 |
|
И никакого сирокко
Но зачем он-то пришел, за каким чёртом явился? Что это тело, на котором ещё не было ни единой наколки, что его привело?
 Манн. Висконти. Венеция. Композитор-писатель Густав фон Ашенбах. Тадзио, польский юноша-мальчик. Сирокко. Холера. На диване в гостиной, где пили из одноразовых стаканов, ели из одноразовых тарелок одноразовыми вилками-ложками и одноразово танцевали, среди весёлого гама в распахнутом халате навзничь лежал нимфетно растрёпанный, тщательно отмытый длинноволосый ангельски голый мальчик с не по возрасту развитыми гениталиями, мягкими, нежными, беззащитными, пять минут назад великолепно и стильно оформленный туалет и себя прекрасно одетого с ног до головы заблевавший. Лежал, с непроизвольным изяществом граду и миру плоть свою возвещая: белизну подушки чёрные длинные прямые волосы головы обнажали, а белизну тела - чёрные курчавые немного робкие, суетливые волосы на лобке. Случившееся его застало в тот момент жизни, когда ещё месяц-другой, и начнет наливаться силой брутальной, сладко розовую нежность вытесняющей безвозвратно. Он не лежал - греческим божком возлежал юно, бесстыдно, прекрасно, словно на ноге розоватый мизинец, скрюченно выскользнувший из-под одеяла, с крохотным ласково обрезанным ноготком, светящимся перламутрово светом глубинным. Ему бы голову украсить венком из цветов свежесрезанных, хоть бы каких, даже жёлтых, не отцветших ещё одуванчиков. Но никому это в голову не приходило: время венков из цветов уже миновало и ещё не наступило. Вокруг юного божка водить бы им хороводы, петь, декламировать, воскурять, но собравшиеся делать это, увы, не умели. Не дикари и не вольные каменщики, забытые франкмасоны. Хоть бы на балконе в жертву чёрного петуха принесли и возлежащему жертвенной кровью пятки розовые бы помазали, чтобы силы мужской набирался, а затем о судьбе его по петушиным внутренностям погадали! Куда там! Непонятно, то ли хозяйский халат сам по себе распахнулся, то ли кто-то, насмешничая, его распахнул. Длинноволосый причмокивал в полусне, будто жевал, то ли в свой позор уползая, то ли прячась в нежданной удаче. Не всегда себя можешь понять, что о ком-то судачить. Проходящие мимо на балкон - подышать свежим воздухом, в туалет - помочиться или, как он, проблеваться, к столу с напитками - чтобы пуще нажраться, диван с вызвавшим переполох обойти не могли. Кто чистыми линиями полюбуется, кто вперится - не оторвать, словно долгим глотком красоту и неведомое будущее в душу впивает, кто губами к ушку приложится, кто со лба слезинку пота слизнет, кто подмышку понюхает, кто мизинцем между ног пощекочет, кто языком головку ему приоткроет. Независимо от пола и возраста веселящиеся были не прочь изобразить с ним, по выражению Яго, the beast with two backs. Но не протрезвевшая спина была слишком плотно лопатками, из которых никогда не вырастут крылья, прижата к дивану. Никому в голову не пришло халат запахнуть. Видно, совсем другие мысли веселящихся посещали. Один мужик - десница ко лбу, вздрогнув, полезла - радетельным взглядом впился лежащему в лоб, затем пониже пупка, в правый сосок и налево; хорошо, что не католиком оказался. Одна из дам почти без платья с фиолетовыми волосами, нарушая неожиданно нагрянувшую тишину, громогласно провозгласила: "Перчиком посыпать и смазать горчичкой, и с этого кусочка, - на заветную неприкрытость показывая, губами причмокивая, - начать". Лежащий и впрямь был похож - не на мясо, на рыбину, нежно светящуюся розоватой свежекопчённостью, на блюде разложенной - морковку для пущей затейливости в губы пристроить, а их майонезом помазать. Собрались: танцы-шманцы-обжиманцы для детей разнообразного возраста, себя чужим, а своим телом чужие потешить, один другому татуировки новые предъявить, сказать скабрезности и услышать, ублажить желудки и прочее, быть обласканным и поласкать, получить и дать то, чего всем всегда во все времена не хватает. Но зачем он-то пришел, за каким чёртом явился? Что это тело, на котором ещё не было ни единой наколки, что его привело? Набросился - моментально нажрался - вдруг на клочья всё порвалось - выблевал - лежал неприкаянно, присутствующих безнравственно соблазняя. Очень бледный с очень чёрными волосами лежал нежно голый Пьеро на диване, а единственный волосок одинокий, который возле правого соска вырос случайно, причудливо нервно дрожал. Лежал Тадзио, с окружающим очень слабо связь ощущая, вокруг бабочками кружили слова, до которых ему не было дела. Лёжа на диване, проблевавшись, медленно, тихонько трезвея, не читавший Манна, Висконти не видевший, плохо соображая, мутно смотрел на весёлую суету, вспоминая, кто его в туалете спасал. Не вспомнив, халат запахнуть не подумав, стал ловить на себе неслучайные взгляды, и женские и, что не удивило, мужские. Знал, что красив, знал, между ног у него больше, чем у друзей, видел у взрослых: не меньше. Четырёхглазый в упор очень чопорно танцующей пары взгляд уловив, ощутил между ног пробуждение: надо халат, в который, отмыв, нарядили, на себя натянуть, но в голове туманно, лень руку поднять, не запахнул, смущения не испытывая: смотрят - и пусть, его не убудет. Помимо воли думалось как-то само, чудилось: пара исчезла, уходя, оставив глаза, взглядом привязавшиеся к залупившемуся плохо видимой нитью, тянущей его великолепно упругий цветок выше и выше. За этой ещё две мысли мелькнули. Одна - если и дальше нить будет тянуть, как бы не оторвала: чем писать и чем ебаться? О ёбле думал до того, как здесь очутился. И когда выпил водки, которую не слишком настойчиво предложили, и после того, как выпил ещё. Помнил, оказался здесь потому, что обещали: тут точно девственность потеряешь. Спросил того, кто привел: с кем потеряет? Ответил: а с кем захочешь. В каком смысле? В прямом. Сюда приходят найти, с кем поебаться. Пришел, значит, ищешь. Понятно? Кивнул, и тот потерялся, а он, опьянев, пошел искать, с кем поебаться. Слово так прочно засело, что казалось, прогнало все остальные. От этих мыслей передохнув, вспомнил четыре глаза, над его вставшим висящие: привязаны тонкой верёвкой, точнее, ниткой, верёвку б увидел, а тонкую нить не сумел: близорук, очки не носил - не к лицу, вообще, ему к лицу только быть голым - все видят его длинные ноги, пока ещё немного худые, но можно их подкачать, плотную попу, в промежности волоски - он ведь большой, немного впалый живот и розовые сосочки, словно у маленького. Зато волос подмышками много, когда руки плотно прижмешь, кончики всё равно выбиваются. Вначале думал: хотеть быть голым стыдно, нехорошо, но вычитал, что нормально, в его возрасте и подавно, пока не вырос, но уже хочешь ебаться, всё на свете нормально. Можно попробовать с кем угодно, хоть с девочкой, хоть с мальчиком, хоть с тётей, хоть с дядей, и то, что голый, к глазам любопытным привязанный лежишь на диване, отблевавшись от водки - какого хуя стал ее пить? - тоже нормально. С этой мыслью лечь попробовал на бок, но, не решив: чтоб его голым не видели, или пусть смотрит, кто хочет, в прежней позе остался и вдруг ощутил: снизу, под халат что-то ползет настойчиво и прохладно. Оно поползло, по волосатым ногам пробираясь, добралось до колен, стало с ноги на ногу перескакивать, щекоча, стал вздрагивать, опасаясь, что это, ставшее очень настойчивым и очень тёплым, проберется выше, туда, где волос уже нет, наверное, вырастут, когда станет большим. Потом остановилось, словно раздумывая, что делать дальше, и он попытался четыре глаза увидеть, будто ответить могли, почему тёплое остановилось, однако не смог. Стало тоскливо, хотелось, чтобы тёплое двигалось, продолжало ласкать, попу полапало, он любил сам себе трогать попу, было очень приятно. Будто просьбу услышав, тёплое стало попу ласкать, между половинок проникло, вокруг дырочки стало кружочки, вроде бы как рисовать, наверное, сразу проникнуть внутрь не могло. Оглушенный и ослепленный всё воспринимал осязанием, остальные чувства полностью заменившим. Тёплое вдруг исчезло, ноги сами собой поднялись, сзади вошло что-то твёрдое - хуй или палец? Перед лицом замелькало, поднимаясь и опускаясь. Стал различать ещё не ясно звуки, из которых не получались слова, всё, что между ног, попало в огромный кулак будто при дрочке, хотелось пукнуть - стерпел, яйца вспотели, набухли, и он, как ни сдерживался, выстрелил, задрожав всем телом, на миг затвердевшим. Вспомнит ли он о голой тени, лежащей сейчас на диване, с которой столько желало совокупиться, сколько одновременно никогда в его жизни не будет? Вспомнит, что, когда стал в себя приходить, кружение вокруг него показалось таинственным ритуалом, в котором был жертвой, в закланье назначенной? А те, ритуал совершавшие, виделись не живыми, но куклами восковыми, готовыми для любви и очень похожими на людей; вспомнит ли их? А если вспомнит, что подумает о себе, о тогдашнем? А если подумает, расскажет кому-то, как в распахнутом халате голым лежал на диване? Да и что было б рассказывать? Кто привел, он не помнил. Зато запомнил, что долго вытирал ноги о половик, хотя было сухо и можно было это не делать. Квартира? Обычная. Публика? Странная. Время совсем не понятное: что хочу, то и делаю, если, конечно, могу. А он ничего и не мог. Просто случилось. Если вспомнит, то удивится, почему его тогда никто Лолитой не взял, из родного Скотопердянска куда-нибудь не увез, дома всем было бы по хуй? Разве не был красив? Не привлекал наглой, беззастенчивой наготой и щемячье обнаженной щенковостью? Усомнились в его паучьей способности мучить? Если вспомнит, словно с огромной высоты малую точку увидит - его-себя, голым на диване лежащим, увидит - ответит: никого достойного любить, любоваться, мучимым быть, не нашлось. Только холера. И никакого сирокко.
23 АПРЕЛЯ 2020
|
М. ЗЛОЧЕВСКИЙ
Смотрите также
 #ДЕВСТВЕННОСТЬ
|
  МОБИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ
Магазин Sexmag.ru
|
|
Настоящий ресурс может содержать материалы 18+
|
* КВИР (queer) в переводе с английского означает "странный, необычный, чудной, гомосексуальный". |
