КВИР - Сок

Сок

Во рту у Генки ещё остался вкус томатного сока, выпитого полчаса назад. И если бы я поцеловал его, тоже ощутил бы тот самый вкус...

- Сок будешь?
Генка приоткрывает холодильник и, надев очки, сощурившись, всматривается в его подсвеченное нутро. В кухне темень, но за окном ещё скорее сумерки. Весна всё-таки, хоть пока серая и снежная.
- Сок? А какой?
- Томатный.
Тут уже я щурюсь, вернее, морщусь, понимая, что томатным ни фига не напьёшься. После того, как битый час упражнялся в спальне, лучше всего промочить горло каким-нибудь ягодным морсом или минералкой. Но Генка так безапелляционно ставит на стол коробку сока с округлыми боками, что я покорно настраиваюсь на томатный. Здесь я третий или четвёртый раз, так что уже почти имею право называть Генку любовником. Хотя никаких отношений с собственным полом никогда не искал. Секс - и не более того. Но если есть, к кому регулярно можно приземляться в постель, чем это плохо?
- В детстве я терпеть не мог томатный, - говорю я, ставя на стол пустую кружку, по стенкам которой размазана помидорная мякоть.
- Я тоже! - ухмыляется Генка. - И как назло оставался только он. В таком девайсе, где ещё гранёный стакан мыть надо было.
Я снова щурюсь от "укольнувшего" меня чужеземного слова. С Генкой мы, как выяснилось, взрослели считай бок-о-бок, в окрестностях длинного и извилистого, словно гигантский знак доллара, Окского съезда, и оба почти досконально знали каждый бугорок и овражек на крутых спусках к Оке.
- Ещё хочешь? Не стесняйся! - он льёт в мою кружку новую порцию томатного сока, а остатки доливает в свою.
- Как это - "не стесняйся"? Я же мальчик из хорошей семьи!..
- Я тоже! - ухмыляется Генка, поправляя свои хипстерские очки в тонкой чёрной оправе.
Из меня пытались делать музыканта, из него - художника. Три раза в неделю после школы я садился в трамвай с нотами под мышкой, а он - с набором карандашей или красок, а иногда - со свёрнутым холстом. Не зная друг друга, мы оба ездили почти одними и теми же маршрутами, вылезая из трамвая в нашем дышащем на ладан купеческом центре, с провалившимися бордюрами на перекрёстках и кремлёвскими башнями где-то на заднем плане. Но я не стал музыкантом, а он - художником. Он вдруг стал бортпроводником. В спальне у него над кроватью висел "портрет самолёта", как он говорил: нарисованный его рукой четырёхтурбинный Ил-62, развёрнутый немного под углом.
- Я в детстве летал на таком в Сухуми, - объясняет Генка, когда мы снова возвращаемся в спальню. - Помню, там кормили бифштексом, который было невозможно разгрызть.
- И поили томатным соком, - подмигиваю я.
Он ухмыляется и, обхватив мою шею, валит меня на постель. Пацанская подростковая выходка мальчика из хорошей семьи... Раскочегарившись, мы заходим на второй круг, и Генка парит где-то надо мной, не то прищурившись, не то улыбаясь чему-то внутри себя.
- И куда ты летаешь? - спрашиваю его я, когда он вновь слезает с моего члена.
- Да я не летаю уже несколько лет...
- Почему?
- Потому что у нас страна такая...
- Причём здесь страна-то?
Меня всегда раздражала эта манера прикрываться страной.
- Потому что меня уволили, когда узнали, что я гей.
- И как узнали?
- Да я особо и не скрывал. Сначала перевели на внутренние рейсы, а потом намекнули, что лучше самому написать заявление. Так что теперь я продавец-консультант...
- И много у нас тут международных рейсов? - пытаюсь я сместить разговор немного в сторону, давая Генке слезть с самого больного места.
- Ха! - ухмыляется он. - Так я же в Москве работал. Ну, правда, начинал тут. Летал в основном в ту же Москву и Питер, летом иногда в Сочи куда-нибудь. Это сейчас аэропорт отгрохали, да и то летать отсюда до сих пор особо некуда...
Оказывается, у него бабушка жила в частном секторе за аэропортом, и он проводил у неё все каникулы. И не город, и не деревня. От метро туда ходил трамвай и сейчас ходит, только бабушки давно нет, да и дом её продали.
- Я в детстве не мог без Оки. Особенно в летние каникулы, когда всё позади и наступает настоящая свобода. Пройдёшь через бор - и вот она: хочешь - купайся, хочешь - рыбу лови. У меня, правда, не клевало никогда...
- А я даже удочку в руках никогда не держал, - признаюсь я невзначай.
- Удочку он не держал! - подмигивает Генка и лезет мне между ног. Очередная выходка мальчика из хорошей семьи. Но на третий раз меня уже не хватает. Поэтому я продолжаю разговор про Оку.
- И что, ты там выслеживал самолёты?
- А чего их выслеживать? Услышишь, как заходит на посадку, выскочишь во двор, смотришь - Ил-62-й: крылья расправил, огни зажёг, шасси выпустил и идёт прямо над крышей, над яблонями, над теплицей с огурцами...
- Продолжением истории должен быть рассказ о том, как ты хотел стать пилотом...
- Не хотел я стать пилотом, - Генка меняется в лице. - Зрение у меня было не айс с самого детства.
Я снова морщусь от очередного заезженного англицизма, одеваюсь и ухожу.

Заскочив к Генке недели через полторы, застаю его разбирающим шкаф.
- Уезжаю, - говорит он.
- Куда?
- В Европу.
- А сейчас ты где?
Он ухмыляется, но ухмылка какая-то грустная, натянутая.
- Я в депресняке. Уже который год.
- Это я уже понял. Куда в Европу-то?
- Сначала в Германию, а там посмотрим.
- Далась тебе эта Германия...
- Я хочу ощущать себя самим собой. Я не могу так, как ты: жениться, детей настрогать для прикрытия и при этом на сторону бегать.
- Почему для прикрытия? Я всегда хотел детей...
- А я не хотел. И художником быть не хотел: ненавидел эту художку три раза в неделю, при этом зачем-то потом всё равно выучился на дизайнера...
Генка прижимается ко мне как-то совсем по-мальчишечьи, будто я - брат или отец, хотя в отцы-то я ему точно не гожусь: мы примерно ровесники. Он вцепляется в меня так, как вцеплялся сын, когда был маленьким, и от этого я ощущаю какую-то неловкость, будто случайно содрал с человека кожу. Мы, как обычно, летаем, и полёт с ним особенно гармоничный, можно сказать, синхронизированный, так что приземляться совсем не хочется.
- Так почему Германия-то? - снова спрашиваю я Генку, когда мы оказываемся на кухне перед холодильником. Сок на этот раз апельсиновый.
- Берлин - самый свободный город Европы, - он допивает до дна и с грохотом ставит чашку на стол. - А когда снижаешься, там видны озёра - целая цепь озёр. А если заходишь на второй круг, то пролетаешь над Потсдамом. Там тоже озёра... Я обожал туда летать! И публика всегда была что надо!
- Много белокурых и подкаченных Гансов?
- Много приличных и воспитанных людей, которых не нужно уговаривать поднять спинку кресла...
...а также шторку иллюминатора и откидной столик.
И пледы из салона тоже никто не уносил...
...не разливал апельсиновый сок.
Генка ухмыляется и подливает мне в кружку ещё.
- Кстати, а почему всегда только томатный, апельсиновый и яблочный? Что, других соков больше нет?
- Есть. В бизнес-классе.

Он уезжает ближе к лету. Я хорошо представляю себе Генку в Берлине, где никогда не был. Вот его самолёт снижается, делая круг над озёрами, и в салоне все уже убрали откидные столики и привели спинки кресел в вертикальное положение. Во рту у Генки ещё остался вкус томатного сока, выпитого полчаса назад. И если бы я поцеловал его, тоже ощутил бы тот самый вкус.
И вот теперь, когда снова весна в снежных сумерках, он шлёт мне свою фотографию в Вотсапп: на голове какая-то приземистая пилотка, сам он - в форме бортпроводника.
- Ого, - отвечаю я и шлю удивлённый смайлик. - Тебя никак взяли обратно?
Он сбрасывает своё фото на фоне надписи "I love Berlin".
- Здесь почти все стюарды - геи, - строчит он. - И это нормально.
- Куда летаешь?
- В Вену, в Париж, из Пекина вот вернулся.
- Ты счастлив? - спрашиваю я и, чтобы сбить пафос, кидаю смайлик с высунутым языком.
- Конечно! Настоящая свобода - это когда всё уже позади.
В довесок он шлёт фотографию, сделанную через иллюминатор: там, среди облаков, вроде бы угадываются очертания реки.
- Что это? - спрашиваю я.
- Ока...

02 АПРЕЛЯ 2019 КАРИМ ДАЛАМАНОВ

Ссылка:

Смотрите также