КВИР - Как я заполучил "Предисловие" от Эрика Журдана

Как я заполучил "Предисловие" от Эрика Журдана

Любовь парней, отличается она просто от Любви?! Каков бы ни был пол, обретение своей второй половины - это во многом дело счастливого случая...

7 февраля 2015 года в Париже на 77 году жизни скончался писатель Эрик Журдан. Он был неординарной личностью: в нём присутствовали гены аристократического рода из Уэльса, что в Англии, но тот род никогда не признавал его за своего. (Впрочем, как и его отца - "незаконнорожденного", "подкидыша").
В 17 лет Эрик написал и запустил в самиздат книгу, за которую в 1955 году, даже во Франции, его едва не посадили в тюрьму. После этого "камин-аута" его практически отверг родной отец, не принявший (и ужаснувшийся) гомосексуальности сына.
Уже в зрелом возрасте - 42 лет - Эрик обрёл приёмного отца, которым стал знаменитый (католический!) писатель Жюльен Грин, бывший сам гомосексуалом. Они прожили под одной крышей долгие годы, в мире и согласии, исключительно как отец и сын. Гармоничность их совместного бытия обуславливалась их одинаковой сексуальной ориентацией (эта штука посильнее кровных уз!) и их взаимной любовью и страстью к литературе.
После смерти Жюльена Грина в 1998 году, став единственным обладателем прав на все литературное наследие последнего (бездетность гомосексуала), Эрик Журдан вел замкнутый образ жизни. Он отказывался от общения с прессой, не давал интервью, сохраняя в секрете многие факты из своего прошлого и настоящего.
Однако в 2010-м году одному нашему соотечественнику удалось добиться знакомства и общения с писателем-отшельником. Его зовут Серж Кандрашов: 1972 года рождения, русский по национальности, эмигрировавший во Францию в 2001 году и с тех пор постоянно там проживающий. В 2010 году он заявил о себе как писатель, выпустив в Париже на французском языке книгу "Булонский Лес" (гей-плешка на лоне природы). Он является поклонником Леса в отличие от более конформистских гей-заведений в квартале Марэ.
Самобытность Сержа заключается уже в том, что ему удалось не только написать хорошо продаваемую книгу (1300 экз.), но и заполучить для нее Предисловие от вышеупомянутого Эрика Журдана. И поскольку недавно последнего не стало в живых, Серж подготовил новое издание своей книги-фетиша, в которой, кроме основного текста, будет содержаться бонус, рассказывающий о том, как в 2010 году ему удалось заполучить это самое Предисловие. Эту историю он согласился также поведать и русскому читателю. Мы печатаем ее с тем большим основанием, что кончина Эрика Журдана осталась практически незамеченной на его родине. За исключением Википедии, ни одно другое печатное издание не осветило это событие. Данной публикацией мы навёрстываем это упущение...

"Булонский Лес" содержит Предисловие от Эрика Журдана. Русскому читателю это имя, скорее всего, скажет мало, но для некоторых французских книгочеев оно весьма многозначительно. Оно олицетворяет легендарную личность, культового гей-писателя. Я расскажу как мне, писателю-самоучке, самоиздателю, удалось заполучить Вступление от этого человека. И постараюсь быть в своём рассказе максимально искренним и точным.

О существовании на белом свете такого писателя я узнал чисто случайно и лишь в 2009-м году, примерно в марте месяце. (Лучше поздно, чем никогда, и я - иностранец, всё же открыл его для себя, тогда как многие его соотечественники-французы, особенно молодые, понятия не имеют, кто это такой, с чем я столкнусь позже). Я работал тогда ночным дежурным в одной парижской гостинице.
/В 2001-м году я эмигрировал из своей родной страны Беларуси во Францию и с той поры постоянно в ней проживал. В 2004-м получил статус беженца и десятилетний вид на жительство, а с 2010-го имею французское гражданство/.
По ночам от нечего делать я часами торчал в интернете, занимаясь самообразованием в области литературы. Естественно, меня интересовали разные гей-писатели и, штудируя веб-страницы, я случайно наткнулся на это имя. Даже имелась страница Википедии на моём родном русском языке. Из неё я узнал следующее:

"Эрик Журдан (фр. Eric Jourdan, также известен как Жан Эрик Грин; род. в 1938) - французский писатель. Приёмный сын классика французской литературы Жюльена Грина.
Был исключён из десяти учебных заведений за непослушание и аморальное поведение.
В возрасте 17 лет написал роман "Порочные ангелы" (фр. "Les Mauvais Anges"). Книга о садомазохистской любви двоюродных братьев Жерара и Пьера занимает уникальное место в истории французской литературы, поскольку цензурный запрет на неё продержался 30 лет - дольше, чем на какое-либо художественное произведение в XX веке. Впервые роман был запрещён сразу после его выхода, в 1955 году, затем, повторно, в 1974 году. 17-летнего Журдана намеревались привлечь к суду за "оскорбление общественной морали", однако его спасло заступничество сотрудника ООН Поля Бонкура и адвоката Пьера Декава, ранее защищавшего интересы другого писателя, ставшего жертвой цензурных гонений - Жана Жене. Цензурный запрет был снят лишь в 1985 году, и с тех пор "Порочные ангелы" многократно переиздавались.
Второй роман Журдана "Погром" был опубликован в 1958 году в значительно сокращённом виде. Полная версия, несколько десятилетий ходившая по рукам в перепечатках, впервые вышла без цензурных купюр лишь в 2005 году.
Главное произведение Журдана - трилогия "Милосердие" (фр. "Charité"), "Бунт" (фр. "Révolte"), "Кровь" (фр. "Sang") общим объёмом более тысячи страниц - было, по свидетельству автора, написано в 1984 году всего за 29 ночей[1]. В 2008 году вышел автобиографический роман "Три сердца" (фр. "Trois Cœurs").
В большинстве своих текстов, тематически и стилистически родственных экспериментальным романам Пьера Гийота, Журдан сосредоточивается на сексуальном насилии в мужских сообществах - школах, концлагерях и партизанских отрядах.
Если не считать участия в подготовке нескольких томов собрания сочинений своего приёмного отца, Жюльена Грина, Журдан всегда демонстративно игнорировал литературную среду. Он не даёт интервью, публикуется преимущественно в небольших эротических издательствах, а многие его книги остаются неизданными".

Заканчивалась страница таким предложением: "Журдан живёт в Париже в квартире, в которой Стендаль написал "Красное и чёрное"".
А как раз незадолго до этого я прочитал именно этот роман Стендаля, впервые в жизни!
В голове у меня промелькнула мысль, что было бы неплохо познакомиться с этим писателем, завязать с ним отношения, как-никак теперь мы с ним живём в одном городе. Поводом для нашего знакомства должна была стать принадлежность нас обоих к литературе, его, конечно, в большей степени, чем меня, но и я уже шёл по его следам. Подготовка к публикации рукописи моей первой книги входила в финальную стадию, и я уже собирался начинать искать издателя.
- А он, ох, как мог бы мне в этом помочь! - подумал я.
Ещё, конечно же, мне хотелось бы услышать мнение такого человека, как он, о написанном мной.
- В общем, нужно будет серьёзно заняться этим вопросом, - решил я.
А ночами, в пустом холле спящей гостиницы и всего большого города, мысли в голове необычайно ярки, а желания кажутся уже почти осуществившимися.

Вскоре после этого одним днём я прогуливался по Парижу и вдруг мои глаза наткнулись на мемориальную доску на одном из зданий, надпись которой гласила, что в этом доме жил Стендаль и здесь же он написал свой знаменитый роман "Красное и Чёрное". А я отлично помнил из интернет заметки, что писатель Журдан проживает именно в этой квартире. Я мгновенно понял, что это был перст судьбы, указывавший мне дорогу к этому человеку. Я вошёл в здание и принялся искать нужного мне жильца по именам на почтовых ящиках. И тотчас увидел его имя. Более того, я узнал, что он проживал на шестом этаже. Я поднялся на этот этаж. На лестничной площадке было всего две квартиры. И я решил позвонить в них, почему бы собственно и нет. Если бы мне открыли, то я бы объяснил, кого и зачем разыскиваю. Когда идёшь к поставленной цели, все способы хороши и предприимчивость лишней не будет. Но... на мои звонки в две квартиры никто не открыл. Возле одной из них стояла лошадка из раскрашенного гипса, наподобие детской игрушки, и в эту квартиру я звонил меньше, посчитав, что в ней обитает семья с маленькими детьми и значит не Эрик Журдан. Мне открыли лишь в квартире этажом ниже - вот до чего простирается в некоторых случаях моя настойчивость - но на мой вопрос, знают ли они такового, ответ был: "Нет, не знаем".

Тогда я решил действовать иначе. Дома написать письмо, а уж потом приехать ещё раз и опустить его в почтовый ящик. В письме я должен был представиться почитателем творчества писателя. Это была, конечно, маленькая нечестность с моей стороны, но кто не прибегает порой к хитрости в жизни.

/Особенно, когда ты не имеешь никакой протекции и должен всего-всего добиваться сам! Когда ты понимаешь, что наличие способностей ещё не является непременной гарантией успеха! Когда ты чувствуешь, что тебе есть что сказать этому миру, но способы выражения у тебя ограничены (языковой барьер, неимение условий для спокойной литературной работы). Когда мечтается о литературной карьере и славе, и даже грезится Нобелевская премия/.

А в самом ближайшем будущем я намеревался прочитать хотя бы "Порочные ангелы", книгу-ярлык этого писателя.
Я так и поступил. Дома написал ему письмо, в котором отрекомендовался страстным поклонником, сообщил, что пишу сам и в конце попросил о маленькой аудиенции для личного знакомства. Потом приехал заново и опустил письмо в ящик. Какое-то время с нетерпением ждал на него ответа, которого так и не последовало...

В январе 2010, наконец, вышла моя книга, самоиздатским способом. Ни одно официальное гей-издательство не захотело её печатать, и чтобы не пропал мной многолетний труд по её созданию (7 лет), чтобы не дать задушить свою мысль разным гей цензорам (которых полным-полно), я решился на то, чтобы стать собственным издателем и распространителем. Во Франции это возможно. Причём, книга, изданная таким способом, мало чем отличается от книги, изданной в самом престижном издательстве. Ей также присваивается электронный код, а один её экземпляр хранится в Национальной библиотеке.
Мне привезли её на дом в пятницу 29/01/10. А уже в понедельник 1 февраля я отправился представлять её в центральный ФНАК. Там мне должны были сделать референс, другими словами, включить её в базу данных этого крупнейшего сетевого магазина, имеющего отделения по всей Франции. Таким образом, книга стала бы доступной к покупке на территории всей страны.
Но по пути я заехал ещё в одно место. Как можно догадаться, опять по тому же адресу, который я уже штурмовал, но не взял - Эрика Журдана. Я пошёл на повторный приступ, потому что теперь у меня было вещественное доказательство о нашей принадлежности к одной профессии, к одной породе людей-писателей или, по меньшей мере, о наличии у нас общего интереса - литературы.

На обложке книги имелось фотоизображение привлекательного внешне молодого человека, которого при незнании можно было идентифицировать с автором.
Не буду лукавить, я рассчитывал на то, что эта уловка сработает. Так же, как это рассчитывалось для остальных читателей - гомосексуалов. А в том, что содержание моей книги должно было заинтересовать любого из них, я не сомневался.
Что касается моей внешности, то...
На момент выхода книги мне было уже 37 лет. Ещё в 30 лет (в 2002-м году) я мог бы сам позировать для обложки, но по беспечности в то время я не сделал про запас соответствующих фотоснимков. В этом же возрасте для обложки я уже не годился. Как говорится с язвительным юморком в одной французской рекламе: "des années passent, les kilos s’installent"* - и это правда! * при дословном переводе: "года проходят, и килограмчики нас обживают".
Я поднабрал лишнего веса, дымка молодости уже не курилась вокруг моего чела, рассеялась. Я признавался себе в этом совершенно спокойно, без обиды для собственного самолюбия. Я и не желал, во что бы то ни стало протащить собственное изображение на обложку (что свойственно некоторым гей-авторам), а даже сознательно хотел дать показать себя более молодым и симпатичным, нежели я. Относительно внешности я совершенно не тщеславен.
По этим причинам я прибегнул к услугам модели. Им оказался случайный парень, но из тех мест - окрестностей Порт Дофин, который походил на моего героя. Внешняя оболочка вполне соответствовала внутренней сути, раскрывавшейся через текст.
Я последовал примеру многих гей-авторов, когда на обложку помещается имаж (изображение), как можно более обольстительный, чтобы с его помощью привлечь максимальное внимание к книге.

Начиная со среды, 3-го февраля, мой домашний телефон стал вести себя очень странно. Он звонил, как при обычном звонке, но когда я снимал трубку и пытался ответить на звонок, в трубке раздавалось лишь щёлканье, по типу того, когда звонишь на номер и срабатывает факс. Повторялось это с периодичностью два-три часа в день. Сначала эти звонки выводили меня из себя, а в конце дня уже довели меня до полного бешенства.
Представьте себе: вы в трубку "Алло? А-л-л-о? Я вас слушаю!", а в ней лишь пиканье. Оператор связи, к которому я в истеричном тоне обратился за помощью в разрешении проблемы, ответил, что по его данным, на моей линии полный порядок. На ночь я отключил телефон из сети, чтобы он меня не разбудил.
На следующий день с утра я уехал по делам. Вернувшись домой, сразу сел за стол для текущей писательской работы, обрабатывать электронную почту. Внезапно опять зазвонил телефон. Я снял трубку и неожиданно впервые услышал в ней чей-то мужской голос, пытавшийся начать со мной разговор. Вконец разозлённый от длительного беспокойства меня, не дожидаясь его речи, я обрушил на него поток упрёков, что из-за него мне нет покоя ни днём, ни ночью, что он такое проделывает с моим номером, где он его взял?!

Прозвучавший ответ был таков: "Меня зовут Эрик Журдан, я получил от вас книгу с письмом, в нём был номер факса, по нему я пытаюсь вам отправить ответ".
Я обомлел! Мне позвонил мой кумир, а я с хода его обругал. К тому же из нашего дальнейшего разговора выяснилось, что ошибка произошла по моей вине.
В письме, напечатанном на компьютере, я допустил описку: написал "Faxe " вместо " Fixe ", последнее по-французски обозначает "стационарный, домашний" телефон.
Этот случай ещё только больше уверил меня, что в жизни существует Провидение, и оно захотело подшутить над нами двумя. Надо мной за то, каким хитрым способом я стремился к встрече с этим человеком, а над ним за то, быть может, что он стремился ко встрече с парнем на обложке. За то, что, будучи обычно высокомерным с поклонниками (предполагаю), в этой ситуации он был вынужден проглотить гнев какого-то неизвестного иностранца, увидеть которого он, очевидно, желал.
Наш первый телефонный разговор продлился 35 минут.
Первое, что он у меня спросил это, как я узнал его адрес. Я ему честно и без утайки рассказал историю с интернетом и мемориальной доской. Только не сказал, что ещё раньше подкладывал в его ящик письма. Он резюмировал: "Вот те раз, таким образом, любой может меня найти и потом моей спокойной жизни наступит конец".

Он прочитал мою книгу, она ему скорее понравилась. "Стиль письма простой и ясный". По поводу Жана Жане, которого я упоминаю в одном из рассказов, сказал, что не любит его, считает его произведения чересчур поэтичными. Хотя признал, что некоторые отрывки у него неплохие.
Прокомментировал также моё упоминание в книге о Юсупове. Он знал его лично и бывал у него в гостях. Один раз его там сильно напоили. Он вернулся домой в 3 утра, его тошнило. Из-за этого на следующий день он едва поспел на важную встречу со своим приёмным отцом Жюльеном Грином. Тот по поводу пагубных последствий великосветского приём выразился таким образом: "Тебя накормили второй половиной пирога, который съел Распутин ". Я рассмеялся. Это было, правда, смешно.
Эрик меня упрекнул, что я не подписал письмо (я не знал, что это настолько важно) и допустил в нём грамматическую ошибку (времён). Приведу её в точности для тех, кто знает французский язык, чтобы они смогли оценить её масштаб. Сам я признаю, что она довольно грубая.
Вместо: Si, bien sûr, vous seriez favorable... нужно было написать : Si, bien sûr, vous étiez favorable... потому, что присутствует частица " si ", которая меняет время.
Сказал, что если я хочу узнать больше информации о нём, то нужно читать "Три сердца", это его завуалированная автобиография. И это - книга человека зрелого возраста, в то время как "Порочные ангелы" - это его литературный дебют юношеских лет.
Под конец разговора он сказал, что уезжает в отпуск. В Савойские Альпы. Его мать была оттуда родом и у него ещё сохранились родственно-дружеские связи в тех местах. Вернётся через три недели и тогда мне позвонит для встречи. Я стал ждать его звонка примерно в конце февраля.

6-го февраля, заходя домой, я увидел перед дверью большой вздутый конверт из издательства Мюзардин (La Musardine) (эротической литературы). Вскрыл конверт и увидел две книги, с пояснительной открыткой, что издательство их пересылает мне по его просьбе. Он, видимо, позвонил и сказал, чтобы меня снабдили его книгами. Ими оказались "Погром" и "Любовь, вся как есть". "Amour brut " по-французски. Кстати я сначала не знал, как правильно перевести это название. Думал, что "Грубая любовь", так как прилагательное "brut" имеет несколько значений, например "la force brute " - это грубая сила. Но Эрик потом поправил меня, что: "нет, не в смысле грубая, а в смысле, вся целиком, как вес брутто "le poids brut". Может какому-нибудь переводчику пригодится эта информация. Я начал с чтения "Погрома".
Но позвонил он гораздо раньше, 16/02 около 8-ми вечера. Я как обычно занимался писательской текучкой за компом. Из-за плохой погоды в горах Эрик уже вернулся в Париж. Мы договорились с ним на нашу первую встречу в субботу 20/02. Он оставил мне номер своего домашнего телефона, на всякий случай. Например, если у меня случатся какие-то изменения, то чтобы тогда я его предупредил. Я сказал, что у меня точно никаких изменений не произойдёт. У Эрика на подобный случай имелся мой номер мобильного, но он тоже был уверен на 99 процентов, что его планы не поменяются. На этом мы и порешили.
- То, что ещё недавно казалось буйной фантазией, теперь стало для меня реальностью и это стало возможным благодаря моей книге. С её помощью я как бы раскрыл свою душу и по ней меня оценили. А при разговоре я бы никогда не смог добиться схожего эффекта, - так размышлял я, повесив трубку.

Но всё же я и в этот раз не сказал, что я не то лицо, которое на обложке. Мне нужно было во что бы то ни стало добиться нашей встречи, особенно когда дело уже дошло до такой стадии. Напрашивается вопрос: но чего же мне хотелось от этого человека, после того как книга вышла и он уже не мог мне помочь с издателем, после того, как он уже мне высказал своё мнение о ней - позитивное. Ну, во-первых, мне хотелось увидеть его вживую, а во-вторых, мне хотелось заполучить от него кое-что...
Не вдаваясь в подробности, скажу, что всего лишь две недели спустя после выхода в свет книга показала себя как хорошо продаваемая. Я понял, что первые сто экземпляров скоро закончатся и мне придётся печатать новые. И вот для них и для всей книги впоследствии я возжелал получить Предисловие от Эрика Журдана. Понимал ли я всю значимость это?!
О, ещё как понимал! Я понимал, что этим я бы накрепко связывал себя с этим человеком. Крепче чем возможной дружбой, которая могла бы со временем остыть, совсем угаснуть и тем самым стереться из жизни. Предисловие же всегда было бы доказательством моего с ним знакомства, хотя бы мимолётного контакта между нами. Уже тогда я смотрел в будущее и помышлял, что когда-нибудь рано или поздно у меня появится настоящий издатель и эта книга, в числе моих других книг, будет распечатана иными, более значимыми тиражами, ни на одном, а на многих языках. А книгу всегда будет сопровождать Это Вступление, от Этого человека, который уже сам вошёл в Историю, отвоевал у неё для себя определённый плацдарм и который вместе с собой, так или иначе, но и меня приобщал бы к этой самой Истории, в случае его согласия на мою просьбу. Теперь же получить согласие мне казалось вполне реальным.

Ведь что я просил: всего несколько абзацев текста, снабжённых именем. Просьба о Вступлении, это своего рода жест слепого преклонения перед именем человека, мольба его о помощи в собственной безвестности. По моему мнению, просьба об этом более благородна, чем всякого рода попрошайничество материального характера.
Каких же либо потайных мыслей, по типу сексуальных отношений за деньги или подарки, в отношении этого человека я не допускал, потому что видел в нём собрата по перу. А для меня это святое понятие.
Когда из дома в Нёйи сюр Сен (съёмная комната в 10 квадратных метров) я подъезжал на 43-м автобусе до 1-й линии метро, в голове у меня стрельнула мысль: "Я еду в транспорте полном французов, но только у меня - иностранца в блокнотике имеется телефон человека, ставшего классиком, иконой ещё при своей жизни. В этом моё отличие от этих людей".
Мы договорились встретиться возле памятника-фонтана Мольеру, недалеко от дома Эрика. В этом, кстати, было очередное совпадение.

В 2009 году, одновременно с обнаружением мной мемориальной доски я открыл для себя и этот памятник с маленькой площадью рядом, и тогда оценил красоту и очарование этого места. (Вернее, я видел его ещё и ранее, но потом забыл, так как наведывался в этот городской квартал нечасто).
Вскоре после первого подложенного мной в ящик письма, на которое ответа не последовало, ко мне из Тулузы приезжал мой знакомый француз, и я его специально завёл туда во время нашей прогулки по Парижу. Мы сфотографировались на фоне помпезного памятника, вмонтированного в стену, на стыке двух улиц. Также я ему показал мемориальную доску и даже рассказал о том, как через неё я вычислил адрес знаменитого писателя, пытался завязать с ним контакт, к сожалению, безрезультатно. Этот француз когда-то был моим любовником, приютившим меня у себя, когда у меня ещё не было французских документов. И, кстати, он является одним из персонажей моей книги, по имени Патрис.
Прогулка, фотосъёмка и этот разговор с ним были в апреле 2009-го года, а менее года спустя, в феврале 2010-го, я уже встречался на этом месте с самим писателем.

Я пришёл на встречу лишь на несколько минут раньше, чем Эрик. Стоя спиной к памятнику, я обозревал перспективу уходящей вперёд меня улицы. Эрика я узнал сразу же, хотя до этого не видел ни одного его изображения. Он шёл именно оттуда, откуда я его и ждал, по той же стороне улицы, на которой расположен его дом. Предварительно по телефону он меня предупредил, что если будет холодно, то на голове у него будет вязаная шапка тёмно-синего цвета и именно в ней он и был. День хоть был и солнечный, но довольно холодный. Он оказался далеко не щуплым и не низенького роста, каким я его себе почему-то представлял. Роста он был примерно моего, 1.78 и похожего телосложения, то есть с крупным торсом. Походка очень бодрая, никакой старческой немощью близко и не пахло, хотя ему был 71 год.
Одет он был как буржуа, в одежду классического стиля, качественность и дороговизна которой просто бросалась в глаза. Брюки со стрелками серого цвета, из тонкого шерстяного трикотажа, два свитера, приглушённой расцветки, по типу ангоровых. А поверх них была спортивного вида ветровка. Мне показалось, что у него были снизу подведены глаза. Это маленькое косметическое ухищрение, на самом деле, ему шло, делая его глаза выразительными. В них светился ум и лукавство.
Он тоже сразу заметил меня, угадал, что это был я. И если у него и случилось разочарование от того, что он увидел другого человека, чем на обложке, то, во всяком случае, он его ничем не выдал.

Между нами сразу же началось полноценное общение, как между двумя людьми, знающими друг друга давно. От начала и до конца, пока мы лицезрели друг друга, никаких пауз между нами не повисало. Этому во многом способствовало то, что я хорошо подготовился к этой встрече, составил список интересовавших меня вопросов. Вопросы эти касались как лично Эрика и его родной семьи, так и усыновившего его Жюльена Грина. Ответы на них меня интересовали неподдельно, ведь Жюльен Грин был крупнейшим европейским писателем 20-го века, он общался с такими величинами французской литературы как Жид, Камю, Арагон. Плюс ко всему он прожил 98 лет, почти целый век! И сам был гомосексуалом, хоть и скрытым. (Этого можно не афишировать, но утаить нельзя). Их совместная жизнь в качестве отца и сына интриговала меня неимоверно. У меня в голове роилось столько "почему да как", что задать их все в одну встречу было невозможно. Я планировал непосредственно от самого Эрика постепенно переходить на другие сюжеты.

Вот информация про Жюльена Грина из всё той же Википедии:

"Младший из восьми детей родителей-американцев протестантского вероисповедания, вырос в Париже. После смерти крайне набожной матери в 1916 вместе с отцом и сёстрами перешёл в католичество. Участвовал в Первой мировой войне, демобилизован в 1919. В 1919-1922 учился в Виргинском университете. Вернувшись во Францию, занялся литературой, дебютировал в 1924 "Памфлетом против католиков Франции".
В 1940, после поражения Франции, переехал в США. В годы Второй мировой войны служил в Американском бюро военной информации, выступал по Голосу Америки, где вместе с ним работали Андре Бретон и Юл Бриннер. Написал по-английски книгу Воспоминания о счастливых днях (1942), позже несколько своих франкоязычных книг перевел на английский, в том числе - с помощью сестры, писательницы Энн Грин (1891-1979). После войны снова вернулся во Францию.
Прожив преобладающую часть жизни во Франции, и пользуясь как писатель по преимуществу французским языком, никогда не был французским гражданином: сделанное ему Жоржем Помпиду в 1972 предложение натурализоваться писатель не принял.
Приёмный отец писателя Эрика Журдана.
По собственному желанию погребен после смерти в церкви Святого Эгидия в Клагенфурте".

Эрик предложил пройтись немного по кварталу и одновременно поискать кафе, в котором можно было бы присесть для разговора. Мы пошли сначала по улице Божоле, потом по улице Мали. В итоге расположились в одном кафе на стыке улиц Абукир и Монмартр (Le Brazza, 86 rue Montmartre), для исторической точности. Просидели там не менее часа за столиком напротив входа. Ничего из спиртного, даже пива, Эрик не пил и не курил. Я тоже был некурящим уже почти десятилетие. Бросил курить сразу же по приезду во Францию, в декабре 2001-го года. И тоже никакого алкоголя мне не желалось. Кофе мне был идеален для максимальной отдачи головы при интенсивном общении по-французски. С французским интеллектуалом, который стремился употреблять фразы и обороты со смаком. В них было скрыто немало тонкого юмора, я это понимал. К этому времени моя способность изъясняться по-французски была неплохой, доказательством тому служит хотя бы то, что до публикации я сам перечитывал французский текст своей книги и обнаружил и исправил в нём немало ошибок.

Я стал ему зачитывать выписанную мной информацию о нём и его приёмном отце, спрашивая, соответствует ли она действительности. Он почти всю её подтвердил. Ему нравилось, когда я зачитывал эти выписки. Говорил, ну что там ещё?
Правда то, что он многократно менял своё имя. Его имя при рождении было Жан-Эрик. Какое-то время он использовал его целиком, а потом оставил только Эрик. После одной из перемен личности он носил имя Роже. Но его друзья его высмеивали, говоря, что это имя "мясников". И он был вынужден от него отказаться.
Правда то, что он публикуется под разными литературными псевдонимами, у него их семь. Но назвать он их не может, это б-о-л-ь-ш-о-й секрет (позднее он мне раскроет только два)!
По поводу захоронения Жюльена Грина в церкви сказал, что там уже дописано и его имя. Я спросил в ироничном тоне, так что, он собирается подлечь туда к нему?
- Ну, в принципе, да, - ответил он.
Сообщил, что обычно ездит туда два раза в год, но в 2009-м не съездил ни разу. Я сказал, что хотел бы один раз поехать с ним. Он сразу же поинтересовался, вожу ли я машину? Но я не был водителем.
- Жалко, - молвил Эрик.
Так как добираться туда довольно проблематично. Один раз он ездил на поезде из Мюнхена, так даже оттуда требуется ещё несколько часов езды. А до Мюнхена ещё нужно лететь на самолёте. Для Эрика всё это утомительно. Из всех возможных способов передвижения в тех краях он предпочитает на машине, да и желательно сразу из Парижа. Поэтому наша поездка так никогда не состоялась, у Эрика просто не было необходимости во мне во время неё.
Я спросил, какое он предпочитает к себе обращение на "вы" или на "ты". После некоторого колебания он выбрал "ты".
В кафе я сразу передал ему фотокопию своего французского документа (десятилетнего вида на жительство), которую он внимательно изучил, а потом забрал с собой как в порядке вещей.
Пока я ходил в туалет, он мне подписал две книги "Погром", которую я накануне дочитал и "Три сердца", которую он принёс с собой в большом конверте. Сказал, что надписи я буду разбирать дома.
/В "Погроме" оказалась такая надпись: "Для Сержа, очень и очень дружески, причём сразу же, и браво за то, что правильно вычислил текст поэмы Рембо. Я надеюсь, что между тобой и мной проляжет настоящая дружба. Эрик".
Про Рембо смысл вот в чём: он взял эпиграфом к роману строчку: "Какой разгром в саду красоты!" Я сразу же понял, откуда она происходит, потому что в 2004-м тщательно изучал этого поэта. Дома у меня имелась книга Рембо по-французски, и я выписал из неё, рядом с эпиграфом, начало его Сказки: "Некий принц был рассержен на то, что ему предназначено только стремиться к совершенству вульгарных щедрот". То есть, я дал понять Эрику, что мне творчество Рембо тоже знакомо. (На книге "Три сердца" я остановлюсь подробней в другом месте.)/

Счёт в кафе был 6€. Он выпил двойной кофе 4€, а я одинарный 2€. Эрик заплатил за нас двоих десяткой. Он хотел оставить чаевые, но было только две монеты по 2€. Это было много. Я предложил ему забрать их, а оставил свои 50 центов. Из кафе мы пошли через площадь Побед к его дому. Я ему сказал, что до сих пор не верю, что иду в компании с ним по городу. И патетично добавил: что судьба непредсказуема! Я, родившийся совсем в другом углу планеты Земля, нежели он, стал для него желанным собеседником. Он согласился со мной, что извивы судьбы ох как причудливы. Он сделал мне замечание, что я хожу очень быстро, а он любит "фланировать". И ещё, что может идти только с левой стороны от спутника, два раза сказал мне, чтобы мы поменялись позициями и даже толкнул меня в лёгком раздражении за мою забывчивость.
При подходе к дому мы заговорили про дни рождения: у него 29-го мая, он близнец. Но сразу же он пояснил, что не любит отмечать день рождения, а предпочитает праздновать свои именины, 18-го мая, в день святого Эрика.
На одной из улиц мы попали под резкий порыв ветра, Эрик достал из кармана шапочку и опять надел её. Я сказал, что он очень живой и подвижной и что у него хороший цвет лица. Он мои комплименты воспринял, как должное. Видимо потому, что это была правда.

Пока мы поднимались в лифте на последний этаж, я успел ещё сделать ему комплимент по поводу качественности его одежды. Он смотрел на меня весьма удивлённым взглядом, не зная, что ответить. Вероятно, в его кругу такие высказывания в лицо не вполне приняты и чтобы при этом ещё трогали одежду на ощупь как на манекене. Но я парень простой, у меня пролетарское воспитание, как меня характеризовал ещё один из персонажей моей книги по имени Мишель, с большой претензией на аристократичность.
Зашли в квартиру, ту самую, возле которой стояла алебастровая лошадка. Заметив её, я усмехнулся про себя: "Как бы меня встретил Эрик, без моей книжки, если бы я просто на пороге сказал ему, что являюсь поклонником его таланта и хочу узнать побольше о нём?!"
Я был сразу же поражён обстановкой в квартире. Только тогда я понял смысл того грандиозного и утомительного переезда, про который он мне рассказал в кафе. Переезда с предыдущего места жительства на улице Вано (на левом берегу Сены) на этот адрес (правый берег), потому что после смерти Жюльена Грина тамошние хозяева безапелляционно отказали Эрику в квартире. И он сокрушался, что это произошло исключительно из-за его репутации, мало похвальной. Эрик должен был в спешном порядке искать себе новое жильё. И это было непросто! Везде что-то да не состыковывалось: то район, то планировка, то цена аренды. Наконец, здесь, вроде как всё сошлось.

В квартире семь комнат и коридоры, оборудованные под библиотеку и фото картинную галерею. Прежде чем начать её обход, мы посидели за столом в зале. Это его рабочий стол, он чаще всего работает за ним, хотя есть ещё кабинет. А к залу примыкает салон, полуовальной формы, он ближе всего к прихожей. (Снаружи он выглядит башенкой, венчающей крышу и угол доходного дома). Я его расспрашивал про квартиру. Он платит за неё 45 тыс. евро в год, следовательно, около 4 тыс. в месяц. Мне показалось, что по меркам Парижа это не так уж и дорого. Он согласился со мной. Сказал, что цену не повышают резко, а понемногу, так как он живёт в ней уже больше десяти лет.
Потом мы пошли в обход по ней сквозь анфиладу комнат, до его спальни. В спальне мы оба испытали некоторое волнение, потому что перед нами предстала кровать, манившая своей просторностью и очевидной мягкостью, возможностью телесного отдохновения на ней...
Но я быстро оправился от секундного состояния забытья, которое, уверен, каждый человек переживал в своей жизни и знает, чем оно характеризуется, и очень простодушно отправился смотреть дальше квартиру, уже по коридору. Эрик, чуточку нервный, пошёл меня сопровождать.

Но зато я так искренне изумлялся всему тому, что видел, что он сразу же простил мою чрезмерную принципиальность, несообразительность и всё детально мне объяснил.
Я запомнил оригинальное фото Андре Жида с его личными надписями, подаренное Жульену Грину. Рядом увидел фото Эрика в 30 лет.
Боже, какой он был симпатичный и очаровательный! Попадись он мне в этом возрасте, я бы задушил его своими поцелуями. Я сразу же подумал, что "Свежесть" из "Погрома" - это, вероятно, он. Хоть он мне в этом и не признался, когда я его спросил об этом ещё в кафе. Сказал: "Это роман и всё. И пусть все, что хотят, то и думают, кто там есть кто".
Потом мы зашли в маленькую комнатку, по типу кладовки, но очень обустроенную. Там в шкафу оказались рукописи его произведений, хранимые в роскошных папках, имя автора и название произведения на каждой оттиснуто серебряной краской. Одна такая папка может стоить под сто евро. Я его спросил, и он мне ответил, что, конечно, они были сделаны по специальному заказу. Я сразу же попросил показать мне рукопись "Погрома", но оказалось, что она уже продана в какой-то американский университет, как и рукопись "Порочных ангелов". Вместо этого он мне показал рукопись "Трёх сердец". Эрик честно признался, что она не продана только потому, что за неё не дают хорошей цены. И другие рукописи также. Если бы давали, то уже давно бы их все продал, а за копейки отдавать не хочется, пусть лучше здесь стоят. Одна большая тетрадь и два блокнота поменьше. Я пролистал почти всю тетрадь и понял, что он пишет черновик, сидя за столом дома, а потом его исправляет со временем. И первый черновик у него - это уже готовый вариант на 80-90%. А у меня совсем не так. Первый черновик я не могу писать сидя, а только в движении, во время прогулки, о чём я ему сказал в кафе. Он меня прекрасно понял, сказав, что у Ж.Г. была такая манера письма, он должен был ходить по комнате. И мой первый черновик - это 50% конечного текста. Это просто трассировка маршрута. Также он мне показал в одной тетради свои стихи, которые нигде не были изданы. Я его попросил написать и подарить мне какое-нибудь одно самое удачное, на его взгляд, стихотворение. Он пообещал сделать это. (Но так и не сделал).

Потом мы вернулись в зал, где за столом, по его просьбе, я подписал ему свою книгу, которую он достал из одного комода. Я уже был очень уставшим от разговоров и долго думал над тем, что же ему написать. Наконец, выдавил из себя какие-то строчки. Он похвалил мой разборчивый почерк.
Уже подходило время нам расставаться, и вот тогда я озвучил свою просьбу о Предисловии. Предварил я её сообщением, что скоро мне предстоит новая допечатка книги.
Эрик метнул в меня взгляд, говорящий: "А ты вовсе не так прост, как это может показаться на первый взгляд! Оказывается, вот что тебе было нужно от меня на самом деле!"
Он тоже понимал всю значимость того, о чём я его попросил! Ведь я был единственный человек, которому он оказал бы такого рода услугу. Больше никому и никогда он не писал Предисловий, не одалживал своего имени в качестве рекламы. Тем самым он должен был отступить от своего принципа - самоизоляции, конспирации, скрытного существования от мира.
Но отказать мне он уже не мог, после нашего долгого и взаимоинтересного общения, после того, как мы с ним неплохо нашли общий язык. Это выглядело бы слишком грубо. Да и без Предисловия не было бы базы, фундамента для нашего будущего общения.
В последней попытке отстоять свои прежние принципы он лишь предупредил меня, тоном сдающегося человека, что его имя может мне не столько помочь, сколько навредить, настолько его личная репутация неблагопристойна в литературном мире. На это я ответил ему, что общественное мнение меня волнует также мало, как и его. И когда я поведаю миру всю правду о себе, то тогда мы с ним сравняемся в наших репутациях.

Можно сказать, что Эрик согласился на Предисловие без долгих упрашиваний себя, почти сразу. Для этого ему требовалось: во-первых, написать его, а, во-вторых, текст от руки перепечатать на машинке, иначе лично я не разобрал бы его почерка. В качестве машинистки у него была одна знакомая женщина. Сам он не печатал ни на машинке, ни на компьютере. Компьютера у него вообще не было, и поэтому он не пользовался ни электронной почтой, ни интернетом. (Также он игнорировал мобильный телефон, а имел только обычный, домашний.) Корреспонденцию он осуществлял при помощи писем или факса. Женщина-машинистка должна была перепечатать рукописную страницу на машинке. Со всем этим он пообещал не затягивать, понимая, что от Предисловия зависело печатание книги.
При расставании в прихожей я его очень сильно обнял, буквально стиснул ему грудную клетку, пожелав при этом долгих лет жизни и поблагодарив за гостеприимство. На самом деле я его благодарил за то, что он не выказал гордыни и спеси в отношении меня. И это при колоссальной разнице в нашем социальном положении. Но также я понял, что своими писательскими доходами он не может обеспечить себе тот уровень жизни, который он привык вести и чтобы существовать, он мало-помалу продаёт предметы искусства, принадлежавшие его отцу.
В частности он мне показал карандашный рисунок Дали, формата с крышку стола, подаренный лично художником его отцу в Балтиморе в 1942 году, предназначенный к скорой продаже. А до этого он уже продал несколько ценных картин других художников, в чём он мне признался ранее.
/Жульен Грин владел известной картиной Дали "Геологическое становление", но ещё сам продал её. Всего у него было 7 картин Дали. Эрик продал лишь один его рисунок, один остался./
Со временем я узнал, что он является владельцем прав на все его произведения и во всех странах, где они переиздаются. Время от времени он получает от издательств денежные чеки. Правда, происходит это нерегулярно и сумма чеков может быть то солидной, то совсем незначительной.
В другой раз Эрик мне раскрыл ещё один свой источник дохода. Он продаёт американцам, представителям каких-нибудь университетов, письма из архива Ж.Г.. Это очень редкие письма, нигде не публиковавшиеся, представляющие большую ценность для исследователей его творчества и вообще литературоведов. Так как они на английском языке, то Эрик проделал большую работу по их сортировке и классификации. Для того чтобы заявить их содержание эксперту, он был вынужден прочитать каждое собственнолично.
Я его за это не сужу, потому что он должен где-то добывать средства на содержание своей квартиры-музея. А у меня нет картин, которые я мог бы продать и прожить хоть какое-то время. Я живу только за счёт своих рук и головы. И он это, конечно, тоже понял. У себя дома я проверил по интернету информацию: полная правда, Дали с 1940 по 1948 год жил в Штатах.

25/02, в четверг, по договорённости, я позвонил Эрику. Оказалось, что Вступление уже было у машинистки.
28/02, в воскресенье, я позвонил Эрику в 10 утра. Он пригласил меня к себе в 16.00. Вступление, отпечатанное на машинке, было полностью готово для передачи мне. Я был удивлён скоростью, с какой он разрешил это дело - всего лишь за одну неделю. Я ещё не знал тогда, что наиболее характерные качества для этого человека: точность и верность слову. За всё время нашего общения он никогда не забыл ни об одной встрече и не перенёс ни одну из запланированных заранее.
По возвращению домой, я набрал текст на компьютере и отправил его человеку, который помогал мне в издании, он внедрил его в основной файл книги. Затем файл был переправлен в типографию, после чего моя книга была поставлена в очередь на печать, на 9 марта.
Также я попробовал перевести Вступление на свой родной русский язык и вот что из этого получилось:

"Мне отправляют эту книгу и просят высказаться по поводу неё. Я никогда не предавался занятию критика, так что это будут лишь несколько личных замечаний. Это книга изгнанника во всех смыслах. На новом месте жительства автор заново создаёт себе мир. Вдали от своей родной Белоруссии. Он также проживал и обучался в Сибири. Для нас (французов) это имена полные неизвестности. У себя на родине он уверовал, что Париж - "это Эльдорадо, обещанное судьбой". Зная свою подлинную сущность, этот молодой человек торопится изо всех сил: но поиск физического счастья, это обманчивое видение свободы. Откуда - этот рассказ грустный и человечный.
Любовь не обретают в лесу, саунах и в ночных клубах. Во всех этих терминах присутствует идея замкнутости и значит ограниченности выбора. Грусть от того, что погоня за удовольствием каждый раз возобновляется, ибо оно всегда страстно желаемо. В начале каждое сексуальное приключение отсвечивает красками будущего, но в конце всё блекнет, затягивается тленом.
На этих страницах человек не осуждает (кто имеет на это право!), он констатирует. И эта констатация печальна, но не безнадёжна, ибо у него в себе скрыто желание переломить ситуацию. Любовь парней, отличается она просто от Любви?! Каков бы ни был пол, обретение своей второй половины - это во многом дело счастливого случая. Казалось бы так просто быть счастливым, да только вот тело вечно недовольно! Впрочем, чтобы обрести счастье, ещё нужно иметь его внутри себя. С.К. должен быть из тех, кто вся свою жизнь строит на надежде. Быть может для некоторых даже полезно пройти через горькие разочарования, чтобы стать чище духом, как Данте это изображает в своей Комедии: тени, мечущиеся во всех направлениях, руки, тянущиеся в неизвестность..."

По моему мнению, общий настрой книги Эрик уловил правильно - грустный. В Предисловии им три раза употреблено прилагательное "грустный". Да, именно грусть я и хотел излить, когда писал её. Оттого, что, несмотря на западную свободу, в личной жизни на Западе я не стал счастливей, чем был у себя на родине. И соответственно напрашивался вывод, что счастье гомосексуала зависит не от свободы, а от чего-то другого.
Как бы то ни было, но поставленной цели я достиг. Я не только увидел собственными глазами легендарного человека, пообщался с ним, но и добился от него возможности ссылаться на его имя, со всеми вытекающими из этого последствиями, о которых я уже говорил выше. А значит, я парень пробивной!

1.Мемориальная табличка, на доме № 61 по улице Ришелье, гласящая, что в доме № 69 проживал Стендаль и что там он написал "Красное и чёрное". А в интернет заметке было сказано, что Эрик Журдан проживает в квартире, в которой Стендаль и написал эт

2.Список жильцов дома. (Его имя всё ещё фигурирует среди них, квартира ещё не сдана, спустя почти три месяца после смерти).

3.Его квартира снаружи. Она занимает весь шестой этаж дома и чердаки сверху, где хранилась часть архива Жульена Грина. (Другая часть - наиболее ценная - хранилась в Швейцарии).

4.Сквер Лувуа (военный министр при Людовике XIV), рядом с которым находится жилой дом.

5. Памятник Мольеру, где мы с ним встретились в первый раз. Находится в 5-ти минутах ходьбы от дома Эрика.

Пале-Рояль...

...и Площадь Побед - квартал Эрика, который он очень любил.

8.Кафе, где мы с ним беседовали. В 2010-м году оно назвалось Le Brazza. А в 2015-м уже называется Pere et Fils (Отец и Сын). Интерьер уже переделан. Недаром Париж называют городом, где всё в движении. Исторические декорации меняются буквально на глазах.

Фото автора.

01 ИЮНЯ 2015 СЕРЖ КАНДРАШОВ

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ЛИТЕРАТУРА, #ОТНОШЕНИЯ, #ПАРИЖ

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

Реальность, роман и фильм: три ипостаси "Моего полицейского"

Экранизации литературных произведений нередко способны дать им вторую жизнь: так случилось и с вышедшим в 2012 году романом Бетан Робертс "Мой полицейский", недавно переведенном на русский.

Больные и преступники. В России выходит книга "Закрытые" о преследовании гомосексуалов в СССР

Вышла книга "Закрытые" историка и философа из Университета Мельбурна Рустама Александера. Она рассказывает про историю преследования гомосексуалов в Советском Союзе - от Сталина до Ельцина.