КВИР - Яшка

Яшка

Мы с Яшкой любили друг друга, но любовь эта называлась дружбой и была чище той, другой, обыкновенной любви...

Можно, наверное, отдавать последний кусок, заслонять от пуль, радоваться встречам, не изменять - и не любить. И наоборот, изменять - и любить. Ни тогда, ни сейчас я не мог ответить на вопрос, что же это такое - любовь, а сейчас даже и не пытаюсь.

А живёт Яшка на Молдаванке, в старом доме царской постройки, еще крепком на вид. Во дворе висит бельё, играют дети, около Яшкиной парадной стоит на приколе чей-то старый москвич в ржавых пятнах, с разъехавшимися на волокна шинами.
Яшка - мой друг. Когда-то, на исходе Советского Союза, я был врачом у них в летнем стройотряде. Ну, фельдшером, после третьего курса. Мне выдали под расписку мешок медикаментов, там был спирт, который мы выпили, не разбавляя, в первый же вечер с командиром отряда, уже тогда алкоголиком. Мы пили всем отрядом почти каждый день, во главе с этим командиром, и в конце оказалось, что мы пропили всю нашу зарплату, получили потом в августе какие-то копейки.
Однажды отряд поразила эпидемия поноса, мы с командиром опять купили водки, разлили её на утреннем построении, натощак, в тридцать пять бумажных стаканчиков, положили в каждый стаканчик по шесть горошин черного перца и заставили каждого в приказном порядке принять этот эликсир в себя. Помогло не всем, а тех, кому не помогло, я долечивал потом тетрациклином.

Примерно через неделю после заезда у нас с Яшкой возникла любовь, он у меня был первым, а я у него нет. То есть, девочки у меня, конечно, уже были, но такое - в первый раз. Зато он, по его рассказам, начал совращать одноклассников уже класса с шестого, никогда не возникало у него сомнений - сколько себя помнит, хотел мужчин. Тогда, в восьмидесятые, непросто было быть открытым геем, а он был, причем, в силу искренности и доброго простодушия, вся группа и, потом, весь курс, приняли его гейство, как должное. Ну голубой и голубой, в остальном-то Яшка был совершенно, как все прочие, гулял лекции, пил водку, не лез ни к кому с ухаживаниями, дружил, списывал на зачетах и сам давал списать, его любили. Как-то одногруппник привел к нему свою девушку, она делала Яшке минет, а одногруппник смотрел. Минет получался плохо, но в конце концов получился, с горем пополам, те оба поняли, что геями не становятся, как и негеями, и больше Яшку никто уже не пытался переделывать.
У меня тогда не было девушки и, наверное, Яшка воспользовался моей юношеской гиперсексуальностью, хотя, если подумать, ей, скорее, пользовались мои бывшие девушки, потому что то, что я к ним чувствовал, не идет ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал к Яшке. Ну или я сам ей пользовался, до Яшки, чтобы быть, как все. У Яшки я научился не скрывать себя от себя. И от других.
- Такая вот у меня сексуальность, не стесняться ж её. Вреда ведь никому не делаю.
Эти его слова я запомнил на всю жизнь.

Он был совсем не похож на голубого, по моим тогдашним представлениям, обычный парень. Пришел ко мне в кабинет с простудой, я вручил ему градусник, посмотрел гланды, ангины не было, тридцать восемь и пять, дал парацетамол, велел полежать хотя бы пару дней, сбегал к командиру, сказал, что Яшка не сможет какое-то время работать. Он жил в комнате еще с тремя, там было шумно и весело, я предложил перенести его кровать на время болезни ко мне в медкабинет. В медкабинете я жил один, охраняя шкафчик с лекарствами.
Я ходил на работу вместе со всеми, носил тачки с цементом по подвалам, мы делали там полы, вечером возвращался, вытаскивал из-под Яшки мокрые от пота простыни, стелил ему сухие, спрашивал, какая температура, девчонки приносили ему что-то пожрать из столовой. Командир сделал Яшке жаропонижающий пунш из горячего чая с водкой. Весь остальной вечер, а то и часть ночи, я проводил с ребятами из своей бригады, у кого-то был с собой магнитофон и даже колонки, на музыку сбегались девочки, доставались тарелки и вилки, открывалась килька в томате, струи теплой водки опрокидывали бумажные стаканчики, дымили сигареты. Мне, конечно, говорили, что, мол, осторожно, Яшка у нас голубой, смотри мол, не заразись. Я не знал, что ответить, сказал, что в учебнике по инфекционным болезням гомосексуализма нет.
Когда я возвращался к себе, Яшка не спал. Мы говорили какое-то время. После первого же разговора он сказал мне, что я, вполне вероятно, между прочим, гей. Я, разумеется, отрицал. Он сказал, что у него на это дело есть чуйка, интуиция.
- А какие они, геи? - спросил я его.
- Да разные. У одних прямо на лице написано, по другим вроде сразу не догадаешься, но, всё же, есть что-то объединяющее.
Он рассказывал о себе. Его усыновили, причем, точная дата рождения неизвестна, ребенка подкинули. Раньше Яшке интересно было разузнать, кто его настоящие родители, а теперь стало все равно. Приёмные мама и папа своих детей не имели, относились к Яшке, как к родному, но, из порядочности или из страха, что расскажет кто-нибудь другой, сами рассказали ему правду в четырнадцать лет. Особых комплексов у него, вроде, не образовалось, маму он называл мамой, а папу папой. Яшка попросил меня никому про это не говорить. Мне было странно и приятно, что он именно мне доверил свои семейные тайны.
Когда я собрался спать и сидел в одних трусах на кровати, Яшка повернулся на своей кровати в мою сторону и уставился мне прямо в тело. Я смутился и забрался под одеяло. Бабы на меня так не смотрели.

Яшка не торопил события. На следующий вечер он, как бы невзначай, спросил меня об эротических снах. Кто мне снится, девочки или мальчики? Я честно признался, что снятся девочки, и очень изредка мальчики, ну, это из-за юношеской гиперсексуальности, у меня тогда вставал, даже когда я кошку гладил.
Ещё через день у Яшки снизилась температура, он уже участвовал в общих вечерних посиделках, хоть и не в полную силу. Перед сном я признался ему, что со снами у меня на самом деле наоборот, девочки редко, а мальчики часто.
- А ты умеешь делать массаж? -спросил он.
- Могу.
- Ну сделай.
Он смело улегся на живот, поверх одеяла. Спина у Яшки была мягкая и с округлостями, фигура, в общем, не самая спортивная. На крестце торчали волосы, в этом было что-то обезьянье. Тем не менее, я сильно возбудился, так сильно, что не мог больше продолжать свои поглаживания, разминания и поколачивания, отошел молча на свою кровать и сел, задумавшись. Яшка мигом перевернулся, встал и уселся рядом со мной. Он положил ладонь мне сзади на шею, ладонь была теплая и немного влажная, а другой рукой взял меня за подбородок, приблизил мое лицо к своему и поцеловал. Мне не было приятно, вернее, я не хотел, чтобы мне было приятно, но я сидел, как в трупном окоченении, почему-то, боясь пошевелиться.
В ту ночь я многое про себя узнал. Наверное, именно в ту ночь окончательно, насовсем убежало мое детство. Оно и раньше пыталось убежать, когда умерла бабушка, когда папа ушел из семьи, но никогда я ещё не чувствовал, что сам, целиком и единолично отвечаю за все свои поступки. До той ночи все было немножко экспериментом, все еще можно было исправить, а теперь мне вдруг стало ясно, что исправить ничего уже нельзя и надо расхлебывать самому, быть собой и жить с этим. Возможно, именно из-за этого я так и уцепился за Яшку, он стал мне вместо детства, вместо снов, с ним можно было зажмурить глаза и не думать, вообще ни о чем, и не бояться, что скажет мама.
Была ли это любовь? Наверное, всё же нет. Яшка был мне соломинкой, куском мачты с утонувшего корабля, он хорошо меня держал, пока я сам не научился плавать. А он - полюбил, по-настоящему.

Чем вообще измеряется чувство? Встал бы я ради Яшки под пули? Вряд ли. Но под пули встать можно и без любви, из чувства долга. Радовался ли я, когда видел Яшку после долгого или недолгого перерыва? Разумеется да, радовался! Но радость это ведь еще не любовь. Скучал я без него? Бывало. Но, если сильно чем-то был занят, то нет, почти не скучал. Хотел я других? Да. Здоровый мужчина хочет и это, по-моему, нормально. Может быть, если кого-то действительно любишь - не хочешь больше никого? А если я хочу, тогда что? Вообще, что ли, не способен на любовь? Не верю.
Я отдавал Яшке последний кусок, если видел, что ему хочется есть больше, чем мне. Отдавал и думал о том, что можно, наверное, отдавать последний кусок, заслонять от пуль, радоваться встречам, не изменять - и не любить. И наоборот, изменять - и любить. Ни тогда, ни сейчас я не мог ответить на вопрос, что же это такое - любовь, а сейчас даже и не пытаюсь. Что есть любовь, зачем мы живем - лучше этого не знать, а просто жить и любить. У любви нет формулы, можно десять лет после разрыва с трудом приходить в себя и на одиннадцатый понять, что любви не было, была твоя несамодостаточность, нецельность, зависимость, все, что угодно, но не любовь.
А можно любить того, кто тебе совершенно не нравится? Да, можно. А того, кто нравится - так и не полюбить.

Конечно, Яшка остался жить в медкабинете и, конечно, все всё поняли. Нас почему-то уважали: геи, пара, молодцы, не скрываются. Мы не сосались на людях, просто ходили вместе, приглашая окружающих отнестись к нам, как к обычным, естественным, само собой разумеющимся.
Родители Яшки всё знали. Понятие камин-аута было тогда ещё не в ходу, а для Яшки вообще и не могло существовать. Яшка искренне не понимал, зачем что-либо скрывать от родителей, это же родители, они - как бог, ну что скроешь от бога, и, главное, зачем? Это то же самое, что скрывать от себя. Ещё он учил меня не стесняться своих эмоций. Если тебе не хочется секса или, вообще, хочется побыть одному - скажи об этом. Это не значит, что ты не любишь своего парня, а просто значит, что тебе сейчас не хочется секса и охота побыть одному. Тебе даже может быть интереснее с кем-то другим, это совершенно нормально, естественно, твой парень - это человек, которого ты любишь, с которым тебе в кайф, а не с которым тебе познавательно, полезно или выгодно.
-Ты хочешь пойти к своим друзьям один, без меня, - говорил он мне, - не стесняйся, иди спокойно и пусть тебе будет там без меня хорошо.
Как-то раз я сказал Яшке, что, он, по всей видимости, не мой тип, просто он оказался первым, кто раскрыл мне себя, теперь я знаю, что я гей, но то, что я гей, это, оказывается, не значит, что я могу полюбить любого мужчину, мужчину вообще.
- Постепенно я понял, Яшка, что мне нравятся совсем другие, ты крутой и спасибо тебе за всё, но.
Это я ему сказал уже после стройотряда, осенью, у них на Молдаванке, в комнате, где стоял аквариум с хомячком и полированный книжный шкаф без стекол. В другой комнате жили его родители, а дальше была кухня, в которую выходила дверь соседки бабы Клавы. Яшка весь съёжился от моих слов, уменьшился в размерах, мне стало его, разумеется, жаль, но я не знал, что сказать, чтобы жаль стало меньше. Он помолчал с минуту, а потом предложил пожить некоторое время по-отдельности и даже вообще пару недель не встречаться, чтобы я разобрался в своём к нему отношении. Я, разумеется, согласился, мне Яшка очень нравился, как человек, и мне очень хотелось его любить, я был согласен работать над своими чувствами. Про то, что любовь это душевная работа, Яшка мне тоже говорил. Прошла неделя, мы не виделись. Я понял окончательно, что мне нужен другой парень, всё-таки для меня важна внешность, я не могу любить за внутренние качества, наверное, это плохо, но ничего не поделаешь. Яшка весил восемьдесят килограммов, был по своему красив, особенно глаза, взгляд. У него был волосатый животик, немного рыхлые сисечки, круглые плечи и ярко выраженная задница. Но снились мне совсем другие.
Мы остались близкими друзьями. Через пару месяцев я познакомил его с Николаем, моим новым парнем, привел его к Яшке в гости. Было видно, что Яшка ревнует, он ничего не мог поделать с собой, как будто против собственной воли, совсем по-детски, садился между нами, пытаясь подсознательно разделить. После Коли у меня был Миша, такой же, как и Коля, длинный и худой, впрочем, как и все последующие.

Яшка перестал любить меня примерно через год, я это заметил сам, по взгляду, к тому времени у меня тоже появилась чуйка. Коля бросил меня, я бросил Мишу, чем больше живешь, тем проще становится читать взгляды. С Яшкой мы теперь существовали параллельно, не мешая друг другу, и, даже, помогая.
У него появился Андрей, с которым они прожили десять лет, а у меня Вовка, с которым мы вместе до сих пор, но десяти лет у нас с Вовкой еще не накопилось, всего два. Жизнь наша, моя и Яшкина, потихонечку проходит, не сказать, что пролетает и не сказать, что мимо, много всего интересного случилось. Вот уже мы стали старше Эмми Вайнхаус, за ней - Христа, потом - Маяковского и, теперь уже и Высоцкого.
Мой Вовка в начале этого пути, ему и до Лермонтова еще жить и жить, я души не чаю в моём Вовке, взгляд мой меняется уже в другом жизненном направлении: в зрачках, если верить зеркалу, выросли островки страха, этих островков становится всё больше, они, словно катаракта, всё сильнее заслоняют от меня удовольствие жить. Мне страшно заболеть, упасть на улице, мне страшно, что моё лицо и тело постепенно обвисают, что я становлюсь нудноват и глуповат, а больше всего страшно, что Вовка перестанет меня хотеть. Вовка, конечно, ни одного моего страха не разделяет, ему простительно, и, конечно, я не требую от него никаких обещаний. Его детство ещё не насовсем убежало, ему кажется, что так, как сейчас, будет всегда, потому что как же может быть иначе.

Вовка дрыщ, у него длинный острый нос, острые коленки и локти, трогательный кривой член, он может немножко шевелить яичками, а ещё - скручивать в трубочку язык во время поцелуя. У него дурацкий упрямый характер, когда он злится, то перестает себя контролировать и может не на шутку разбушеваться, даже дать волю своим острым кулачкам, зато он ни разу не попросил у меня денег, из подмышки его пахнет сеном, и, когда я её облизываю, я тоже верю, что так, как сейчас, будет у нас с ним всегда. Вовка говорит, что я, как книга, меня можно читать, листать страницы, и всё время будет чёнить новенькое, всё время интересно. Разумеется, мне страшно, что книга когда-нибудь закончится, или начнутся повторы и ему станет скучно.
Вовка стимулирует, гонит вперед, не даёт застывать и это хорошо. Я ему, конечно, тоже много даю, в смысле развития, так что ещё неизвестно, кто из нас кому больше нужен, на данном этапе.
Пойду ли я ради него под пули? Пожалуй, да. Я, разумеется, не знаю точно, как поведет себя в подобной ситуации мой организм, но сейчас я скажу: да. Может быть, тут имеет место не только та любовь, может быть, к ней примешивается ещё и какая-то другая, типа отцовской, но это точно она. Иногда я Вовку ненавижу и даже хочу убить, особенно тогда, когда он размахивает кулаками, доказывая, что я был неправ позавчера, или когда он хлопает дверью так, что на лестницу выскакивает соседка с перекошенным лицом, но всё равно я его в это время люблю и ни на минуту не помышляю о ком-либо другом, тихом да покладистом. Вовка стал моей печенью, кишками, ступнёй, наверное, это она и есть, любовь, на данном этапе.
Яшка относится к моему Вовке нежно, как к любимому племяннику и всегда рад видеть нас у себя. Когда мы гуляем втроем на улице, мы с Яшкой конкурируем за Вовкино внимание, соревнуясь в идиотизме. Показываем маршруткам на Пушкинской голые задницы, срываем афиши со столбов. Когда продавщица в магазине спрашивает, нужен ли нам пакет, мы с Яшкой хором спрашиваем её в ответ: а вам? Вовке, как благодарному зрителю, полагается в эти моменты давиться от смеха и стесняться нас, двух старых клоунов. Вообще-то Вовка шоплифтер, на выходе из магазина у него в кармане всегда лежит сникерс или пара батареек, это гораздо круче, чем наши невинные затеи, тут Вовка, конечно, даёт нам сто очков вперед.

Недавно Яшка сделал ремонт. Соседка баба Клава давно уже померла, Яшкины родители отсудили себе её жилплощадь, потом настала их очередь и теперь Яшка живет один в трёх комнатах на Молдаванке. Последние три года у него не было личной жизни, болела мама, он не отдал её в дом престарелых, возился сам. Мыл, менял памперсы, в общем, ему хватило. В конце мама окончательно спятила, никого не узнавала, кричала по ночам и не давала Яшке спать. Он работал дома, онлайн. Когда мы с Вовкой приходили, мама сидела рядом, в инвалидном кресле, бормотала какую-то ерунду, пыталась вскочить, не давала нам нормально поговорить, а иногда у неё вдруг наступало просветление, она называла меня по имени, показывала на Вовку и спрашивала, кто это.

Одно хорошо, родители оставили Яшке девяносто тысяч долларов. Он положил их под двенадцать процентов и, в общем, неплохо жил. Когда мамы не стало, Яшка обнаружил, что ему теперь больше не обязательно работать, у него вдруг появилась целая куча свободного времени. Сначала он не знал, чем себя занять, сидел, гулял, читал, а день всё не кончался и не кончался. Вскоре Яшка пришел в себя, занялся личной жизнью и дня быстро стало не хватать. Он показывал нам бесконечных мужиков с сайта знакомств, и того, не самого клёвого, который должен был прийти сегодня вечером. Мужики приходили, но личная жизнь у Яшки всё никак не встраивалась в устойчивую колею, казалось, ему что-то мешает. Если он и влюблялся в кого-нибудь, это был заранее невозможный вариант, женатик, иногородний или нарочито модель, без шансов для Яшки, сорокапятилетнего пухлого дядечки. Возрастных ограничений у Яшки не было, он мог влюбиться в на двадцать лет младше и в на десять старше, но он не влюблялся, кроме этих вот заранее невозможных вариантов.
По всем своим не получившимся любовям Яшка долго скучал, хныкал, ах, какой шикарный парень, бархатная кожа, пролетарские плечи, умная головушка, вы бы видели его ноги, а руки, хоть картину пиши... Нытьё его было странным, ненатуральным, раньше Яшка и близко не был таким лузером. Летом он как-то подсел на пляже к высокому парню, парень оказался "наш", чуйка не подвела. Они ушли с пляжа вместе. Я позавидовал Яшке, как он может, вот так, без комплексов, раз, и подсесть. А парень поехал к Яшке, они провели "шикарную, изумительную" ночь и вечером парень улетел к себе в Питер. Яшка ныл и куксился целый год, ему искренне казалось, что эта встреча была для него знаковой, судьбоносной и парня ещё можно вернуть. Парню так вовсе не казалось, он написал Яшке два с половиной вежливых послания и забыл про него, как забывал много раз до этого, и его, наверное, забывали, как забывал и сам Яшка, и его, сколько уже раз. Целый год Яшка не мог больше ни о чём говорить, съезжал с любой темы, заканчивая всякий разговор одними и теми же стенаниями и заклинаниями, что вот какая жестокая штука жизнь, один раз за многие годы подарила ему что-то стоящее и тут же, сука, отняла, а ведь была, была возможность сохранить счастье, не отпускать журавля из рук, вот не отпустить и всё, и был бы он моим.

Мы с Вовкой таскали его в гей-клуб, знакомили с кем-то, тянули с собой в отпуск, пытались отвлечь. Вовка немного подустал от этой мать-терезовщины, хотя, понимал, конечно, что Яшка мой лучший и, в общем, единственный настоящий друг и надо, чего ж делать, помогать. Я рассказывал Вовке, что бывало у нас с Яшкой и по-другому, когда как раз Яшка мне помогал, даже чаще по-другому, чем так, как сейчас. На Яшку я мог рассчитывать всегда, в любой ситуации, он доведет меня пьяного до дома, одолжит денег, найдёт Вовке место для практики, да просто накормит чем-нибудь вкусным, если мне неохота готовить, выпьет со мной водки, если мне плохо и не с кем. И никто не подсчитывает, кто кому больше сделал хорошего и чья теперь очередь, мы с Яшкой любили друг друга, но любовь эта называлась дружбой и была чище той, другой, обыкновенной любви, хотя конечно, к сожалению и к счастью, её не заменяла, не могла и не стремилась заменить.

После этого питерского парня с Яшкой стало совсем плохо. Его начало покачивать. Ходил он теперь медленно и недалеко, иногда покачивание исчезало, но периоды ремиссии становились всё короче. Я съездил с ним к невропатологу Аркаше, кандидату и высшей категории, Аркаша, разумеется, послал нас на МРТ. От МРТ Яшка отказался категорически, "да ну, зачем, они так и так ничего не найдут, ведь дело совсем в другом, это же не медицинская проблема, понимаешь, Витя, у меня, как тебе объяснить, такой в груди сгусток энергии, он растёт, растёт, а потом как бы распадается на лучи и они ударяют по ногам. И я боюсь упасть. И сердце начинает колотиться."
К психиатру Яшка, конечно, не пошел. Психиатр Генка, тоже врач высшей категории, согласен был приехать к Яшке домой, но против воли больного ехать, конечно, отказался. Вовка нашел экстрасенсорную бабку, мы все вместе ездили к ней в пригород. Она выгнала Яшку из квартиры, сказала, что это не её случай.

"Вот видите", приговаривал Яшка, "у меня совершенно уникальное нарушение энергетической регуляции, мне нельзя помочь". И отказался от дальнейших попыток, само пройдет, если суждено. Теперь он рассказывал часами про свои сгустки и лучи. Поведение их видоизменялось, лучи шли днем сверху вниз, от груди к ногам, а в восемь часов вечера, ты подумай, Витя, какие у организма точные биологические часы, сгусток начинает идти снизу, из живота, и расходится по сторонам, в ладони.
Яшка перестал выходить на улицу, боялся упасть, часами топал по квартире и считал шаги, постоянно щупая у себя пульс, "Витя, я должен двигаться". Он звонил часто и заходящимся от волнения голосом спрашивал, может ли жить человек с пульсом сто тридцать уже целых полчаса. Он уныло бубнил о смерти и самоубийстве и в то же время страшно боялся помереть. Мы носили Яшке продукты, какая-то женщина убирала у него и готовила еду, он становился всё более беспомощным и обещал оставить нам квартиру и все деньги, "только не бросайте меня, пожалуйста". Мы с Вовкой говорили ему, конечно, в таких случаях, что он ещё всех нас переживет, и, действительно, вполне может пережить, ведь вся болезнь у него в голове, а Яшка отвечал, с видом умудренного высшим знанием старца, что никакая не голова, что мы там понимаем, он ведь уже объяснял тысячу раз, ну сколько ж можно.
Вечера он коротал в интернете, на сайтах знакомств, рассматривая парней и вздыхал, "ну кого он может в таком состоянии пригласить, ну кого, и нет никакой надежды, кому нужен больной человек". Секс был у Яшки последний раз три года назад, девятьсот дней, как блокада, "вот время-то летит, как птица, как стрела, как молния". Яшка стал для нас болезненным родственником, близким, дядей самых честных правил, мы, где-то в тайне, хотели, чтобы всё это, наконец, кончилось.
Оказалось, что Вовка ходит к нему пару раз в месяц за сто долларов. С полгода уже. Я не встревожился, узнав об этом, пусть, жалко мне что ли, для Яшки. Вовка гладил его по голове и дрочил в рот, если Яшка не успевал кончить за это время, то додрачивал уже потом сам, на порнуху, у Вовки не было так много свободного времени. В общем, деньги Вовке тоже не помешали, чего уж тут, жизнь есть жизнь.

Прошел ещё год, Яшка совсем сдал, даже не мог больше дрочить, очень билось сердце и лопались в груди энергетические сгустки. Нет худа без добра, он так ослаб, что позволил нам отвезти его, наконец, на МРТ. У Яшки нашли большую, уже неоперабельную опухоль, она росла медленно, но верно и выхода уже не было.
В начале, три года назад, всё еще можно было исправить. Я ругал себя, что не нашел тогда сил заставить Яшку пройти обследование, уговорить, сунуть в такси силком.
Без него я останусь сиротой. У меня есть Вовка, но что Вовка, сейчас любит, потом разлюбит, ну, навестит с мандаринами в доме престарелых, ну, надрочит в рот из жалости, а жизнь-то у него будет своя собственная, без меня. Да, он часть меня, часть моего организма. А я часть его организма? Наверное, пока да. "Витя, а что ты думаешь об этом? А о том? Что посоветуешь делать, что выбрать?" Я ему нужен.
Любовь ли это? Бог весть. Не исключено, что и она тоже. Но Яшка - это другое, это как родина, как детство, как улица, где ты вырос, она всегда с тобой и ты с ней.

У Яшки начались сильные боли, приступы рвоты и другие невесёлые дела. Он стал просить себя убить. В опухоль он, разумеется, не верил, что вы там, школьные врачи, понимаете, у меня нет органических нарушений, я же всё чувствую, это карма, какая в жопу опухоль. Он сильно страдал.
Когда Вовка уехал на очередную практику, я пришел к Яшке со шприцом.
- Ну что, Яков, ты решил? Хочешь уснуть?
Он показал мне, где лежит завещание, в шкафу, отдельно он отложил деньги на похороны, плюс тысячу долларов мы должны будем дать той женщине. Всё остальное нам, да, квартира Вовке, у меня-то уже есть, где жить, и денег - ему двадцать тысяч, а семьдесят мне, так справедливо. Хорошо, Яша. Я сделал ему укол, через десять минут Яшки не стало, я ушел домой, а вечером вернулся и вызвал скорую, чтобы засвидетельствовать смерть.

Вовка приехал через два дня, я, разумеется, не рассказал ему подробностей, он и не спрашивал. Мы хоронили Яшку вдвоем, была у него какая-то дальняя родня, плюнувшая на него ещё в начале болезни, мы не стали их извещать. Яшка говорил, что они не имеют никаких прав.

Теперь мы с Вовкой живем в трехкомнатной квартире на Молдаванке, около нашей парадной стоит облезлый москвич с разъехавшимися от времени и солнца шинами, дети играют рядом, кто-то ищет покемона, а у арки припаркован новый ниссан Juke, на котором Вовка возит меня в Затоку, вечерами мы пьем винцо, я смотрю на стену, где висит Яшкина молодая веселая фотография и мне кажется иногда, что Яшка мне с неё сочувственно подмигивает.

Иллюстрация Simon

05 ФЕВРАЛЯ 2017 ВИТЯ БРЕВИС

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ОДИНОЧЕСТВО, #ОТНОШЕНИЯ

Что такое одиночество? И когда оно может быть полезно?

Почему страх одиночества делает нас удобными для общества и когда полезно побыть наедине с самими собой.

Для счастья романтические отношения необязательны

Удивительно, но в 2023 году кому-то приходится объяснять: все мы разные. Кому-то нравится быть в романтических отношениях, а кто-то ценит возможность жить без них.

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция