КВИР - "Но одна загвоздка есть: русский я по паспорту..."

"Но одна загвоздка есть: русский я по паспорту..."

Настоящих антисемитов я встречал, пожалуй, несколько раз в жизни.

Впервые - в институте. Правда, взгляды однокашника прояснились не сразу, а после практики в лагере, где мы "вожатствовали" с историком Мишей, выпуская стенгазеты, строя по утрам пионерские линейки и шатаясь вдоль забора после отбоя - ради философских бесед.

Школьный выпендрёж ровесников я в расчёт не беру. Во-первых, наша школа числилась элитной и "физической", где в старших классах было полным-полно талантливых "еврейских мальчиков", собравшихся здесь со всего города.
Я (естественно) точным мышлением не отличался - и в качестве "отстойного гуманитария" к концу школы оказался в классе с выразительной литерой "Г" (вполне отвечавшей познаниям в точных науках). Здесь было больше "собирательной улицы", но и нравы были проще: добрые ребята были добрыми, туповатые - туповатыми, а хулиганы - хулиганами. Все наши достоинства и недостатки лежали "печатью природы" на юных лицах.
Отвязный одноклассник (так случалось) мог себе позволить обозвать соседку по парте, милейшую Танечку Беркович, "ж..ской мордой". Но, во-первых, это было в рамках школьных "обзывалок". К тому же, я был так наивен, что не подозревал о наличии той же "морды" в собственном зеркале. Наконец, я воспринимал дворовые ругательства абстрактно. Как и "ё.. твою мать", - пресловутая "морда" была лишена для меня какого-либо конкретного содержания. Мне и в голову не приходило углубляться в "идейное" значение ругани.

Случай этот был неприятным, но единичным. К чести однокашников, группа "еврейских мальчиков" объяснила в коридоре нашему "герою", что эта лексика здесь "не прокатит". Убедительно объяснила, так что больше я такого не слышал. Да и сам "отморозок" был всего лишь симпатичным (как казалось мне) хулиганом, нахватавшимся уличных кличек, но вряд ли понимавшим их идейное значение.
К тому же, это был единственный парень, с которым я общался во дворе - и моя специфичная "морда" нисколько его не смущала. В свободные от уроков часы (встряхивая чёлкой) он посвящал меня в тайны мужского оргазма, - о чём "как рыба об лёд" молчало советское образование. ) Какой же он антисемит, - этот Серёга Игумнов, чернявый, сексуальный второгодник, "оторви и брось", с вечно грязным галстуком на шее?

Другое дело - Быков. В роли студента-историка, он вряд ли мог сослаться на случайность своих воззрений. Но почему-то их не афишировал.
Итак, мы шлялись по периметру забора. Лагерь требовал взрослости, но моё "домашнее воспитание" ставило палки в колёса, мешая взрослой адаптации. Девчонкам почему-то было проще. Вожатая из смежного отряда - уже шла с питомцами из душа, замотав полотенцем голову. "Ты уже своих сводил?" - её вопрос заставал меня врасплох. Общий душ с мальчишками в окружении голой мелюзги - казался кадром из дурного сна. Нерушимые границы частной жизни были для меня слишком нерушимы, - что мешало "влиться в коллектив" здоровым и естественным образом. Словом, летняя практика (в известном смысле) была для меня стрессом и это требовало выхода. Как минимум - компании.
Миша был довольно странный мальчик, выделяясь среди прочих манерой и "органикой". Худой и сутуловатый, он обладал не только тихим голосом, но и удивительной привычкой приближать к тебе лицо, словно желая шепнуть что-то на ухо. К шумному учительскому делу он был не слишком приспособлен, - в том числе и по причине безграмотности. Выпуская какую-то газету в отряде, он обозвал её "Белютенем". Пришлось снимать для переделки. Миша очень удивлялся: "Бюлл...? Это точно?".
Ночи были сыроваты, мы бродили по дорожкам у кустов сирени - и в романтическом запале Миша предлагал мне "прилечь" под ветвями - для удобства ночной беседы. Наутро на "летучке" мрачный директор лагеря, мужик с "партийными" бровями, иронически комментировал наши прогулки под луной, за которыми (оказывается) наблюдал из кабинета... Мысль о том, что он мог бы стать свидетелем нашего совместного "возлежания" - привела меня в лёгкую панику. Слава богу, думал я, что не поддался на провокацию. А ведь мог бы (что и говорить) стать посмешищем лагеря...
Убей меня бог, не помню, о чём мы спорили. Как это бывает в юности, речь, скорее, шла о желании самоутвердиться в глазах очередного приятеля, который проявил какую-то близость моим интересам. Поиски "идеального друга" были в ту эпоху актуальным занятием, - хотя мысли о сексуальной ориентации совсем не посещали мою девственную голову. Мне вполне хватило бы дружбы, - но и это было проблемой.

После института историк Миша выпал из поля зрения. Я успел забыть о его существовании, как вдруг он появился на пороге моей квартиры (благо дом - почти у вокзала) с просьбой о ночёвке. Опоздал он (типа) на автобус в район, а остановиться больше негде... Самое странное было в том, что он знал мой домашний адрес, хоть я совершенно не помнил, как давал его в лагере.
Деваться было некуда, я оставил его на ночь, - но и спать при постороннем человеке было как-то не с руки. Ночь пролетела в креслах, в мучительных поисках тем для общения. Тут-то Миша и развил тему еврейской зловредности, заключавшейся в том, что "стоит появиться еврею в каком-либо месте, как сразу вокруг возникает его каганат". Зловредные евреи сильны своей корпоративностью, что мешает русскому народу нормально жить в своей стране.
Миша держал в руках кружку с чаем, сидя в моём кресле, и увлечённо излагал парню с моей фамилией теорию социальной зловредности евреев. Как пел наш бард: "Мишку мучает вопрос: кто здесь враг таинственный?"... Меня обуревали сложные чувства. С одной стороны, это было чушью. С другой - легко было ткнуть меня носом в список институтских преподавателей, среди которых - Шнейдерман, Мошкевич и Залман Израилевич Левинсон - были в числе любимых. Доказать, что они не являются "малым народом", проникшим в российский ВУЗ с подрывными русофобскими целями - было довольно сложно.

Совершенно разбитый к утру, проводив гостя из дома, я задумался о тайнах этнической специфики, о собственном еврействе по отцу и русскости по матери. И несмотря на прочно вбитый в голову школьный интернационализм, вынужден был согласиться, что национальная специфика - реальность. Но если делать из неё сугубый фетиш, - проигрывают все. Включая русских, поскольку идея этнической чистоты подрывает идею национального развития.
В каком-то смысле антисемитизм 80-х (вырвавшийся из подполья с Перестройкой) - был профанной реакцией русской части общества на вымирание "русского мира", на катастрофическое падение рождаемости и социальное вырождение населения (с его российскими "традициями"). Наивная попытка спасти остатки русского социума - на фоне его очевидной деградации - вырождалась в заботу о правах "титульной нации" и борьбу с её "вытеснением" "чуждыми" элементами.
Разумеется, это было наивно. Стареющий "русский мир", слившийся с имперской идеологией, - готовился к последнему прыжку - в защиту своих имперских границ. К предсмертному броску, свидетелями которого мы позже стали в путинскую эпоху. Не имея при этом ни этнических, ни социальных, ни имперских, ни экономических ресурсов для победы в конкуренции с Западом.
Проклятье "русского мира" (гарантия его вырождения) - как раз и заключалось в имперской начинке "русской идеи", которая не мыслила себя вне империи, - чем приближала собственный финиш. И чем упорнее Россия цеплялась за имперские границы, тем чаще хоронила своих "мальчиков", лишая себя последнего генофонда. Русское историческое мессианство и "всемирная отзывчивость" (столь любимая Достоевским) - постепенно вырождалось в идею имперского реванша.
Но если у культурной миссии России были известные шансы, то попытка навязывать миру архаичную политическую модель - изначально была обречена на провал. И тающий русский этнос (в войнах, внутренней агрессии и алкогольной деградации) - только подтверждал печальную судьбу империи. (Как бы она ни называлась в разные эпохи - вплоть до путинской).
Антисемитизм был побочным следствием глобального имперского провала России, которая нуждалась во внутреннем враге. В той же роли "тайного врага" затем выступало гей-сообщество, - а там и "пятая колонна" подтянулась в качестве "причины"...
Судьба распорядилась сделать меня трижды "врагом отечества" - в качестве полу-еврея, либерала и гея одновременно. Дед, погибший в сталинских лагерях, был бы доволен внуком: оба мы числились "врагами народа". И чем глубже страна погружалась в болото путинизма, тем менее абсурдным выглядела формула сталинского обвинения. В самом деле, кто я - как ни "враг" российского "большинства" и империи в целом - с их преступной политикой?

Наконец, лёгкая тень антисемитизма мелькнула в школе, уже во взрослые годы, - в 10-м классе, где я "грузил" детей курсом русской литературы. Класс был для меня новым и втянуть 17-летних тинэйджеров в изучение "Войны и мира" было нелёгкой задачей. Первый том, Анна Павловна Шерер, салон и французская речь... Казалось бы, что может спросить у тебя субтильный, белокурый мальчик в конце урока? "Александр Николаевич, а Шерер - это еврейская фамилия?". Невинные глаза сверлили тебя из-под русой чёлки, не оставляя сомнений в желании задеть. Слабое создание с кукольным лицом, уязвимое с точки зрения успеваемости и внешности, искало защиты в идее "врага", - в точном соответствии с комплексами страны обитания. Слабейший в классе мальчик нуждался в антисемитизме наибольшим образом. И его можно было понять.

"Не так ли и ты, Русь..?" - хочется снова и снова цитировать великого Николая Васильевича. Который, конечно, знал, о чём писал...

24 АПРЕЛЯ 2018 ALEXANDR HOTZ

Ссылка:

Смотрите также