 |
|
Змеиные миниатюры
Стою перед ним на коленях, смотрю на его руки и чувствую, как рвётся тонкая пелена равнодушия, которую я так долго наращивал...
 Никогда не знаешь, кто будет на том конце предложения, на которое ты отвечаешь, но клиенты, как и Приложение, проверенные. Никаких подстав, никакого криминала... Глаза /Это было опасно с самого начала. У меня разболелась голова, а валенки совсем промокли. - Сёма! Сёма, ну пойдём! - Алина хватает мой рукав, смотрит ярко-голубыми глазами в обрамление золотых ресниц. - Нет, - бурчу я, одёргивая руку, - пора идти домой. Что мама сказала? В пять быть дома. - А мы ещё разочек и побежим! - она поднимает большой кусок фанеры, покоцанный по краям. - И никому не скажем! Мне и самому понравилось так кататься с ней. С высокого берега прямо вниз, быстро, весело, снег в лицо, её радостный визг. - Ладно, - отвечаю, уже улыбаясь, а затем строго прибавляю, - но только один раз и бегом домой! Маленькая девочка хохочет, когда я тяну её за руку, таща за собой вверх по склону. Ух, сейчас прокатимся! /- АЛИНА!!! Алина!!! Мальчишка изо всех сил долбит лёд, но тщетно. Горячие слёзы ручьём бегут по щекам. Он прыгает по льду там, где она только что была, тонкие трещины расходятся в стороны... /Я пытаюсь открыть глаза под водой. Её тело бьётся снизу об лёд. И я горю. Горю и тону. Протягиваю руки, хочу ухватить за ногу, за маленький ярко-синий сапожок, но мне не хватает нескольких сантиметров, и ладонь заполняет лишь обжигающая пустота. Я выпускаю весь воздух. Имя. И на вдохе полной грудью позволяю раскаленной лаве заполнить нутро. Её тело безвольно ударяется подо льдом. Ещё и ещё... С рваным ритмом. С глухим, едва слышимым стуком. Буп. Буп... Гадёныши едят мой мозг. Сейчас он весь в червоточинах. Полости, ходы, тоннели. Черное липкое вещество расползается, пачкает воспоминания. А у него черепа и розы на груди, колючая проволока обвивает оба плеча, некрасиво, но симметрично. Я смотрю на женский образ, вплетенный в монохромные цветы, не замечая того, как он встает на колени и, стянув презерватив, ожесточенно дрочит над моим животом. Змеи волнами внутри глаз, не могу сфокусироваться, всё вокруг плывёт, мутнеет. Остаются только звуки и ощущения, но я уже не различаю, из чьей они реальности. Громкие прерывистые стоны, крупные капли спермы на моём животе, тихое дыхание, скрежет ногтей по льду, виолончель стаккато или это просто дождь цокает по карнизу, мокрый и колючий поцелуй в лоб, град звонких горячих пощёчин, слёзы, мои и чьи-то ещё, проглоченные, спрятанные, навзрыд, катятся, льются, плавят глаза, шёпот, нежный и ласковый, крик, сорванный, булькающий, боль, острые слова, они пронзают меня, словно неутомимая рука бьёт ножом в каждый сантиметр моей огромной, словно весь этот мир, души. А где посреди всего этого я? Где же я?! - Приходи ещё, - говорит он, внимательно смотрит, изучает. - Ты же можешь? Я молча киваю в ответ. /- Лучше бы ТЫ умер! /- Алина! - Я напишу через неделю, пришлю такси, хорошо? - пристальный взгляд вежливо остановился на лице, будто с пару минут назад мы пили кофе и говорили о современных композиторах, а не заливали мой живот двойной порцией спермы. /- Почему не умер ТЫ?! Он заносит руку надо мной, и я инстинктивно дёргаюсь, выставляю ладонь, защищаясь. Но его пальцы медленно опускаются на мою щеку, гладят вниз и в сторону, вытирая слезу. Едва сдерживая крик, снова киваю и, не спрашивая разрешения, отправляюсь в ванную... След от прикосновения всё ещё теплый. Мне не хочется смывать с себя это ощущение - мягкие по краям две дорожки света, оставленные грубыми подушечками пальцев незнакомых рук. Я трогаю свои губы, мну их, закрыв глаза, представляя, будто движение его импульса не было прервано, а задержалось на моём лице ещё немного. Лишь на ещё одно короткое мгновение. Змеи доедают последний свет в моих глазах. Скоро не останется ни одной, даже самой маленькой крупицы. Ешьте меня. Пейте меня. Похороните меня подо льдом весенней реки. Желудок /Она кутает меня в коричневое шерстяное одеяло. Её зрачки расширены до предела. Трясёт за плечи, хлещет по мокрым щекам горячими ладонями. Змеи ждут своего часа. Чувствую их в животе. Тугой комок. Словно ненужное барахло, осевшее безоаром. Я не могу есть. Чувствую соль на языке. И не знаю, откуда эта кровь. Он смотрит на меня сверху, не моргая. Серые безжизненные глаза, полная отстраненность. Будто это не его хуй толкается в мою гортань. Не удивлюсь, если он сейчас начнёт заниматься своими обычными делами, пока я ему отсасываю. Не выдерживаю и отвожу взгляд, рассматриваю алтарь, от стены до стены посвящённый его семье. Все вещи в этой комнате умоляют и кричат: "Смотри на меня!". Они двигаются, вальсируют в каком-то своём безумном танце, пока я умираю под его мёртвым взглядом. Фотографии в рамках шепчут: "Люби нас! Люби нас вечно". Улыбаются, машут, кривляются. Зелёные деревья, голубое небо на заднем фоне, словно окно в мир, которого уже нет. Есть только тёмная комната с кислым запахом заживо похороненного трупа. И я сосу ему, пока вещи и люди со снимков отплясывают, призывают, поют, награждают: "Ты прожил ещё один день, прожил ещё день... один!". Он тоже слышит, не хочет, но слышит их издевательские радостные песни. Шипит сквозь зубы, зажмуривается, хватает меня за волосы и с силой продавливается в горло. Остервенело бьётся в мой раскрытый рот, пульсирует, кончает. И на несколько долгих секунд всё вокруг утихает. Вещи умирают вместе с нами. Они наконец-то молчат. У него редкая седина в тёмно-русых волосах, тонкие линии морщинок на лбу и опущенные уголки рта. Он устало садится на кровать и закрывает лицо ладонями. Стою перед ним на коленях, смотрю на его руки и чувствую, как рвётся тонкая пелена равнодушия, которую я так долго наращивал. Мне хочется прикоснуться к нему, но почему-то кажется, что если сделаю хоть одно движение, то этот момент гробовой тишины взорвётся, и нас разнесёт на чёртовы атомы. И вот, его едва различимый полувздох-полувсхлип уничтожает это потустороннее затишье, и комната снова начинает кружиться под несмолкаемый шум песен и сотни голосов, словно блядская разноцветная карусель с яркими пластиковыми животными и машинами. Он тихо стонет, стонет мучительно, рычит, роняет неразличимые слова с шипением в свои ладони и трёт покрасневшие глаза. Я загибаюсь от острой боли в животе. Сжимаю кулаки, впиваясь коротко остриженными ногтями в кожу. Змеи, учуяв запах спермы, разворачиваются, просыпаются, жадно глотают, пьют, дерутся между собой, жалят друг друга и стенки моего желудка. К горлу подкатывает горькая тошнота. Хочется закрыться в туалете и блевать, пока последняя тварь не отправится в унитаз, но я стою на коленях, не в силах пошевелиться, оглушенный его слезами, которые он даже не прячет. Наверное, забыл про меня. Я протягиваю пальцы, дотрагиваюсь до его руки. Так и есть. Вздрагивает, долю секунды с удивлением смотрит расширенными зрачками. /- Отвечай, сука! Где она?! Я не могу говорить, язык прилип к нёбу. Она трясёт меня и рыдает. Уже всё знает, чувствует своим материнским сердцем. Пощёчина. И ещё. Соль на языке, разбитые губы, горящая кожа. Она там, мама. Там же, где и я. Нас уносит течением вниз по реке. И мне уже не больно. Он спрашивает: - Кофе будешь? И я зачем-то соглашаюсь, несмотря на адскую усталость от грохочущей карусели. Он не смотрит в глаза, включает кофе-машину и ждёт, стоя спиной ко мне. Капля за каплей наполняются кружки. Я разглядываю его кухню, когда-то очень уютную, но запущенную и обшарпанную теперь. Чувствую грязный пол под босыми ступнями, но не смею поднять их, потереть друг об друга, чтобы смахнуть крошки и пыль. Здесь гораздо тише, чем в спальне. Всего одна фотография. Полный состав. Муж, жена, дочь, сын. Замерли в ожидании вспышки... Как же я ненавижу трагедии! Меня снова тошнит. Змеиный клубок хочет прорваться через пищевод наружу. Горечь во рту. Липкий страх расползается. Смешивается с запахом чёрного кофе и запредельной напряженностью его спины. - Выпить хочешь? И я опять зачем-то соглашаюсь. Не произнося ни слова, он разливает водку по квадратным стаканам, мельком смотрит в глаза, чокаясь своей пустотой с моей тьмой, и опрокидывает одним движением. Фальшивое тепло разливается по телу. Мы пьем одну за другой в абсолютном молчании, трахаемся так отчаянно и страстно, будто двое давних любовников снова встретились спустя много лет, а потом засыпаем под звон бьющихся стёкол, выпадающих из рамок, резкий шорох рвущихся фотографий, под боль изрезанных ступней и ладоней, слёзы и светлеющее предрассветное небо за окном. Он начинает дышать ровнее, и я касаюсь его губ своими. - Не плати мне, пожалуйста, - шепчу почти беззвучно. - Прошу тебя. Он молча кивает и закрывает глаза. Лёгкие Битое стекло хрустнуло под моими ногами. Майский полдень блестит на осколках, пол усеян яркими клочками. Глаза, губы в улыбках, волосы, обрывки цветной одежды. Я замер на месте, чувствуя, как острая грань впивается кожу. Рассматриваю этот чудовищный калейдоскоп и не могу вспомнить, почему до сих пор нахожусь здесь. Голова гудит, во рту пересохло. Пытаюсь как можно тише пересечь комнату, собирая по пути свою одежду, и, выйдя за дверь, быстро одеваюсь. Что бы ни происходило вчера, сегодня - другой день. Прокрадываюсь в кухню в надежде сделать хотя бы глоток холодной воды. Здесь так тихо. Люди с фотографии молчат, кажутся грустными, во взглядах застыл упрек. Они спрашивают меня: "Почему?" - Я не знаю, - шепчу в ответ, отворачиваюсь и наливаю воды из крана в грязный стакан, на дно которого мы так многозначительно молчали вчера. Я не знаю, почему вас нет. И не знаю, почему вы до сих пор есть. У него пересохшие губы, припухшее лицо, заросшее неаккуратной щетиной, которой он расчерчивал моё тело до самого утра, и дрожащие изрезанные руки. Кровь запеклась тёмными подтеками на костяшках. Ничего не делает, просто стоит на пороге и глядит вопросительным взглядом. Неужели опять забыл о моём присутствии? Ссадины и царапины уже затянулись, покрылись жесткой коркой. На левой кисти их меньше... Я смываю мокрым полотенцем засохшие пятна, положив его ладонь на свою, и стараюсь не обращать внимания на то, что он полностью обнажён, стараюсь не скользить глазами по предплечью, запоминая россыпь родинок, чем-то напоминающих созвездие Большой Медведицы, вверх до левого плеча с сеткой едва белеющих шрамов и вниз, до тёмного соска, через выпуклое солнечное сплетение, пупок и... - Мне пора, - проговариваю, выпуская его руку. Он молча кивает и делает шаг назад, чтобы уступить дорогу, но потом вдруг хватает меня за плечи и, притянув к себе, целует. Вжимается сухими и горячими губами, проталкивается языком в рот, не принимая сопротивления и отказа, толкает к стене, стягивает футболку и куртку через голову, впивается в шею, кусает и снова целует, так яростно и неистово, словно от этого зависит жизнь. И я падаю, падаю в это сладкое безумие, трусь об его щетину лицом, врезаясь пальцами в кожу мускулистой спины, буквально впечатываюсь всем своим телом, дышу им, как самым близким человеком в мире. Задыхаюсь. И не могу унять пожар в лёгких. Каждый вдох даётся с трудом. Сегодня змеи озлобленно, с особой ненавистью жалят меня, запускают ещё больше яда, извиваясь в конвульсиях от голода. Я растворяюсь в этой дряни, закачанной в таком количестве, забываю выдыхать, разглядываю красочные пульсирующие узоры в темноте своей головы и насаживаюсь на мощные толчки как можно глубже и сильнее, не сдерживая громких стонов. Он смотрит живыми, горящими глазами, покрывает моё лицо колючими поцелуями и, не спрашивая, вгоняет свой поршень с размаху, входит снизу вверх, поддерживая за бедра и вдавливая в стену. Если бы я мог выбрать время своей смерти, то выбрал бы именно этот момент. Со сгорающими змеями, заполнившими мои лёгкие до отказа, с ядом вместо крови, выдыхающим чёрный пепел в безмолвное пространство за спиной человека, который так же, как и я, умирает мучительно и чертовски долго. Его шея покрывается неестественно глубокими тенями. Под кожей едва заметны медленные движения длинных округлых тел, завитки кончиков хвостов и маленькие головы. Они хотят вырваться из него. Широко раскрывают пасти, тонкие острые клыки скользят, вспарывают, кромсают изнутри. И он глухо стонет с закрытым ртом, не позволяя боли превратиться в крик. Тёмные капельки крови сочатся из крошечных ран, собираются в струйки, стекают вниз по груди, и я, не в силах унять голод собственных змей, сначала касаюсь губами, слизываю, глотаю этот невыносимо горький яд, а затем вонзаюсь зубами ему в шею. Он рычит, но не останавливает меня, лишь прижимает крепче и ускоряет темп, пока я одну за другой выдираю из его жил склизких изворачивающихся тварей. В то же мгновение маленькие люди с фотографии оживают, начинают стучать в стекло. Ещё чуть-чуть и они разобьют его, выберутся наружу, и их крики, упрёки, вопросы без ответов и несмолкаемая ненависть сметут нас, словно цунами. Я со страхом жду, но продолжаю пожирать его змей, втягивая их внутрь себя, поглощаю вместе с желчью и отравой, наблюдая за разъяренными человечками по ту сторону. Яд сковывает горло. Мои гадины, спрятавшись между лёгкими, испуганно шипят, сплетаются в тугой комок... Он кончает в меня, тяжело дышит. Я кончаю на наши животы, все ещё кусая его шею широко раскрытым ртом, дожидаясь, когда последняя змея, оцарапав нёбо хвостом, исчезнет в глубине моего нутра. У него ярко-голубые глаза, ясный взгляд без малейшего намёка на боль, сожаление и страх, которые ещё вчера плескались в серой радужке. С удивлением отмечаю эти перемены, глажу по плечам и спине, теперь уже не таким напряжённым и каменным, несмотря на то, что он по-прежнему держит меня на руках. Его член выскальзывает, из моего раскрытого ануса льётся сперма по нашим ногам. И я чувствую неловкость, совершенно не представляя, что делать дальше, растерянно смотрю на него и пытаюсь отстраниться. Грудь разбухает от новоприбывших жильцов, давит на горло и желудок изнутри. Ещё немного и все эти суки проломят мои рёбра. Всё происходит не так, как обычно. Вообще непонятно, что происходит. И он, как будто не замечая моего замешательства, дежурно целует в щёку и спрашивает: - Голодный? Я подо льдом. Каждый удар с той стороны отдаётся в моём сердце. Мне хочется кричать и плакать, но ледяная вода мёртвой хваткой сжимает лицо. Ярко-синие сапожки уносит течением, и единственное, что я должен делать - плыть за ними. Пытаться поймать. Постараться быть героем, сильным и взрослым, смелым и отчаянным, а не маленьким зарёванным мальчиком, так и не спасшим свою сестру. Поэтому я здесь, подо льдом. Пусть мир с обратной стороны уже зелёный и тёплый, и вместо мутного льда, приглушающего звук и картинку, - подвижная прозрачная поверхность, но мне не выбраться, не пробиться, не выйти на берег в своём гниющем теле, под завязку набитом, как чучело, паразитами. - Нет, - отвечаю сдавленным голосом. - Мне нужно идти. - Давай хотя бы кофе налью? - точным и аккуратным движением, подобно сапёру, обезвреживающему снаряд, касается подушечкой большого пальца моей нижней губы ровно по центру. Он стоит передо мной, обнажённый и свободный, пришпиливает к стене ясностью своего взгляда, словно бабочку. И мне, правда, хочется ею стать - мёртвой, сухой, но красивой и яркой, на которую иногда смотрели бы с восхищением или показывали гостям, типа: смотрите, что’ у меня есть! И я соглашаюсь. Снова и опять. Кофе, секс, бабочка, жук, блядь, утоляющая чужой голод, кукла, пустышка, тело с подписями сотен мужчин... Мы оба соглашаемся на ещё одну, неустанно катающую нас до глубокой ночи карусель, беспощадно кружащую среди вспышек оргазмов и огней поцелуев, среди осколков его прошлого, теперь уже навсегда оставленного позади, и на руинах серого мира, в котором не было место любви. Мозг Смотрит на меня обеспокоенным взглядом, пока я блюю в его унитаз. Боже, кажется, сейчас всё выйдет вместе с внутренностями. За пищеводом потянется желудок, а за ним и кишечник. Конца и края нет этой мерзкой жиже, которая уже вот несколько минут подряд выворачивает нутро. Глаза слезятся, в горле горит, словно я только что пил раскалённое железо, рёбра сводит судорогой. Меня хватает только на то, чтобы вдохнуть поглубже, и всё начинается заново. Он исчезает из дверного проёма и вскоре появляется со стаканом воды. Садится рядом на корточки, запрокидывает мою голову и прижимает стакан к губам. Зубы дробью стучат по стеклу, но я делаю глоток и, не выдержав и пары секунд, отправляю разбавленную чёрную муть в унитаз. Он заставляет меня сделать ещё глоток. Всё повторяется. Глоток воды, рвота. И ещё. Ещё. Ещё. Наспех ополаскивает грязную ванную, затыкает пробкой, открывает краны на полную. Шарит под ванной, без оглядки вышвыривая за дверь пластиковые бутылки с чистящими средствами, какие-то коробки, щётки, достаёт пузырёк из тёмного стекла, промокает тряпку в прозрачной жидкости и подносит к моему лицу. Я вдыхаю резкие пары нашатыря и немного прихожу в себя. Делаю несколько глубоких вдохов. После чего он, держа меня за подбородок, без излишних церемоний толкает два пальца в рот. Рвотный рефлекс снижен, по привычке начинаю дышать носом. Заметив это, он зажимает нос и надавливает на глотку ещё сильнее. Рвота начинается снова. Блять, да сколько можно... Я жалобно стону, судорожно всхлипываю, чувствуя себя абсолютно раздавленным и обессиленным. Комок, и ещё, вырываются один за другим. Они уже меньше по размеру и плотности. В какой-то момент я замечаю движение в грязной воде унитаза. Моргаю, пытаясь согнать пелену из слёз, но в следующий миг змеёныши замирают, растворяются, распадаются. Наконец, спазмы прекращаются, последними порциями бело-жёлтой слизью выходит желчь. Одним рывком он поднимает меня на ноги и помогает забраться в горячую воду. Кожа, расцвеченная всевозможными цветами, пульсирует, каждый шрам проявляется свежим росчерком, выжигает на теле прежнюю карту боли, а затем затухает, исчезает бесследно. Под сильным напором ванна быстро наполняется до краёв. Он закрывает краны. Я закрываю глаза. Ухожу с головой под воду. Но впервые за много лет не проваливаюсь в прошлое, а остаюсь здесь и сейчас, в этом отрезке времени, в котором он, расплываясь и покачиваясь над поверхностью, надувает детский круг для плавания и, придерживая рукой под затылком, обворачивает его вокруг моей шеи. Сегодня будет длиться долгие годы. Не будет льда - последние его осколки стаяли в этой горячей ванной. Не будет змей - всех до последней твари я выблевал вместе с очагами тьмы своего сердца. - Сёма, - хрипло шепчу, не открывая глаз. - Так меня зовут. Знаю, что он молча кивает в ответ. Спустя вечность опускает свою руку под воду и сжимает мои пальцы. - Евгений. Полностью расслабившись, позволяю своему телу просто держаться в воде. Срывающиеся капли из протекающего крана отбивают ритм, смешиваются со звоном посуды в кухне, хрустом стёкол между совком и веником, закипающим чайником и дребезжащими по рельсам вечерними трамваями, сливаются в чудесную музыку, которой я не слышал уже очень давно. Я чувствую себя лёгким, почти невесомым, готовым расправить крылья. Потолок кажется мне высоким голубым небом, воздух вокруг - чистым и свежим. Я сам себе кажусь чистым и свежим. Настолько, что никакие льды не смогут скрыть этого. Никакие синие сапожки не прикажут плыть за ними, не будут дразнить, ускользая, в призыве схватить их. Нет-нет! Ничего из того, что терзало меня всё это время, больше не волнует. Посерело, подёрнулось пылью и патиной. Теперь только набор из жёлтых резиновых уточек, мочалки в виде лягушки и цыплёнка, женские шампуни и баночки, розовые полотенца и четыре зубных щётки в стаканчике. У него голубые глаза и две тарелки с омлетом на столе. Ароматный кофе по кружкам, бутерброды с колбасой и сыром. Наполовину заполненная пепельница; в раскрытое окно врывается тёплый ветерок и вымывает клубы дыма из прокуренной и самой уютной кухни на свете. Он протягивает мне свои футболку и спортивные штаны, негромко проговаривает, что готовить не умеет, вообще жена всё раньше делала, а ему вот не довелось, не думал, не гадал, что вот так всё случится, ведь в жизни всё что угодно может случиться, но только не смерть, верно? - Верно, - киваю я, уплетая царский, на мой взгляд, ужин, о чём от души ему и сообщаю. - Безумно вкусно! У него смущенный взгляд, красивая улыбка на припухших губах. И вдруг меня пробирает лёгким разрядом от одной только мысли о том, что это я, я кусал эти губы, целовал их, как самые родные, впивался своими, пытаясь взять всё, что смогу. Стараясь не замечать собственного возбуждения, перегибаюсь через стол и целую его, зажмурившись. Пусть так нельзя, пусть удивление вспышкой озаряет его лицо, пусть он не отвечает мне в первую секунду. Но впервые за много лет я целую того, кто мне нравится. Того, кого хочу целовать. Того, кто так близко - рукой подать. Того, кто жив. Я огибаю стол, почти не размыкая наших губ, и без спроса забираюсь к нему на колени лицом к лицу, сжимаю в своих объятьях, целую глубже, не давая говорить и думать. Запускаю руку в его штаны, обхватываю уже ставший твёрдым член и делаю несколько движений. Его губы скользят по моей шее. Он прикусывает кожу на плече, отрывисто дышит, прикрыв глаза. Обнимает одной рукой за талию, другой достает мой член и подсаживает ближе к себе. Наши головки трутся друг об друга, соприкасаясь уздечками, мы синхронно ускоряем темп под мои нескромные стоны и его глухой протяжный рык. Он кончает между нашими животами, запрокинув голову назад и раскрыв рот. Нежно льну губами к кадыку в долгом шёпоте-поцелуе: - Жень... Женечка. И кончаю следом за ним... На следующее утро узнаю, что Приложение исключило меня из каталога рабочего персонала. Три дня подряд я игнорировал предложения и звонки от клиентов, что и послужило причиной для увольнения. Но всё это теперь стало неважным. Вообще всё, что было, стало неважным. Я наконец-то свободен, чист и... пуст. Нет, это не тот случай, когда можно начать с чистого листа. Это история, где герой заканчивается вместе с книгой.
23 ИЮЛЯ 2020
|
ДАНИЛ АВЕРИН
Смотрите также
 #ПРОСТИТУЦИЯ
"Гомопропаганда" "путем размещения фото в женском образе" - 100 000 штрафа для московского сексработника
7 января 2023
Московский секс-работник заявил об изнасиловании, когда клиент отказался от его услуг
1 сентября 2022
Транс-актриса Александра Биллингс рассказала о ВИЧ, проституции и Голливуде в новых мемуарах
8 мая 2022
|
  МОБИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ
Магазин Sexmag.ru
|
|
Настоящий ресурс может содержать материалы 18+
|
* КВИР (queer) в переводе с английского означает "странный, необычный, чудной, гомосексуальный". |
