КВИР - Зачем это было?

Зачем это было?

Вид удивленный, будто намеревался нет сказать, а услышал самого себя удивившее да. Хочет - не значит, что согласится. Согласится - не значит, что не убежит.

Трусы спущены до колен. Гибок, податлив, наверняка может при желании сам себе отсосать. Слагается исключительно из конечностей: руки-ноги, хуй и всё остальное - узкое, длинное и худое. Всё в нём звенит: и голос, и взгляд, и между ног.

Хотелось не овладеть им - соединиться, себя отдавая, совокупиться - себя искупая, пчелино не добывая, но в цветок вливая - что пили там боги? - нектар. Короче, хотелось не поебёшек, а того, чего хочется всем: невозможного. Так тонущему мерещится спасительный плот, или человеколюбивый дельфин, или ещё какая-то несусветно предсмертная чушь.

Можно шаг за шагом, подробно всё описать: где, когда, при каких обстоятельствах, и даже добавить для остроты: мол, любовь во время чумы, которую, осовременив, придумать правдоподобно. Можно какой-нибудь деталью рассказ приукрасить, например, описывая героя: во рту сигара, словно хуй негра. Можно много чего, всем этим и себя и читателя отвлекая.

Но думаю, мало кому это надо. Мне театр по нраву другой: на голой сцене голый герой. Сцену перед представлением подмели. Героя в душе помыли. Режиссёр без всякого фонарика среди зрителей. Спектакль без антракта. Без слов. Без буфета.

Как ни странно, невозможное, однако, свершилось. Волосы взъерошились, одежда упала, постель распахнулась. Банальности подумались и не сказались, ещё не пропеченные слова раскрошились.

Молча. Всё молча. Ведь, если не молчать, придется косноязычничать. "О чём невозможно говорить, о том молчать следует". Так философ завершает трактат. Его правилу следуя, молча в несколько предложений попробуем уложиться.

Урочный час пробил, время настало - поцелуем разомкнуть его губы, гася звуки, не успевшие сложиться в слова, едва ощутимым прикосновением пальцев, не терпящих сопротивления, предугадывая им самим ещё не осознанные желания, одолеть его робость, смущение, свое нетерпение обуздав, лаской уняв его дрожь, не спеша, уверенно, вдыхая тонкий запах его жажды из потных подмышек, волос промежности и буйных - лобка, чтобы одурманенно точным движением скульптора лепить размах плеч, рук мускулистость, отступая от роли, щекоча подмышек небритость, и, оторвавшись, ладонями, распростертыми во всю скульптурную ширь, постигая податливость плоти, лепить грудь, живот, бёдра - ещё не совсем зрелую мужскую могучесть, покрывая тело загаром: греки скульптуры раскрашивали, и, прочертив линию загорелости, пересекая ее, скользнув от теплоты в жар между ног, слепо ощупав и ощутив заветную форму, сменив ритм и ослабив нажим, лёгким прикосновением пальцев и языка раздвинуть стыдливо сжатые ноги с намокшими волосами и мгновенно вылепить неукротимость желания, из крайней плоти выросшего склизким грибом, раздвоенным для любви.

На миг отстранившись от нас, друг в друга проросших, слышу: яйца мокро шлёпают по его попе с большой родинкой справа, а на стене вместо страшно пророческих слов его мощно вздыбленный кощунственно вижу, то ли тень, то ли там зеркало, не пойму, не до того. А может, это сперма буйно и весело брызнула неосторожно не охлажденным шампанским, белёсыми пятнами на потную плоть и на стену заодно налипая. Биг бенг - материя разлетелась, в явившемся пространстве звёзды зажглись, чтобы в возникшем времени безвременно сгинуть.

Тёплые тёмные впадины и ложбины смугло влекущего тела, вбирающие в себя пальцы, губы, язык, всего тебя без остатка. Ресницы дрожащие стрекозиные. Глазёнки огромные полны веселящихся искрящихся бесенят, которые мгновенно во множестве обращаются в бесов хуястых, волосатых, хвостатых. То ли кажется, то ли на самом деле, поди разбери, но хуи и хвосты местами меняются. А им, откуда ни возьмись, навстречу бесхвостые ангелы с писёнышами, зажатыми между ног. Миг - стаи небесные повстречаются. Вот будет Содом, вот гаморская будет потеха! И ангел смерти за карнавалом внимательно наблюдает.
Такое видение от пацанского тела дьявольской силы хуеподъёмной, разверзающее горячий восторг, который сменится липким умиротворенным бессилием ангельским.

Это рельефное дразнящее искушение раньше трогали, мяли, использовали, но никто его никогда не ласкал ни взглядом, ни собственной плотью. Всего в нём в барочном избытке: движений, касаний, ласки, неукротимости, дыхания, языка, и всего мало, ведь хочется глубже, дольше, сильней, ласковей и протяжней, возносясь и зависая.

Тяжело удивленно сопящий, словно выпускающий воздух сдувшийся шар, он, потный воздух шумно ноздрями вбирающий, ошалевший от собственной желанности, умеющий лапать нервно и грубо, но лепить любя не умеющий, не слишком точно, словно начинающий ученик, скульптурным пассам телом отзывчивым откликается, и оно, уже отделившись, хранит ощущение тела чужого, ставшего на краткое время продолжением своего.

Его пальцы, губы, язык везде одновременно настойчиво в плоть проникают. Не за горами и его час урочный - лепить тёплую плоть из холодного скользко дрожащего тела, жмущегося робко к одежде, под которой, как в глыбе мрамора, мастер угадывает живое дыхание красоты, готовой под его взглядом обнажиться и удивить тонкой пластичностью, готовностью, раскрываясь, раскрыть, поразить, поражаясь: в слиянии тел движение двустороннее или же никакого.

Зачем это было?

Чтобы я высосал из него тоску и желание, взамен влив свои? Чтобы единым телом хоть несколько мгновений безъязычно над бездной парить?

19 МАРТА 2020 М. ЗЛОЧЕВСКИЙ

Ссылка:

Смотрите также