КВИР - Танец под солнцем

Танец под солнцем

...да, точно, он был похож на юного ацтекского бога, который, устав от кровавых жертвоприношений, спустился на землю немножко поработать официантом.

Бельгийское лето - это веселая шутка Создателя над человечеством. О, петербуржцы! Высокомерные и пасмурные хранители слякоти, сырости и тумана, вы думаете, что знаете все о дождях и ветрах? Отправляйтесь в июне в Брюссель. Захватите зонты и свитера, дождевики и плащ-палатки, антигриппин и тёплые носки.
Близость Северного моря не дает брюссельцам и попавшим в климатический капкан туристам расслабиться ни дня. Только солнце коснется верхушек сказочных домиков на центровальной Гран Пляс; только местные старушки, аристократичные одуванчики с неизменным золотом на скрюченных пальчиках, займут первые места в уличных кафе, как налетает ледяной ветер, сдувает со столов салфетки, треплет волосы старушкам, загоняет гуляющих в магазины и лавчонки (на радость марокканцев, что торгуют в них копеечными сувенирами и поддельными часами) и тащит за собой тяжелые тучи и крупные капли дождя. Дождя, который не остановится, не перестанет теперь лить, победоносно захватит и раскрасит город графитовым штрихом, расплескает крупными каплями заказанный и забытый на столике каппучино, и будет долго-долго дробно барабанить по крышам машин, окнам церквей, головам неприкаянных японских туристов, жмущихся друг к другу под огромными зонтами, со своими дорогущими камерами, на которые и снимать-то теперь нечего, кроме всех оттенков серого. И каждый день, каждый день будет повторяться эта картина - обманчивое утреннее солнце, затеплившаяся надежда, старушки, дождь, японцы, грусть. Автор будет день за днём печально зачёркивать на календаре май, июнь, дойдёт до июля и, отогреваясь после сырого дня очередным бокалом сухого, всерьёз задумается о перспективе алкоголизма. Бельгийцы много пьют. Зимой - потому что слякоть, летом - потому что дождь. Если нет дождя - радостно пьют шампанское на верандах и в парках, чтобы отметить редкий солнечный день. Меньше пьют осенью - тёплой, благодатной, будто бы извиняющейся за нерадивое лето. Осенью город, прямо как у Розенбаума, покрыт ковром из желтых листьев, которые специально не убирают нигде, кроме парков - так красивее, решили местные власти, и правильно сделали. Осенью все пьют кофе, и над Брюсселем стоит стойкий кофейный аромат, смешивающийся с запахом листьев, свежестью прозрачного воздуха, куполом стоящего над горбатыми улицами, столиками кафе, шпилями соборов и сутулыми темными крышами старых центральных домов. Осенью в Бельгии очень хорошо, но об этом - в другой раз.

Однако, и лето в местных краях иногда вдруг ни с того ни с сего расщедрится на благодать в виде по-настоящему тёплого, даже знойного дня.
И вот как-то прямо с раннего утра солнце неожиданно выкатилось на бледные плечи вечно мерзнущих брюссельцев и начало набирать жаркую мощь с каждой минутой.
Город мгновенно разомлел, как не привыкший к ласке сторожевой деревенский пес, который, растекшись по земле и поскуливая от радости, подставляет брюхо и бока под нежные ладошки приехавших погостить городских ребятишек.
Казалось, все рабочие места в этот день опустели, и город просто наводнился жителями: в безупречно сидящих костюмах, в летних сарафанах и даже в рабочей униформе - они как будто одновременно вышли на улицу, оставив включенными мониторы компьютеров, утюги, плиты, двигатели машин - просто вышли, сбежали, как сбегаешь, бывало, из школы, когда звуки и запахи лета врываются в окно и утаскивают за собой, и только ветерок шевелит в пустом классе страницы никому не нужной "Мировой истории".

Шум и гам в центре стоял невероятный. Солнце разбудило звуки, разбудило краски, все спешили жить, говорить, петь, кричать, звенеть тарелками, смеяться, слизывать с пальцев стекающее мороженое, глазеть на витрины, яростно ругаться и страстно мириться прямо на улицах. Все это сопровождалось какофонией, в которую сливались звуки шарманок, саксофонов и аккордеонов уличных музыкантов, которые словно грибы после дождя вдруг повырастали на каждом углу.
Свободного места, чтобы присесть с чашкой кофе, было не найти.
А между тем автору становилось жарко, да что там - автор буквально плавилась в своих многочисленных кофтах, как всегда благоразумно надетых перед долгими прогулками, - к этому Брюссель приучает незадачливого туриста быстро, пару раз проморозив тебя до костей.
Итак, я медленно варилась и испытывала острую необходимость куда-нибудь упасть, снять с себя все возможные слои одежды, освежиться чем-нибудь и насладиться из первого ряда партера этим прекрасным театром жизни и солнца.
Свернув в неизвестную мне улочку (собственно все улочки мне были неизвестны сегодня, ибо лишившись своей привычной серовато-дождливой окраски, они поменялись совершенно и я не узнавала решительно ничего), я наткнулась на приоткрытую дверь небольшого ресторанчика, из которой тянуло подвальной сумеречной прохладой.
Около входа сновал очень молодой человек, почти мальчик, расставляя на улице столы и стулья, деревянные, грубоватые, смутно напоминающие о каком-нибудь местном короле Артуре и его вассалах. Ни одного человека не было в этом кафе, видимо, они только открылись, припозднились, - мальчишка, что ли, проспал?
Обрадованная возможностью приземлиться, я зашла внутрь и в первую секунду замерла. Я попала в церковь. Не знаю уж, какие демоны преследовали владельца заведения, или какие грехи он пытался отмолить - а может быть у него было очень оригинальное чувство юмора, только внутри ресторана был воссоздан интерьер католического храма. Со всех полок и ниш на меня смотрели лаковые блестящие глаза деревянных святых, их фигур и фигурок разного размера было не перечесть. Со старинных ламп свисали четки, на стенах поблескивали костяные и деревянные распятия, на каждом столе горели свечи, а солнечный свет, пробивающийся сквозь витражные окна, рассеивался по потолку и уходил вверх, придавая стенам вид церковных сводов.
Здесь даже алтарь был, настоящий алтарь - здесь он играл роль барной стойки, и на нем рядами стояли бутылки. Маленькая зарешеченная исповедальня служила, видимо, проходом в помещение для персонала.
Ощущение, охватывающее среднестатистического гостя и заполнившее меня, было своеобразным. Немедленно захотелось убрать фотоаппарат, извиниться и убежать, стыдясь своих бездуховных намерений. Заказать что-нибудь за алтарем-баром я не решилась бы, да к тому же и персонала не было видно. Будучи готовой представить настоящего католического священника в роли бармена, я решила не рисковать психикой и поспешно вышла.

На улице было как-то попроще, не так давило святостью, и я опустилась на любовно нагретый солнцем стул, размышляя о том, что глупо было бы уйти без нескольких удачных кадров из этого местечка.
А мальчик-рабочий (или официант? Или он вообще один работал в этой безумной пивнушке?) все возился, то подправляя стоящий стул, то смахивая пыль, то останавливаясь и двумя руками потуже затягивая хвост, в который были собраны длинные, по-туземному черные, влажные от пота волосы. Уж больно неудобно, наверное, заниматься физической работой с эдакой шевелюрой, подумала я и присмотрелась поближе. И еще несколько долгих минут не смогла оторвать глаз.
Он был красив необычайно, как-то нечеловечески. Смуглый до черноты, сухой и поджарый как танцор, и как танцор гибкий в каждом движении, голый до пояса, в пыльных штанах, босой, - он был похож на юнгу с корабля испанских пиратов, на молодого индейца, не успевшего еще заслужить татуировки на теле, на бога, да, точно, он был похож на юного ацтекского бога, который, устав от кровавых жертвоприношений, спустился на землю немножко поработать официантом.
У бога между тем звякнул в кармане телефон и по паре приветственных фраз, со смехом брошенных им в трубку, я поняла, что не ошиблась: испанский.
Он был очень рад звонящему, так рад, что разговаривая, приплясывал. Солнце уже палило во всю мощь, а я все любовалась этой тонкой как статуэтка фигуркой с ритмом, мощным стержнем проходящим сквозь его тело.
Так он и танцевал среди столов, прижимая ухом телефон к потному плечу, замирая вдруг, нахмурившись, отыгрывая дробь по спинке стула удивительно тонкими пальцами, вскрикивая "Si, claro!" и снова пускаясь в пляс, сам - жизнь, сам - юность, сам - солнце.
А из темноты, из-за приоткрытой двери, из маленьких витражных окошек, за ним зорко следили глаза деревянных святых, и горечь была в их глазах, зависть и горечь - потому что им так и суждено было остаться в этом темном царстве, где все - насмешка, все - подделка, где на алтаре пьют вино, а распятия продают коллекционерам, где былая слава мировой религии превратилась в туристический аттракцион, и единственное настоящее и чистое что есть - это маленький язычник, танцующий под солнцем во дворе...

Фото Coitusmagazine

12 СЕНТЯБРЯ 2017 КРИСТИНА ВОЛКОВА

Ссылка:

Смотрите также