КВИР - Юнусабад

Юнусабад

Стоит ему надеть очки, и он становится типичным интеллигентным мальчиком из Нагорной части, из тех самых дворов между купеческими особняками и деревянными халупами с видом на кремль.

Я прижимаю его к себе и дышу в затылок, ощущая юный, почти мальчишеский запах волос, хотя в свои двадцать восемь (если, конечно, не врёт) он отнюдь не мальчик, и это понятно по исходящим сигналам: есть же такие люди, от которых буквально пахнет сексом...

Даже несмотря на то, что дешёвая лакированная курточка с псевдомеховой оторочкой неумолимо выдаёт в нём гастарбайтера. Едва мы входим в лифт, он пробует мои губы, словно проверяет на ощупь: есть контакт или нет. Контакт есть, и ещё какой! Пока узкий щербатый лифт со скрипом ползёт вниз, я прокручиваю в голове события последних сорока минут.
Захламленная прокуренная квартира с наглым котом, снующим туда-сюда и готовым залезть своим хвостом тебе в чашку с чаем. Высокий тощий хозяин, на лицо вроде бы и ничего, но манерный, как Рената Литвинова, в жутчайших лосинах, при этом называющий себя активом. Курит и машет руками, будто мельница. Когда он выходит на кухню, я громко шепчу второму, сидящему тут же, тоже курящему и потягивающему пиво:
"Ты давно с ним знаком?"
"Около года..."
"И часто вы с ним?"
"С ним?! Никогда! Он просто знакомый, я вообще тут случайно оказался..."
"В объяве было написано, что у вас тут акт и пасс..."
"Пасс там, за стенкой", - он указывает дымящейся сигаретой на дверь, ведущую в смежную комнату.
Я приоткрываю ее и заглядываю внутрь: на узкой тахте лежит тело среднего возраста, без признаков бодрствования.
"А я так надеялся, что пасс - это ты..."
"Я уни", - он тушит сигарету. - Но с ним точно не буду... С тобой да, с ним нет..."
Пока хозяин возвращается с кухни, мы ещё успеваем перекинуться парой фраз вроде "мужик должен быть мужиком" и "лосины - пиздец". А затем, после вежливого и почти великосветского чаепития с зефиром в шоколаде, сматываемся вдвоём. Причём я успеваю прихватить принесённые мной презервативы.
И вот мы выходим в мягкую январскую ночь, освещённую рыжими городскими фонарями, и идём совершенно пустой улицей, огибающей овраг. Он говорит, что живёт буквально в двух шагах.
- Угостишь пивом? - мы как раз проходим мимо какого-то утлого подвальчика.
Там, внутри, - приют полуночного алкоголика. И хотя ничего из выставленного ассортимента, по правилам, в это время не купить, здесь - мини-очередь за водкой, полуторалитрашками пива и закусками. Он берёт три по полтора какого-то светлого, сигареты и впридачу зажигалку. Бодрая кассирша выбивает мне чек почти на пятьсот рублей. Как говорится, хочешь поебаться - будь любезен.
- Только не стебись, - говорит он, снова закуривая, когда мы продолжаем путь. - У меня там не убрано. Я в коммуналке комнату снимаю на пару с парнем, но его сейчас нет...
- И чего здесь стебаться?
- Ну, не знаю... Скажешь - живёт, как бомж...
В его коммуналку мы пробираемся на цыпочках, как заправские воры, натыкаясь, по классике, на чей-то велосипед, детскую коляску, швабру с ведром. Комната у него - большая, с высоким потолком и почти без мебели: шкаф с косыми дверцами, диван, на полу - разобранный матрас.
- Это Макса, - громко шепчет он.
- Кого?
- Ну, вообще, его Марибжан зовут. Но здесь он Макс. Нет его сейчас, к своим уехал на праздники.
- Так карантин же...
- Да они у него тут, в области где-то...
Всё происходит настолько стремительно, будто во мне включили пятую скорость. Мы падаем на диван, и он сам подстраивается под меня, елозит, как самая развратная, самая похотливая девчонка, каких у меня, признаться, никогда и не было. Я прижимаю его к себе и дышу в затылок, ощущая юный, почти мальчишеский запах волос, хотя в свои двадцать восемь (если, конечно, не врёт) он отнюдь не мальчик, и это понятно по исходящим сигналам: есть же такие люди, от которых буквально пахнет сексом...
Перекурив, мы заходим на второй круг, и он корчится не то от боли, не то от удовольствия, и впивается мне в губы, извернувшись своим стройным загорелым телом. Всё вокруг летит куда-то мимо, как поезд под откос, и я лишь чувствую, что он горячий, словно батарея, а в комнате - настоящий парник.
- Ты откуда хоть? - мы пьём прохладное пиво, я вытираю пот со лба.
- А ты? - он снова закуривает.
- Я местный, я тут родился.
- Я из Ташкента... - струя дыма.
- Как тебя зовут-то хоть?
- Тимур, - усмехается он. - А тебя?
- Карим.
- И какой ты местный? - хохочет он. Смех заливистый, мальчишеский.
- Родня из Дагестана. По отцу. По матери все русские.
- Хорошо погулял папаша, - снова заливистый смех.
- Тише ты, соседей разбудишь! - угрюмо говорю я.
Упоминание об отце и глоток пива выносят меня в ту самую болевую точку, из которой я стараюсь поскорее убраться. После развода родителей отец съехал от нас в коммуналку, где тоже были высокие потолки и в коридоре торчал чей-то велосипед. Он много пил, что, собственно, и стало одной из причин развода. С каждым годом - нет, пожалуй, с каждым днём - опускался всё ниже и ниже и клянчил у мамы денег. Иногда она сдавалась и подкидывала ему какие-то копейки, выкраивая из своей и без того сиротской зарплаты. Но каждый звонок или приход под дверь квартиры был для всех нас наподобие землетрясения, так что мы с молчаливым малодушием однажды обнаружили, что испытали облегчение, когда отец вдруг исчез. Потом оказалось, что он то ли умер, то ли его добили какие-то собутыльники. "Спился" - угрюмо отвечала мама.
- Меня сначала хотели Юнус назвать, - задумчиво говорит он.
- У меня деда звали Юнус-бек.
Он переходит на узбекский, но я понимаю лишь отдельные слова.
- Я же не говорю на языках предков... Я - русский.
Он снова заливисто хохочет, и я чувствую, что ещё немного - и буду готов на третий заход, но рано утром с дачи возвращаются домашние, и мне нужно хотя бы сделать вид, что я выспался.
- И что, здесь намного лучше, чем в Ташкенте?
- Как сказать? Там я был учителем истории, здесь - повар.
Мы молчим. Он курит, я допиваю пиво.
- Я здесь в шоколаде, - он снова переходит на шёпот. - Ты даже не представляешь, в каком я шоколаде. У меня троюродные братья в подвале живут в Соцгороде. А я, как мажор, в центре окопался.
- А в Ташкенте у тебя трёшка со всеми удобствами?
У родителей. В Юнусабаде.
- Где?
- В Юнусабаде. Район такой. Не был в Ташкенте?
- Откуда? Я в Питере-то недавно только побывал...
До дома я иду пешком. Вызвать такси можно в любой момент - только приложение открыть. Но я почему-то хочу оттянуть момент возвращения в обычную жизнь.
"Ты придёшь ещё?"
"Приду. Но ты же не один живёшь..."
"Да. Но я думаю съехать. Хоть в подвал, но только чтобы одному... А у тебя никогда не бывает места?"
"Редко очень. Это сейчас жена с детьми на праздники уехала..."
Он целует меня в щёку, как мужа, уходящего куда-то в зимнюю ночь.
"Колючий какой..."
"Утром брился. К вечеру оброс..."
Весь следующий день мы проводим в переписке. Я даже отключаю звук на телефоне, чтобы не вызывать подозрений. Он шлёт мне поцелуйчики и фото торса, которые я тут же удаляю, затем грустные смайлики и снова поцелуйчики. Обычно я сразу пресекаю такие переписки, но на этот раз меня что-то удерживает. В голове вертится название Юнусабад. Мне представляется нечто древнее, в песках, с куполами и минаретами, с бородатыми старцами в тюрбанах, погоняющих ишаков. Я залезаю в интернет и нахожу Юнусабад на карте Ташкента, виртуально гуляю по его улицам. Это обычный советский "спальник", с панельками, в которых, как это часто принято на юге, балконы заложены кирпичом, с пыльными улицами, ларьками, маршрутками и рекламными плакатами. Где-то там рос, радовался, тосковал и снова радовался Тимур, бывший учитель истории, а нынче - повар. Наверняка он ходил вот по этому проспекту, который называется проспект Амира Темура. А, может, и его имя тоже пишется через "е"? Интересно, насколько сложно парню найти парня в Юнусабаде?
Он шлёт мне голосовое: "Привет, нас тут пока не выпускают на работу, а у меня списалась абонентская плата за телефон: пятьсот рублей. Я вот без связи остался... Сможешь денег закинуть? Надеюсь, ты не откажешь... Люблю тебя!.." - вздохи, шуршания.
Я перевожу ему пятьсот рублей и снова вспоминаю отца. В детстве он казался мне самым красивым на свете: не слишком высокий, но широкоплечий, щетинистый. Когда он отпускал бороду, она приятно кололась, когда брился начисто - щёки становились синеватыми и всё равно кололись уже к вечеру. От него пахло сигаретами - он курил, - но запах этот не вызывал отторжения. Скорее, наоборот, было в нём что-то тёплое и привычное, впитанное с крепкими детскими объятиями. Потом я увидел, что означает слово "пьяный". Отца было трудно узнать: раскрасневшийся, со спутавшимися волосами, он вошёл в прихожую и тут же рухнул. От него исходил сладковатый тошнотворный запах, смешанный с запахом мочи. Младшей сестре мама сказала, что папу заколдовал злой волшебник, и тогда, в свои двенадцать, я почти искренне верил, что если вдруг встречу доброго волшебника - ну, хоть на нашей трамвайной остановке, - то обязательно попрошу расколдовать папу, чтобы от него снова пахло только сигаретами.
И вот, через пару дней, - ещё голосовое от Тимура: "Слушай, по ходу, у меня работы не будет до конца января. Не подкинешь пару тысяч? Я тебе постараюсь отдать побыстрее. Но сам понимаешь, времена сейчас такие, что ничего непонятно, а на следующей неделе платить за комнату... Дай бог тебе здоровья... Я очень по тебе скучаю..." Вздох.
Я снова загружаю карту Ташкента и нахожу Юнусабад. Затем открываю схему метро и рассматриваю Юнусабадскую линию, повторяю названия станций: Минор, Бадамзар, Шахристан, Юнусабад, Туркистон... Каждое - тягуче-сладкое, как халва или пахлава, пряное, словно прилавок с курагой. Я вижу Тимура, спускающегося в метро, входящего в вагон и ищущего глазами такого же загорелого симпатягу. А таких тут - полный вагон... Затем лезу в whatsapp, открываю переписку с кучей смайликов и парой голосовых, и выбираю вкладку "заблокировать".

17 ЯНВАРЯ 2021 КАРИМ ДАЛАМАНОВ

Ссылка:

Смотрите также