КВИР - Взгляд дольше трех секунд

Взгляд дольше трех секунд

По-русски - "искра пробежала". По-английски - chemistry. Но настоящую сагу о "любви глазами" написал немец...

не отводит глаз дольше трех секунд, он свой. Если уже шесть, не моргая, может случиться роман. Возможно, в стихах. А если мы смотрели друг на друга пять минут, из них три секунды в глаза, пять секунд в пол, потом минута на огонек сигареты до красной точки в глазах, снова три секунды в глаза, в самый центр колотящегося зрачка... Два удара, пауза, два удара, пауза, расставание. Как это называется?

По-русски - "искра пробежала". По-английски - chemistry. Но настоящую сагу о "любви глазами" написал немец. Его фон Ашенбах и Тадзио и словом не обмолвились, но стали, пожалуй, самой трогательной и болезненной парой в мировой литературе.
Вот он, абзац. Увы, мои только многоточия.

...иногда он поднимал глаза, и их взгляды встречались. Оба они в этот миг были глубоко серьезны... В глазах Тадзио была пытливость, задумчивый вопрос, его походка становилась нерешительной, он смотрел в землю, потом снова подымал глаза, и когда уже удалялся, казалось, что только воспитанность не позволяет ему оглянуться.

Никакой игривости, упаси боже, никаких подмигиваний и сальных прищуров. Это больше, чем любовь, и куда больше, чем любовь с первого взгляда. Когда ты встречаешь в толпе свое отражение, включается механизм самозащиты. Чтобы разум не покинул тебя. И если бы пришлось совершить глупость и познакомиться, разве мы не изошли бы, не сгорели бы от любви?

Мы придумали много слов. Знакомый. Товарищ. Приятель. Друг. Любовник. Любимый. Возлюбленный. Мы придумали мало слов. Случаются в нашей жизни люди, которым не придумана каста.
Может быть, это лучше рассказать психоаналитику.
Но расскажу здесь. Вдруг это случалось не только со мной?

Было начало мая, и после сырых и промозглых недель обманчиво воцарилось жаркое лето. Утром в пригороде, еще только одевшемся нежной ранней листвой, было душно, как в августе.

Мы с приятелем сели в пустой автобус и проскучали одну остановку. На этом привычные события закончились, и начался аттракцион для циников.

Ватага подростков. ''Темка, садись там!'' Это мое имя, инстинктивно поднимаю глаза. Говорят кому-то в безобразном зеленом пиджаке. Тезке лет шестнадцать, он яркий блондин. Видно, что не выспался, и потому очень уж по-детски кутается в свой пиджачок.

Я сижу на заднем сиденье автобуса, рядом, влипнув в окно, спит мой приятель. Возможно, что я, рассеянно, хотя и пытливо, разглядывая незнакомца, был недостаточно деликатен.
Сорок минут. От пригорода до центра. Рано утром, пока нет пробок. Пока свидетели спят...

...Едем. Я ровно, очень ровно дышу. Он очаровательно грустен. Молчит и лишь изредка смущенно улыбается. Отвожу глаза. Считаю секунды. Иногда путаю их с ударами в висок. Соблюдаю нормы приличий.
Он что-то тихо бормочет и достает из кармана спаренные листочки какой-то искусственной гвоздики и прикладывает их к верхней губе. Играет в незнакомый пока мир дребезжащих бритв и перезревших женщин.

Мы выходим из автобуса, он идет прямо передо мной, гордо неся свою солнечную голову.
Потом мы расходимся. Он - через площадь к телеграфу, поотстав от своих свидетелей, а мой приятель, проснувшись-таки, бредет за мной.

А потом произошло еще кое-что.
Тот, далекий уже, обернулся вдруг в мою сторону, постоял немного и, догнав друзей, исчез. Даже с натяжкой это нельзя назвать выбором.

А мой сонный приятель ошарашил меня:
- Парень тот, помнишь, светленький... Ты отводишь глаза - он на тебя смотрит, он отводит - ты смотришь на него...
- А ты разве не спал?..
- Просыпался иногда...

В жизни бывает такое, что, окажись оно на киноэкране, тут же стало бы вымученным и натужным. Но мы же верим тому, что Иван летит на волке над еловым лесом. Это называется "правда искусства". А правда жизни такова: я не стал поступать во ВГИК. Сдал первый экзамен и забрал документы. Потому что, черт меня дери, я идеалист. Идеалисту намекнули: "Вы чудно пишете диалоги. Мастер вас возьмет. Ему нужны литературные негры". Мастер буквами зарабатывал цифры. И, видимо, хотел, чтобы безымянный идеалист писал под именем Мастера реплики для многосерийных бандюков. Мой бывший сосед по общаге так теперь и делает. Его имени я никогда не видел в титрах.

Казанский вокзал. В правой руке - оранжевый билет, в левой - оранжевый фильтр сигареты. Нырнуть в метро, собрать вещи, попрощаться и домой.
Профиль. Пока только профиль. Признаюсь, не помню, куда исчезла моя сигарета. Нос, ах, господа, какой это был нос! Линия челюсти. Ухо. Умопомрачительное ухо, доложу я вам! И, наконец, анфас. Сигарета появилась вновь. Так же загадочно, как и исчезла. Карие глаза. Светлые волосы торчат из-под мятой красной кепки. Оранжевая спецовка (ненавижу этот цвет!). Руки лежат на рукояти мусорной тележки. Руки, мясистые и грязные, не державшие в руках чернильного пера.

Я всегда говорил, что у боженьки туговато с выдумкой. Лицо с полотен Рафаэля и мусорная тележка.
Три секунды. Пристально. Я отвел глаза первым. Мне было стыдно дышать одним вокзальным смрадом с такой красотой.
У него низкий голос. Слишком низкий для его... восемнадцати. И его пугающе грустных и умных глаз.

"Закурить не найдется?"
Вы так и знали! Вы догадались первыми! Вы обогнали заштампованного автора! Но жизнь, как и искусство, впрочем, состоит из простых вещей...

Поворачиваюсь.
Исчезает последняя надежда на спасение. Это он. Анфас. Крупный план. Проверенный жест: чиркаю зажигалкой и подношу ее к лицу. Он берет твои руки в свои (только для того, разумеется, чтобы прикрыть огонь от ветра), и пока он прикуривает, он твой.
"Спасибо".

Он еще раз тоскливо посмотрел мне в глаза и вернулся к своей тележке. Я бросил сигарету и сбежал под землю. Стоп-кадр. Последний взгляд.
Вы так и знали.
Он смотрел на меня сверху вниз и улыбался.

Я был так потрясен, что бежал от света стеклянного навеса в темноту метро, в дальний угол последнего вагона. Странные слова, укоры, гневные и нежные, срывались с моих губ: "Ты не должен так улыбаться! Пойми же, никому нельзя так улыбаться!"

Я вернулся в тот же день. С чемоданом, набитым трусами и бумажками. Стоит ли говорить, что его уже не было? Осталось додумать вокзальному ангелу богатого покровителя, и готова пошлейшая история для литературных негров моего несостоявшегося Мастера.
Титры.

Она выходит из машины, он ловит ее за сумочку, она оборачивается, она дает ему пощечину, она пытается выйти, он снова ловит ее, она садится обратно в машину, она целует его в губы, она долго целует его в губы, она выходит из машины, она хлопает дверью, она убегает прочь, она цокает каблучками, он смотрит ей вслед, он опускает голову, он закрывает лицо руками.

Какое-то неуловимое чувство, может быть, испуг или нечто сродни уважению и стыду, заставило меня отвернуться, сделать вид, что я ничего не заметил. Случайному соглядатаю страсти недостойно воспользоваться увиденным, даже для своих потайных размышлений.

Я поднимаю руку. Он проезжает три метра, он останавливается возле меня. Я открываю дверь, я открываю рот. И то, и другое остается открытым. И только в голове, шепотом: "Опять..."
Он тоже молчит. Три секунды. Я зазвучал первым, я называю улицу. Он кивает. Я сажусь. Я хлопаю дверью. Я кошусь влево. Он нажимает на газ. Мы врезаемся в пробку на Дмитровском шоссе.

Я опаздываю на работу. Я радуюсь пробке. Я смотрю в зеркало заднего вида. Я вижу его глаза. Он смотрит на дорогу.
У человеческой красоты множество разновидностей. Она бывает умной, серьезной, грустной, сальной, детской, жестокой и даже отвратительной. Я кошусь влево и подмечаю еще один удивительный подвид - красота сосредоточенная, чуть приглушенная, "интровертная", устремленная внутрь себя.

Огромные сине-серо-зеленые прозрачные глаза (из камня такого цвета делают маленькие шкатулки для безделушек), но при этом сухой и очень мужской взгляд. Короткие серые волосы, гладкие, но впереди торчит жесткий, чуть более светлый хохолок. Точеный, чуть змеиный профиль, но эту линию ломает горбинка на носу. Тонкое, длинное тело, вдруг источающее необыкновенную внутреннюю силу.

И я понимаю, что не попал бы в сети Густав фон Ашенбах, не будь в эфебовой красоте польского мальчика маленького изъяна - слабых зубов, этой сатанинской червоточинки. Вышла бы у Природы статуя, идеальная и совершенно нечеловеческая. Но к желанию и восхищению примешалась третья губительная напасть - жалостливое отеческое чувство.

Перекресток. Нам надо повернуть налево. Я указываю пальцем. Он смотрит на меня. Точнее, он смотрит в зеркало заднего вида. Три секунды. Чуть заметно улыбается. Одними глазами. Кивает.
Зеленый. Мы едем прямо. Я молчу. Он, бархатно: "Там пробка". Прямо тоже пробка. Еще больше. Я молчу. Боже, спасибо тебе за мегаполисы. И за зеркала заднего вида. Он снова смотрит. Три секунды. Он снова улыбается. Одними глазами. Это даже не улыбка. Это знак. Он тоже напряжен.

Прямо, под мост, обратно, направо. Примерно так же бродят мои глаза по его телу. Мы чуть набираем скорость. Через дорогу перебегает кошка. Он резко тормозит. Я успеваю заметить вздувшуюся мышцу на бедре и подумать: "Сейчас он..." Но он только тихо сглатывает. Он смотрит в зеркало заднего вида. Три секунды. Улыбка.

Прямо, направо, прямо. Мне пора выходить. Но можно чуть дальше. Я молчу. Три, две, одна, "здесь". Стеклянное слово. Мышца на бедре. Стоп.

Я молчу. Я тяну время. Я расстегиваю сумку. Он просит сигарету. Боже, спасибо тебе за Колумба. Я показываю пачку. Смотрю в зеркало заднего вида. Теперь он улыбается только губами, без глаз. Я отдаю пачку. В пачке: сигареты и мое тихое безумие. Я достаю зажигалку. Он касается меня одной рукой. Горячо. Мое сердце слабо трясется где-то у поясницы. Я достаю кошелек. "Не надо". Сухо. Очень сухо. И тут он смотрит на меня. "Не надо". Мягче. Я смотрю на него. Три, две, одна. Я протягиваю руку прямо за океан и открываю дверь. Иду. Обещаю себе, что не обернусь. Оборачиваюсь. Он смотрит на меня. Сзади гудит другая машина.

Он не смотрит в зеркало заднего вида. Три, две, одна. Иду. Снова обещаю и снова оборачиваюсь. Он закрыл лицо руками. Три, две, одна.
Боже, спасибо тебе за мобильные телефоны. Я набрал номер и сказал, что сегодня не смогу прийти. Да, я очень болен. Истинная правда. Отбой. Визг шин на четвертой скорости. В окошке меж домами - пустая дорога, зеленые тополя в солнечных пятнах и тьма кромешная.

Голова моя пылала, кожа покрылась липким потом, все тело содрогалось, нестерпимая жажда терзала меня, я смотрел вокруг, ища, чем бы освежиться. В какой-то зеленной лавчонке я купил земляники, переспелой, измятой, и стал есть ее на ходу.

Вот так. По-моему, символично, что все трое были встречены мной в дороге. Такая "любовь транзитом". И если кто-то не понял, почему я не пытался познакомиться с ними... Что ж, очень жаль.

От автора: В статье использованы адаптированные отрывки из новеллы Томаса Манна "Смерть в Венеции" в переводе Наталии Манн.

Фото Christopher Makos

05 АПРЕЛЯ 2014 АРТЕМ РОМАНОВ

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ОТНОШЕНИЯ

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

"Гормон любви" окситоцин в буквальном смысле лечит разбитое сердце

Раньше считалось, что окситоцин помогает нам испытывать только чувства привязанности, эмпатии и доверия. Однако вырабатываемый гипоталамусом мозга "гормон любви" в буквальном смысле "склеивает", то есть восстанавливает клетки сердца.

Долго и счастливы: как построить отношения, которым не страшен кризис

Бывает ли в реальной жизни "жили долго и счастливо"? И если да - что для этого нужно сделать?