КВИР - Собачья площадка

Собачья площадка

Я плохо, неправильно живу, у меня любовники, я трахаюсь с мужиками, отпрашиваюсь с работы под глупыми предлогами, чтобы вернуться домой как будто вовремя и смотреть на жену притворным взглядом...

Я несла свою беду по весеннему по льду...
В. Высоцкий

было примерно с час, на запад. Германия закончилась, вывески стали голландскими и в пейзаже что-то неуловимо поменялось: вроде та же бурая листва металась перед лобовым стеклом, а кирпичные домики по бокам стали вдруг немного игрушечными, менее серьезными, менее немецкими.
- Scheldestraat, Схельдестраат, Схельде - это река тут главная, по-немецки она называлась бы Шельде, Шельдская, дом 54.
- Вот здесь, смотри.

Нам открыл широко улыбающийся голландец под метр девяносто пять. Нечищенная обувь, куртка, которую можно было и постирать. Заметно, что не немец.
- Я Валэнтейн.
Шершавая крестьянская рука раза в два шире моей. Светка покраснела. Не вижу ничего сексуального в больших конечностях.
- А где же щенок? - спросили дети.
Валэнтэйн повел нас в питомник. Акцент у него грубоватый. Наверное, наш акцент ему тоже показался некрасивым.
- Вы не немцы?
- Да, мы из России.
- Ну и как вам в Германии? Трудно? Да? Немцы такие все, не очень, да?
- Ну почему же, немцы тоже люди, всякие есть, но в общем - вполне ничего.
Валэнтэйн посерьезнел и даже погрустнел, не найдя в нас единомышленников. Питомник был огромной открытой клеткой, из дальнего конца которой к нам неслось стадо маленьких биглей и английских спаниелей. Псы отчаянно тявкали, спотыкались и переворачивались через голову, пытаясь обогнать друг друга в погоне за простым человеческим общением.
- Выбирайте, - проговорил Валентэйн. - Спаниели по триста, бигли по пятьсот.

- Ты будес Мартин, - сюсюкала дочка со щенком на заднем сиденье. - Ой, папа, он писает!
- Нет, он будет Артем, это русский собака, - сын выказал недюжинный патриотизм.
Всю обратную дорогу дети кричали, что "их папа лучше всех на свете" и ссорились из-за права обладания животным, Светка определила дозу обладания каждому по десять минут.

Мы ехали назад. Желтых голландских номеров становилось все меньше, замелькали немецкие. Болезненные синюшные тучи карабкались по небу, сливаясь с серыми полями вокруг. С голландских полей, как обычно, пахло дерьмом, я включил себе Высоцкого, из туч посыпался дождь с градом, стало совсем темно, град бил по кузову, дети притихли, пугаясь. Что ж я делаю-то, ныли мысли, ведь я их бросить хочу, зачем я еще и собаку-то завел?

Вода стояла стеной, как водопад, ехать пришлось совсем медленно, радужными пятнами расплывался свет фар впереди, глаза защипало от напряжения. Я плохо, неправильно живу, у меня любовники, я трахаюсь с мужиками, отпрашиваюсь с работы под глупыми предлогами, чтобы вернуться домой как будто вовремя и смотреть на жену притворным взглядом. И так уже года два. Да, я привязан к детям, мы часто резвимся вместе, мне это нетрудно, я сам, наверное, как ребенок, они любят играть со мной и, вот, я хочу их бросить, а иногда мне вдруг становится невыносимо скучно жить.

Бигля назвали Лупо. Дома выяснилось, что Лупо - сука и имя срочно поменяли на Лапа, Lapa. Дети, как водится, гуляли с Лапой два первых дня с утра до вечера, а потом у них внезапно образовались более важные дела. На приучение собаки к чистоте был отпущен мой недельный отпуск. Как только Лапа начинала что-то искать на полу и ходить кругами, я хватал ее в охапку и выбегал с ней на ветреную октябрьскую улицу. Лапа не торопясь делала дела, шершавые листья кружились вокруг извилистыми траeкториями, было холодно и неудобно стоять на улице в домашней одежде. Лапа была упряма - отпуск кончился, а она по прежнему не видела причины не делать дела в теплом коридоре или на мягком ковролине в детской. Впрочем, мы были готовы к тому, что собака - это серьезно.

Вечерами я гулял с Лапой подольше. На Фридрихштрассе был сквер, даже маленький парк, у входа там стояли каменные плиты с заплесневелыми надписями. Собак там спускали с поводков, давали им вволю пробегаться на природе, только лаять было нельзя, в парк выходили окна домов, из окон кричали, чтобы мы все как один убирались с нашими кабысдохами в лес.
Супруги Райх с перекормленным ризеншнауцером приходили обычно вместе, часам к девяти. Херр Райх поведал мне по секрету, что раньше на месте сквера было кладбище, все могилы давно уже вырыты, а памятники остались ввиду их художественной ценности. Фрау Райх хвалила мой немецкий, что было, вообще говоря, знаком того, что ошибки все-таки есть, и спрашивала подробно, как говорят в России о немцах. О немцах в России говорят давно уже хорошо, фрау Райх угощала меня сигареткой. Я как раз бросал тогда курить, но сигаретку брал, проявляя понятную слабость. К началу десятого прибегала Моника, дама без возраста и явно одинокая, со своим вечно тявкающим шпицем по кличке Белло, что по оригинальности примерно соответствовало нашему Полкан или Мухтар. Моника работала частным предпринимателем в платном туалете в пешеходной зоне, имела лишний вес и обсуждала с фрау Райх различные диеты.

Мы вышли со Збышеком покурить на балкон. Я вполголоса рассказал ему, что я, вообще-то, наверное, гей. Он ответил, что он, наверное, тоже. А что Эва? Эва знала только то, что ему нравится смотреть, как ее трахает мужик с большим членом.

Хозяева добродушнейшей лабрадорши Офры, Эва и Збышек, эмигранты из Польши, говорили немного по-русски. Эва была родом из городка Гливице, по-немецки Гляйвиц, она вспоминала про русских солдат за высокой оградой, которые выменивали у польских детей конфеты на сигареты. Русских там не любили, русский язык, которому насильно обучали в школе, ненавидели. Тем не менее, Эва и Збышек относились ко мне вполне доброжелательно, здесь мы с ними находились в одном и том же меньшинстве - мы были людьми с восточным акцентом. Я как-то предположил, что русские слова были, наверное, для них воспоминанием о босоногом польском детстве. Эва и Збышек не возражали. Эва, как и все полячки, очень серьезно относилась к своей внешности, всегда выходила на площадку накрашенная, в тщательно подобранной одежде, с усиленной гордостью и независимостью в глазах. Збышек был младше ее лет на восемь. Свою Офру они ласково называли Офрошчь.

Херр Акерман работал адвокатом. Он был хозяином большой юридической конторы на нашей пешеходной торгово-закупочной улице, Марктштрассе, где, кстати, стоял невдалеке и Моникин туалет. Держался Акерман нарочито демократично, даже запанибратски, требовал называть себя на "ты" и носился по траве вместе со своим королевским пуделем, часто вляпываясь дорогими кедами в собачьи кучи. Было ему лет сорок пять, он рассказал мне на второй день знакомства, что живет вместе со своим пожизненным партнером и у них в саду есть восемь сортов слив. Лебен значит жизнь, а пожизненный партнер назывался лебенспАртнер. Местные собачники все равно называли Томаса на "вы", не умея перейти через условности, адвокат и врач - большие люди в Германии, но для меня "ты" никогда не было проблемой.

Лапу надо было приучить оставаться дома одной. И вот мы кинули животному недешевую косточку из зоомагазина, ласково произнесли на много голосов "Лапонька, мы скоро придем", закрыли снаружи дверь и встали на лестничной площадке, не двигаясь, тихо дыша, ожидая, что после косточки Лапа незаметно для себя самой уснет в любимом кресле.

Оставшись одна, Лапа немедленно завыла в голос, раздирая наши эмигрантские души. "Место! Лапа, Platz!" - кричали мы вчетвером в замочную скважину. На крики сползлись соседи, фрау Людвиг и фрау Лох. Мы объяснили им, что это всего лишь боевые учения, чтобы потом, в полевых условиях, когда мы разойдемся по школам и работам, всё в немецком доме оставалось тихо и в рамках. Фрау Людвиг покачала головой, а фрау Лох гнусно улыбнулась. Лапа, наконец, затихла. Соседки скрылись за своими дверьми, снабженными стеклянными, с крахмальными занавесочками, оконцами. Занавесочки у них были одно крахмальнее другого и все крахмальнее, чем наше. Мы постояли на лестнице еще минут пять и уехали в магазин "Реал", за покупками на неделю. Когда мы возвратились, лай и визг Лапы был слышен далеко на улице. Фрау Лох, фрау Людвиг, херр Шмитд с верхнего этажа разговаривали около нашей двери.

Мы долго и подробно извинялись. Действительно, неудобно. Войдя в квартиру, мы увидели радостную Лапу с куском свежего поролона в зубах и остов дивана в комнате. Любимое кресло Лапа трогать не стала. Лохмотья диванной обшивки были равномерно разбросаны по всем доступным помещениям.

Вечерами я, в общем, с удовольствием бежал с Лапой на собачью площадку. Наигравшись с братьями по разуму, Лапа прекрасно спала всю ночь, так что по утрам у меня даже получалось вывести ее на улицу, зевая в сизый воздух и протирая глаза, прежде чем она опоминалась и успевала сходить на ковролин.

В конце октября был мой день рождения. Он выпал на четверг, гости должны были придти послезавтра, в субботу. В четверг вечером мы выпили со Светкой винца, уложили детей и вышли на площадку вместе, прихватив еще бутылочку с собой. Все собашники были в сборе, звери радостно пачкали друг друга в мокрой траве, я познакомил народ с супругой. Светка у меня красивая, народ смотрел с уважением, делано цокая языком, мол, они всегда знали, что русише фрау - огого. Светка раскраснелась, довольная вниманием, а я все пытался не думать о том, как ездил сегодня якобы в банк, а на самом деле к Паулю с сайта "Гей-ромео", как я сделал ему минет и потом, быстренько, он мне.

Вино в бумажных стаканчиках волновалось на осеннем ветру, все пили и старались четко выговаривать nazdorovje, Viktor, и только Моника не участвовала, она была, почему-то, как никогда нелюдима, торопила своего Белло, чтобы он быстрее делал свои дела и быстро ушла обиженной походкой.
Светка работала врачом в больнице, у каждого нашлись к ней медицинские вопросы, адвокат просто Томас обещал пригласить нас в гости, показать сливы и лебенспАртнера. Выпив, я, по русскому обыкновению, смело лез в душу, спрашивал у всех, довольны ли они своей жизнью, вот, мол, скажите начистоту. Немцы, привыкшие к smalltalk и стесняющиеся задавать такие вопросы даже сами себе, отзывались неожиданно откровенно, проникаясь доверием. Кто-то сбегал домой за припасенной бутылочкой Риохи. Разошлись мы около полуночи, как друзья детства. Я долго не мог уснуть в ту ночь, думая о том, что никогда уже не буду счастлив.

В пятницу к нам пришли, по вызову соседей, две отважные на вид женщины из Союза защиты животных. Мы не имеем права издеваться над Lapa, может быть, у вас в России обществу все равно, но тут Европа и так не пойдет. Животное не должно находиться в одиночестве больше двух часов в сутки, иначе у него страдает психика. Я вспомнил, что несколько лет назад, когда наша дочка была совсем маленькая, по жалобе соседей пришла полиция: ребенок спал днем один в коляске на балконе(!!!). Пришлось брать справку от врача, что в этом нет ничего страшного и раньше в Германии тоже было так принято.
А с собакой нам пообещали помочь, в нашем городе есть люди, которым совершенно нехрен делать и к ним можно подбрасывать Лапу по утрам на несколько часов за просто так. В противном случае животное придется у нас насильно отобрать. Я пытался возражать, что к Лапе уже успели сильно привыкнуть дети и это будет психическая травма для них и придется вызывать Общество защиты детей. Женщины ощетинились и выразились в том духе, что они тут с нами не шутки шутят.

Делать было нечего: по утрам я завозил сына в садик, дочку в школу, Светку на ее работу, а Лапу - к фрау Штерн, мамаше одной из тех двух, борющихся за права зверушек. Мамаше было уже за семьдесят, у нее был старый обшитый деревом дом на краю города, в котором с ней проживал огромный ньюфаундленд по кличке Andrej. Андрюха был ростом почти с фрау Штерн и когда он в нешироком коридоре проходил мимо хозяйки старая женщина хваталась за стену, чтобы не упасть от воздушной волны. Лапа имела право делать свои, еще детские, дела в саду у фрау. В доме было грязновато, Андрюха припирался из сада, не вытирая ног и валился на ковры, когда-то бывшие дорогими, а фрау Штерн невозмутимо пыхтела своей вечной мальборинкой и наливала в дорогую чашку кофе из термоса.

Повсюду виднелись книги, они томились в шкафах, кучами лежали на письменном столе и на многочисленных этажерках. Раньше фрау Штерн была успешной журналисткой и даже пару раз публиковалась в известном журнале, тоже Штерн. Она разбиралась в искусстве, знала, в отличие от многих немцев, что Лолиту написал не какой-то американец, а наш Набоков. Когда я забирал у нее собаку после работы, она предлагала мне чай и показывала альбомы по искусству. Про Модильяни я рассказал ей, что наша поэтесса Anna Achmatova имела с ним короткий роман. Надо же, сказала фрау.
В обед ее навещала соседка, чтобы погулять с собаками. Фрау Штерн платила ей за это какие-то деньги, я пытался сунуть нашу долю за Лапу, но старая женщина отказалась наотрез, видимо, по немецкой привычке считая, что все иностранцы бедные и им надо помогать.

Может быть не в последнюю очередь благодаря мне, наша собачья площадка стала прямо-таки коммуной. Когда кто-нибудь из нас заболевал, близко живущие товарищи выгуливали его собаку. Пару раз мы ездили на машинах в коллективную поездку в Бохум, город, известный тем, что в нем собирают машины "Опель". Там, посреди реки Рур есть большущий остров, по которому гуляют без поводков и намордников десятки собак - потеряться им негде, со всех сторон река и мостик на материк всего один. Собаки носятся по острову, довольные, как слоны, и сами ищут своих расслабленно гуляющих хозяев. Адвокат Томас приехал на дорогом джипе со своим жеманным лебенспАртнером, члены коммуны очень культурно с ним знакомились, чтобы, не дай бог, не дискриминировать.
Светка жаловалась, что я из-за Лапы вообще перестал бывать дома.

Ближе всех я сошелся с поляками, все-таки родство культур давала о себе знать. Збышек оказался вообще мировым парнем, он слушал даже Высоцкого и Окуджаву. Я бывал у них дома, Збышек включал мне Марылю Родович, которая с милым акцентом пела "Кони привередливые". Зато я, к их удивлению, знал Юлиана Тувима: его детские стихи, в переводе, конечно, читала мне на ночь мама. Они почему-то думали, что все польское у нас сугубо маргинально и полузапрещено. Чтобы их порадовать, я выучил стихотворение Юлиуша Словацкого "Смутно мне боже", одно из главных польских стихов. "Смутно ми, боже, дла мне на заходзе, розлавеш тенче бласкув промениста, пршеде мно гасиш в лазоровой водзе, гвязде огниста...."

Они исправляли мое скверное произношение, рассказывали про жестокое подавление восстания Костюшко в 1830 году и видно было, что они переживают по этому поводу, как если бы сейчас на дворе стоял 1831-й. Я рассказал им, что в Питере имеется целая улица Костюшко, и полонез пана Огиньского, сочиненный по поводу разгрома восстания, у нас очень популярен. Они были потрясены, зато мне стало уже не так неудобно за Российскую империю. Польские товарищи частенько заходили к нам в гости: дети бесились с собаками, Эва со Светкой сидели в ebay в поисках дешевых фирменных тряпок.

Как-то мы выпили вкуснейшей польской водки "Бельведерска" и Збышек рассказал, что они с Эвой бывают в свингерклубах. Ни я, ни Светка не поперхнулись бельведерской, но это стоило нам больших усилий. Збышеку нравилось смотреть, как его Эву трахают несколько человек сразу. Светка спросила, предохраняются ли они, Эва ответила, что не всегда, Светка провела с ними строгую медицинскую беседу.

Мы вышли со Збышеком покурить на балкон. Я вполголоса рассказал ему, что я, вообще-то, наверное, гей. Он ответил, что он, наверное, тоже. А что Эва? Эва знала только то, что ему нравится смотреть, как ее трахает мужик с большим членом. Может быть, я и не гей, признавался Збышек, но мне нравятся члены, особенно большие. Иногда он просит Эву, чтобы она вставляла ему дилдо. Детей у них не было.

А старая фрау Штерн пила не только кофе. После работы, когда я забирал у нее собаку, мы пропускали по рюмочке Moskowskaya. В спальне у кровати фрау Штерн стоял маленький холодильник, вариант нашего "Морозко", в котором не было ничего, кроме прохладной бутылочки все той же "Московской". Это - чтобы заснуть побыстрее. Да, каждый вечер. И ночью иногда просыпалась. В спальне из-за пыльного Андрюхи было так же не очень чисто, как и везде.

Мы частенько навещали фрау Штерн по выходным всей семьей. Она показывала Светке цветы в саду и учила ее, как они называются по-немецки. Для меня было проблемой выучить даже их русские названия, так что со мной хозяйка говорила об искусстве. Детям она регулярно дарила замусоленные безделушки с чердака и много рассказывала о своем детстве. Вот раньше в доме была печь и зимой не принято было топить ночами. Маленькая фрау Штерн просыпалась утром с корочкой льда на лице и это было правильно, так как экономить хорошо. На тепле она экономила и сейчас, автоматически, отопления в спальне не было вообще. Однако старуха выходила пару раз в неделю в ресторан, на этом экономить не полагалось. Мы не спорили. Фрау Штерн была, в общем, хорошая баба, и разница в обычаях и потребительских привычках не должна была встать между нами.

Иногда мы встречались у нее с Ингой, ее дочкой, той самой, которая приходила к нам бороться за права. Дочь с матерью всегда ругались. У Инги был сын, любимый и единственный внук фрау Штерн, которому бабка вечно совала деньги. Инга подозревала, что фрау Штерн потихоньку сплавит все сбережения внуку, а ей, Инге, останется только старый дом. Похоже, что мы одни, из всех их знакомых и родственников, знали, что так оно и есть.

Светке я ничего про остальные польские секреты говорить не стал, хватит и этих. Как-то раз, когда она уехала на дежурство, я уложил детей спать и пошел с Лапой на площадку, ну а потом я вместе со Збышеком и Эвой забрел к ним в гости. После первой рюмочки Эва с обычной интонацией в голосе предложила нам заняться любовью втроем. Не ожидая моего согласия, она стала трогать мне тело под футболкой. Глаза ее стали похожи на глаза Лапы перед едой.

Огни фар расплывались в воздушно-капельном мареве, качались черные деревья, иногда грохотало сверху, а я лизал его узкое тело, тихонько дул в высокомерные польские ноздри, кусал тонкие упрямые губы и понимал, что, если есть на свете любовь - то вот она, приплыла ко мне, на тридцать втором году жизни, здравствуй, подруга.

Збышек стоял в паре метров от нас, облокотившись о столешницу. Он был высок и худ, польский шляхтич, и взгляд, как и полагается, с обиженной гордостью. Я смотрел на него и трахал Эву, без каких-либо чувств, точно так же, как трахал раз в две недели жену, как трахал редких любовниц в Питере и частых любовников тут, как трахал в ванной комнате сам себя припрятанным в машине фаллоимитатором, включив негромкую порнуху на телефоне, в те ночи, когда Светка была на дежурстве и дети спали за стенкой. Збышек не отрывал глаз от нашей любовной сцены, теребя свою неплохо развитую пипиську. Как женщина Эва была еще очень даже ничего, ухоженная, без целлюлитов и дряблостей, видно, что не рожала. Любовному акту она отдавалась изо всех сил, вертелась, как обезьяна и много раз меняла позиции, чтобы получить максимальное удовольствие. Она сильно взмокла на лбу и между грудями.

- Збыха, хтеш пиличь йего? - спросила прогрессивно мыслящая Эва супруга, выйдя из душа. Но никто уже не хотел никого пиличь. Пока она была в душе, у нас со Збыхой все быстренько произошло и я уже успел выплюнуть в раковину на кухне горьковатое польское семя. Потом мы пили чай с конфетками "Вавель", Збышек и Эва рассказывали мне, что Вавель - это совершенно шикарный замок в Кракове и если я там еще не был, то просто обязан посетить, и мы туда все вместе обязательно съездим и они покажут нам прекрасный Краков и детям он тоже наверняка понравится.

Еще они хотели поехать с нами во Львов. Львов они любили не меньше Кракова, считали его польским городом, как впрочем и все города на западной Украине вплоть до Житомира. Они часто ездили во Львов со своими тетками и дядьями на могилы родственников.
Я пожаловался им обоим, что не могу так больше жить, что я, вообще-то, гей и что мне, наверное, надо бы развестись со Светкой. Ева отвечала, что я "напэвно", наверняка, не совсем гей и что у нас такие славные детишки, зачем же разводиться. Вот у них дети - не получаются, а мы-то со Светкой вполне себе еще можем жить вместе. Збышек молчал, думая о чем-то своем, и рассматривал виды Кракова в Интернете. Он был очень нежен со мной тогда, пока Эва была в душе.

Через неделю мы с детьми были у них. Я взял с собой гитару, мы много тихо пели все вместе, особенно удачно получились "Ярмарки пляски" ("Колорових ярмаркив..."). Мы пели по бумажке на обоих языках, ласково исправляя друг у друга ошибки. У дочки все эти неведомые русскому речевому аппарату звуки получались лучше всего, мы радовались со Светкой, ребенок, видимо, способен к языкам. А за три дня до этого, в среду, мы трахались со Збышеком в дешевом отеле. Всего один час, с полпятого до полшестого, и потом рассказывали нашим женам, что попали в пробку на автобане. Ночью, когда я сидел перед монитором в гостиной, следя за шорохами, и рассматривал мальчиков на сайте "Гей-ромео", мне вдруг стало стыдно и я не понимал толком, перед кем.

Вскоре я уехал в командировку в восточную Германию, в Лейпциг, на четыре дня. Тамошние аборигены говорили на странном заднеязычном диалекте - казалось, что во рту у них присутствует посторонний предмет, морковка или еще того хуже - называли свой город Ляйпцш и повторить это за ними было не так то легко. Я, конечно же, заранее заготовил себе на сайте кандидатов на коротание одиноких восточногерманских вечеров, но, к собственному удивлению, не позвонил ни одному из них и вообще на сайт больше не выходил. Каждый вечер я ждал, пока в скайпе появится Збышек. Мы говорили о какой-нибудь ерунде, а чаще просто смотрели друг на друга долгими минутами.

Вернувшись, я спросил немцев на работе, за что они так не любят своих братьев в восточной части страны. Да один диалект чего стоит - было мне ответом. Причин повесомее названо не было, хотя они их, действительно, не любили, даже ко мне относились гораздо лучше. Дома дети наперегонки забирались мне на плечи, нещадно держась за волосы, подросшая за неделю Лапа пыталась подняться вверх по моей ноге, цеплялась зубами за брюки, писала и скулила от радости, Светка устало улыбалась, дети, ну дайте же папке войти, в глазах ее сидела настороженность, не слишком ли весело мне было без семьи. Я осел на ковролин, дети ползали по мне на четвереньках, крича "мой папа лучше всех на свете", Лапа лизала меня в рот, кусая за бороду, я прикрыл глаза и думал о Збышеке, ощущая несколько комплексов вины сразу.

Пошли сплошные дожди. Крапало неделями без перерыва, Лапу приходилось мыть после каждой прогулки. Я совсем перестал трахать жену.
Збышек дней через десять признался своей Эве, что больше так не хочет и им надо развестись.
Мы встречались с ним почти каждый день, где попало: в дешевом отеле, у них, если Эва была на работе, у нас, по утрам, пока мои дети были в школе, а чаще всего - в машине, на пустыре, на безлюдных стоянках у автобана, слушая, как сыплет по стеклам дождь. Огни фар расплывались в воздушно-капельном мареве, качались черные деревья, иногда грохотало сверху, а я лизал его узкое тело, тихонько дул в высокомерные польские ноздри, кусал тонкие упрямые губы и понимал, что, если есть на свете любовь - то вот она, приплыла ко мне, на тридцать втором году жизни, здравствуй, подруга.

Збышек никогда не заговаривал со мной о наших с ним перспективах, ни разу не посетовал на то, что у меня на нас с ним меньше времени, чем у него. Между тем у моей Светки изменился взгляд. Наверное, он изменился у меня первого, не знаю. Мне вообще не хотелось думать, а было уже пора.

И я спросил совета у фрау Штерн.
Водолаз Андрюха возвышался коричневой горой посреди комнаты, воняло псиной, в камине трещали мокрые дрова. Лапа вертелась у моих ног. Фрау зажгла сигаретку, налила себе и мне водку в серебряные рюмочки с узором. Я понимаю, Herr Viktor, сказала она прокуренным голосом Марлен Дитрих, вы имеете большой стресс. Но, сами посудите, у мало кого из мужчин нет любовницы. И у моего была. Я его, конечно, сделала - по количеству измен, но, вы знаете, зачем-то все-таки он был нужен мне все эти годы.
- Зачем же? - спросил я старуху.
- Ah, Herr Viktor, ну сначала Инга была маленькая, а потом, потом я уже и не помню, зачем. Кстати, одного из этих моих на стороне я действительно любила, очень, но я не знаю, была бы я счастливее, если бы ушла к нему. Вот честно, не знаю. Больше я вам ничего не скажу, Herr Viktor, ничего.
Она сладострастно затянулась. Пепел упал на скатерть.
- Что-то у меня с ногой, вот же шайсе.
Она криво положила дымящуюся сигарету на край пепельницы и проковыляла в туалет.

По дороге я решил все рассказать Светке и вместе с ней определить дальнейший ход наших событий. Она современная взрослая баба, зачем ограждать ее от действительности. Не доезжая до дома я остановился, выключил зажигание и зачем-то написал сообщение Збышеку.
- Збыха, панчик мой коханый, мы скоро будем вместе, кончится моя двойная жизнь, весь этот обман, кончится.

Лапа влетела в квартиру, роняя на ковролины уличную грязь.
Из детской слышались радостные голоса.
Светка сидела понурая у кухонного окна и глядела в никуда.
- Котлеты будешь? Остыли уже.
Вокруг глаз ее обозначились серые ободки, отражение в оконном стекле казалось много старше.
Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Волосы ее были повязаны в хвост обычной резинкой. Я стал стаскивать резинку с волос, резинка цеплялась к волосам и путалась, я запустил в волосы пальцы, обхватил обеими руками голову и поцеловал макушку. От жены пахло хлебом и молоком в детстве.
- Ешь, ешь уже.
Я видел из кухни, как она подошла к зеркалу в прихожей, долго смотрела на себя и причесывалась, перебирала в ящике разные красивые зажимчики для волос.
После котлет я сел к компу и написал Збышеку новое сообщение, что мы с ним не будем больше видеться и что пусть он, пожалуйста, на это сообщение не отвечает. Впрочем, последнее было лишним, я знал, что он и так не ответит. Он все-таки ответил, через день, что будет теперь ходить с собакой на другую площадку, а я могу без страха ходить на старую.

Больше я с фрау Штерн эту тему не поднимал.
Я заставил себя трахнуть жену, потом еще и еще, и вскоре вошел опять в свою привычную колею. Через пару недель я появился после долгого перерыва на своем профайле на сайте "Гей-ромео". Там скопилось множество интереснейших предложений.

- Ну что, Herr Viktor, вы стали счастливее? - примерно через полгода фрау Штерн решилась, наконец, поинтересоваться моей личной жизнью.
- Вот честно, не знаю, - ответил я ей и попросил сигарету.

Фото Екатерина Захарова

03 НОЯБРЯ 2014 ВИТЯ БРЕВИС

Ссылка:

Смотрите также

#ДЕТИ, #ЗНАКОМСТВА, #НАТУРАЛЫ, #ОТНОШЕНИЯ, #СЕМЬЯ

Эти шесть квир-пар разбежались в 2023 году

2023 год оказался насыщенным для однополых пар, многие из которых обручились или связали себя узами брака. Однако были и такие квир-семьи, которые, прожив вместе несколько лет, решили расстаться, не выдержав испытания временем.

7 повседневных привычек, которые портят сексуальную жизнь

Когда сексуальная жизнь складывается не так, как хотелось бы, не всегда легко определить причину проблемы. Во многих случаях именно повседневные привычки, о влиянии которых мы не задумываемся, сказываются на сексуальном удовольствии.

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

"Хуже педофилии" - полемика по вопросам семьи в Италии обостряется