КВИР - Весна

Весна

В окна класса светило по-апрельски беспощадное солнце, выбивая из юных голов последние мысли об учебе. Всем было по 17. Все уже вовсю рассуждали о сексе. И всем отчаянно, до дрожи, до кома в горле хотелось влюбиться.

За окнами такси проносился по-весеннему нарядный, умытый московский центр. Ольга спешила попасть домой до пробок, чтобы ещё немного поработать над делом своей новой пациентки с депрессией, суицидальными наклонностями и остальным букетом.
Она рассеянно скользила взглядом по знакомым с детства улочкам и площадям, и думала о том, что неплохо бы взять в этом году пораньше отпуск и махнуть с Аленкой и мелким куда-нибудь в Подмосковье перед их обычной поездкой на моря. Подышать соснами, побродить по лесу, и чтобы никакой работы.
- Остановитесь у книжного на Тверской, - попросила она таксиста, когда они проезжали по Никитскому бульвару, - я забыла сыну раскраску купить.
Её взгляд скользнул по парочкам, бредущим по бульвару, и вдруг она замерла, пытаясь унять подскочившее сердце, и шаря вслепую по углам памяти - что, что такое, кого ей так напомнила эта парочка девчонок, почти школьниц, замерших в обнимку около дерева, прямо напротив её окна. Как будто кто-то вдруг позвал родным голосом, и обернувшись, она пыталась разглядеть - кто же, кто...
Через несколько мгновений она поняла. Её саму и её семнадцатую весну, её первую любовь - вот кого вызвали в памяти эти худенькие фигурки.

...Пятница была халявной. По пятницам не бывало ни классной руководительницы, держащей в ежовых рукавицах их неугомонный класс, ни, соответственно, осточертевшей до тошноты английской грамматики, которую она исправно вбивала в их шальные головы остальные четыре дня, так как была ещё и учителем английского.
Преподавателем она была старой закалки, вольностей не допускала, и к выпускному классу выдрессировала своих раздолбаев так, что даже записные двоечники, разбуди их ночью, смогли бы мгновенно рассказать об отличии герундия от инфинитива. Её уроки не прогуливались, запахи перегара и курева поспешно зажевывались мятными жвачками, и на уроках стояла безупречная тишина.
Анну Сергеевну (Бабу Аню, как её прозвали ещё в восьмидесятые первые её ученики, и с тех пор уютное прозвище прилипло намертво и передавалось между поколениями) боялись, уважали и - любили. Тёткой она была сердечной и справедливой, стукачей не переносила, взяток не брала, и была для каждого из двадцати пяти нынешних выпускников кем-то вроде придирчивой, но родной тетки.
Так вот, по пятницам баба Аня отдыхала, предоставив своим пташкам возможность вдоволь накосячить, а вернувшись в понедельник, давала, по итогам планёрки в учительской, особо отличившимся увесистого пенделя.

Ольге пендель не доставался ни разу, даже хотелось иногда постоять покаянно перед бабой Аней и выслушать нотацию, чтобы ощутить себя заодно с бесшабашной компанией возмутителей спокойствия во главе с Сашкой Чернышовым, но как-то не выходило. От спиртного у неё болела голова, а уроки прогуливать накануне выпускных ей казалось просто глупым: зря, что ли десять лет вкалывала, чтобы сейчас так глупо лишиться маячащей медали и беспроблемного поступления на заветный психфак.

Каким-то чудом Ольге удалось не прослыть занудой со своими безупречными тетрадями и всегда выполненной домашкой, наверное, выручали дружелюбие и лёгкий нрав. Списывать она давала всем, совершенно не заморачиваясь о том, что пришлось накануне сидеть над решениями, пока её менее ответственные друзья зависали у кого-нибудь из них на хате, и наоборот, словно всегда немного извинялась за то, что все давалось ей легко и ненатужно.
Ещё лет с трёх она привыкла, что на её детские вопросы мама-лингвист обычно отвечала: "А давай посмотрим, что об этом пишут в книгах", и доставала с полки обширной семейной библиотеки очередной увесистый том.
Как следствие - "Большая советская энциклопедия" была с помощью родителей более-менее изучена в нежно-юном возрасте и дополнена бесконечными рассказами, экскурсиями, музеями, поездками, театрами и прочими атрибутами счастливого детства девочки из еврейской семьи.
Отец, заядлый шестидесятник, для которого Ольга, рождённая во втором браке, оказалась поздним и долгожданным подарком, с малолетства таскал дочь в походы, на бардовские слеты и встречи коллег по университету, где преподавал, и девочка привыкла засыпать под неспешные переборы гитары, под Окуджаву и Визбора, под горячие споры о политике и искусстве.

Школу, куда Оля пришла, умея бегло читать и уже неплохо болтая по-английски благодаря маме, она полюбила сразу, и прожила в этой спокойной любви все десять лет, таких мучительных для многих её не столь удачливых одноклассников. Близкой дружбы, впрочем, ни с кем не сложилось: у неё была своя сложившаяся "летняя" компания на даче, которая продолжала встречаться и в холодные городские месяцы, были друзья среди детей отцовских друзей и любимая закадычная подружка-соседка.

Итак, пятница была халявной. Последний урок должны были отменить, потому что историк заболел, и класс тихо и радостно шевелился и зудел, предвкушая незапланированные сорок пять минут дополнительной свободы. Всю алгебру от парты к парте летали, ползли, по-шпионски передавались записки, объединённые общей темой - пресловутый Чернышов, у которого домашние уезжали открывать дачный сезон, звал всех желающих к себе домой на очередную "пятничную оргию", как их гоп-компания называла радостные попойки с обязательными танцами при выключенном свете, обжиманиями на кухне, непременными девичьими слезами в туалете и прочими радостями жизни.
Ольгины родители спокойно отпускали дочь на подобные сборища, понимая, что чему быть, тому не миновать, а для совсем уж глупостей место в её голове вряд ли найдётся. Сама Оля, впрочем, зачастую предпочитала таким тусовкам вечера вдвоём с подружкой или спокойный вечер с книгой в своей комнате, но на этот раз еще на перемене позвонила родителям, предупредив, что к Сашке пойдёт - на этот раз ей было дьявольски интересно.
Причиной тому была чернышовская старшая сестра, с которой он давно грозился всех познакомить, но все как-то не срасталось. Сестра, по его словам, была старше его всего на два года, училась в медучилище, била себе каждый месяц по новой татуировке, стриглась под мальчика, и - самое главное - любила женщин. Судя по рассказам Сашки, которые, впрочем, вполне могли быть красочной чушью, сестра периодически приводила домой в отсутствии родителей "нереальных девчонок" и оставалась с ними на ночь. А потом, проводив очередную красотку, курила с братом на кухне и рассказывала ему, изнывающему от пубертатных гормонов, что нужно и не нужно делать с женщинами.
Оля, обычно со смехом пропускающая мимо ушей все, что болтал выдумщик-Чернышов, к сплетням о сестре прислушивалась с замиранием сердца, и в глубине души хотела, чтобы на этот раз все его россказни оказались правдой.

Вот уже несколько лет Оля знала, что ей нравятся девушки.

Напичканная под завязку античной литературой с её культом любви в любых проявлениях, фанатично влюблённая в Оскара Уайльда, она приняла это в себе легко и естественно, как нечто само собой разумеющееся.
С практикой, правда, пока было туговато: двухнедельный роман с девочкой из Питера, с которой они отдыхали в соседних номерах в Турции, состоящий в основном из многозначительных взглядов и неумелых ночных тисканий на пляже, оставил смутные чувства легкого разочарования и стыда. Короткая и, разумеется, безответная любовь к юной, проходящей у них практику в прошлом году, преподавательнице истории закончилась с её уходом из их школы по окончанию стажировки, и не принесла ничего, кроме пары тетрадок по-юношески пылких стихов, заученного и замученного томика Цветаевой и недосыпа от ночных влажных фантазий. На полке с дисками над Олиной кроватью навсегда прописались Арбенина с Сургановой. Родители пожимали плечами, но дочь не трогали.

В окна класса светило по-апрельски беспощадное солнце, выбивая из юных голов последние мысли об учебе. Мерно звучащие голоса учителей уже не убаюкивали, а раздражали, хотелось на улицу, под пронизывающий ветер, пахнущий весной, под эти струи слепящего света, отражающиеся в глянцевых лужах, хотелось бродить, дышать, говорить, целоваться - в одиннадцатом "А" наступала последняя школьная весна.

Всем было по семнадцать. Все уже вовсю рассуждали о сексе. И всем отчаянно, до дрожи, до кома в горле хотелось влюбиться.

После уроков все, кто смог и был приглашён, завалились к Сашке в гости. Квартира была далеко, аж в Текстильщиках, и по дороге все успели выпить, нахохотаться, взбесить пассажиров метро своим гоготом, и к прибытию на место дислокации веселье было уже на пике.
- Сеструха будет позже, - объявил Чернышов, немало разочаровав Олю, - а пока гуляем!
"Сеструха" по итогу заявилась уже к концу вечеринки, когда почти все напитки крепче кефира были выпиты, кое-кто, включая хозяина квартиры, по состоянию некондиции был уложен в рядочек в родительской спальне, оставшиеся в живых парочки вовсю переминались в большой комнате под "Скорпионс", а одиночки курили на балконе.
Оля, сидя на корточках, перебирала диски из хозяйской коллекции в поисках ещё чего-нибудь столь же романтического, и подняла глаза, когда над ней навис чей-то силуэт.
- Возьми Депеш Мод, - посоветовал голос, именно такой, как она представляла себе - негромкий, с хрипотцой, низковатый для девушки.
Она и потом много лет подряд спрашивала себя - что это была за вспышка, действительно ли Влада оказалась так хороша, или всему виной была концентрация в ней, в Оле, уже забродивших надежд и желаний, но в тот момент ей показалось, будто началось в её жизни какое-то кино: без названия, без ярко выраженной сюжетной линии, но безусловно, прекрасное и талантливое.
- У вас нет Депеш Мод, - ухмыльнулась она в ответ, вставая в полный рост и поравнявшись с Владой, - сплошная попса.
Они оказались одного роста.
Почему-то совсем не было смущения, напротив, Ольгу захватило шальное чувство веселья, и она смело подняла голову, встретившись с Владой взглядом.
- Пошли посмотрим, у меня в плейере вроде был, - предложила Влада.
Они вместе вышли в коридор, и Ольга прищурилась от электрического света.
У Влады были темные волосы, выбритые на висках и торчащие дерзким ирокезом, узкие для широкоскулого лица губы и такие же узкие, какие-то рысьи глаза, совершенно не похожие на выпуклые Сашкины, делающие его похожим на невинного телёнка, что всегда сбивало с толку учителей, которых ему радостно удавалось облапошить невинным взглядом. Влада же скорее напоминала какого-то небольшого, но сильного хищного зверька вроде росомахи.
В плеере нашёлся Депеш Мод, но Ольге почему-то расхотелось возвращаться в темную, забитую танцующими гостиную.
- Посидим на кухне? - предложила она. - Надоели танцульки...
Влада только улыбнулась.
На кухне был хаос. Пустые бутылки лежали, стояли, перекатывались по полу, остатки чипсов и сухариков похрустывали под ногами. Ленка Кузнецова и Машка Ильина, неразлучная парочка сплетниц, сидя на подоконнике, болтали ногами и обсуждали предстоящие каникулы. При виде вошедших, они замолчали.
- Привет, - усмехнулась Влада, - будем знакомы.
- Нам Шурик про тебя рассказывал, - кивнула Кузнецова, - мы тебя раньше ждали...
- Даже думать не хочу, что рассказывал обо мне этот идиот, - засмеялась Влада. - Вы не бойтесь, я на девушек сходу не набрасываюсь.
Девочки смутились. Оля ощутила, как к щекам приливает краска.
- Мы танцевать, - поспешила сообщить Ленка и за рукав утащила подружку из кухни.
- А ты не боишься? - посмотрела на Олю Влада.
- Я не из пугливых, - пристально посмотрела на неё Оля. У неё не проходило ощущение кино, будто неведомый суфлёр подсказывал ей дерзкие, такие чуждые ей и такие уместные её новой роли реплики.

Остаток вечера они провели на кухне. Перекинулись парой фраз ни о чем, посмеялись над проснувшимся Сашкой, вяло приволокшимся попить и вперившимся на них подозрительным мутным взглядом. Потом замолчали. Смотрели друг на друга через стол, Влада - откинувшись на стуле, прямо и пристально, Оля - чуть снизу вверх, наклонив голову к плечу.
Влада вообще не производила впечатления разговорчивой особы, а Оле, умной начитанной Оле, готовой поддержать беседу о критике к Островскому и политике третьего Рейха, просто не хотелось ничего говорить. Кино позволяло паузы.

Пора было расходиться. Оля уже дважды перезванивала встревоженным родителям, обещая, что вот-вот будет дома. Влада вдруг предложила её проводить. Под недоуменные взгляды одевающихся в коридоре Олиных одноклассников, они вдвоём вышли из квартиры.
- Сплетен будет в понедельник... - протянула Оля уже на улице.
- Тебя волнует? - лаконично поинтересовалась Влада.
- Нет, - тряхнула головой Оля. И они снова замолчали.
Метро было близко. На эскалаторе Влада взяла её за руку и уже не отпускала, и Оля мечтала о том, чтобы поезд застрял в тоннеле на пару часов, и можно было бы продолжать ощущать хрупкость собственного запястья, сжатого тёплыми, сильными Владиными пальцами.
У Олиного подъезда Влада притянула её к себе и поцеловала - и все оказалось в точности, как в Олиных мечтах - порывисто, сладко, до стука где-то в горле неожиданно выпрыгнувшего куда-то наверх сердца.
Дома, проскользнув мимо стоящих в коридоре в немом укоре родителей ("Двенадцать ночи! Что ты себе думаешь..."), она рухнула в кровать и закрыла глаза. Мысли метались, сердце продолжало заполошно биться, на губах остался привкус Владиной клубничной жвачки.
А наутро она поняла, что влюбилась.

Влада встречала ее после уроков каждый день. Стояла чуть вдалеке, сторонясь мельтешащих первоклашек, опираясь спиной об обшарпанную школьную стену.
Ольга выбегала, застёгивая на ходу куртку, щурилась близоруко, поправляя вечно спадающий с плеча ремешок сумки. Влада приветственно махала ей рукой.

Через какое-то время даже одноклассники привыкли к тому, что у Оли роман с девушкой и шёпот в углах прекратился, к тому же близились выпускные, и всех охватила лихорадка ожидания: отличники ушли с головой в подготовку к вступительным, а маргинальные обитатели класса просто не чаяли увидеть конец десятилетней каторге и устремиться, наконец, во взрослую жизнь с её сомнительными удовольствиями. Баба Аня свирепствовала, призывала сосредоточиться, заваливала заданиями, словом, спуску перед финальным забегом никому не давала. Оля продолжала быть одной из первых в классе, знаний её по-прежнему хватало, и придраться бабе Ане было не к чему. Но мысли Олины порхали далеко от сложносочинённых предложений, от запаха мела и школьной столовой, - она думала только о Владе, о молчаливой, сдержанной Владе, о её резких, словно широкой кистью нарисованных чертах, о черных волосах, заострённым мысиком сходившихся на шее, о её поцелуях и остром запахе весны, который начинал преследовать её, стоило ей выскочить за дверь школы и увидеть Владу, прислонившуюся к стене.
Чернышов-младший, от которого Оля ожидала самых оскорбительных нападок, сам неожиданно влюбился в какую-то девочку с подготовительных курсов, и на уроках сидел с мечтательно-идиотским видом, а после звонка мчался на всех парах к объекту своей страсти. Олю он не трогал.

Они шли гулять. Апрель был прохладным, и Олины костяшки пальцев быстро замерзали, но она не надевала перчаток, потому что Влада сразу брала её за руку и уже не отпускала до конца прогулки.
Патриаршие, Чистые, Тверской, Никитский - пруды и бульвары, парки и дорожки, мосты и магистрали - они бродили по извечным маршрутам всех влюблённых, перекусывали в забегаловках, на которые хватало Олиных карманных и Владиной скромной стипендии, глазели на арбатских музыкантов, вечерами по часу провожали друг друга в душных вагонах метро, запихнув каждая в одно ухо наушник с неизменными "Снайперами", и подолгу не могли расстаться у подъезда. К себе Влада её не звала - старшие Чернышовы затеяли ремонт, и дома постоянно шуровали рабочие под руководством мадам Чернышовой - дамой приятной во всех отношениях, но строгой и нетерпимой.
Оля приходила с распухшими губами, растрепанная, счастливая. Родители по-прежнему не задавали вопросов, но понимали: самое время для первой любви, что уж тут.

Говорили они по-прежнему мало. Быстро выяснилось, что миры их почти не соприкасались: Оля, выросшая в семье, где чужое мнение уважалось как данность, где принято было стучаться, заходя в комнаты домочадцев, была совершенным тепличным цветком. Жизнь её была более или менее предопределена и понятна: поступление, интересная учеба, профессиональная практика, научные труды или поток пациентов. Благородно стареющие родители. Совместные путешествия и прочие тихие радости.
Влада же происходила из суматошного и шумного семейства; их с Сашкой отец трудился водителем трамвая, как и его отец и дед и, кажется, прадед тоже. Мадам Чернышова гордо восседала на месте старшего кассира одного из огромных московских супермаркетов. Установка старших Чернышовых в отношении детей была такая: чтоб были сыты и жили, как люди. "Как люди" предполагало помощь родителям, приличный заработок, удачный брак и внуков. Сашка, на их взгляд, получился нормальным пацаном - не лодырь, не ботаник, не мямля. За слишком уж бурные попойки и конфликты с учителями отец-таки давал ему взбучку, но в целом был за сына спокоен - пойдёт работать, дури поубавится.
А вот старшая Владка была семейным разочарованием - ни самим порадоваться, ни перед родственниками похвастаться - с детства с ненавистью стягивала с себя платьица и банты, возилась с мальчишками в грязи, росла неулыбчивой букой, в подростковом возрасте выдавала экивоки вроде уходов из дома, неделями не разговаривала с родителями, заперевшись в своей комнате и врубив на полную свою невыносимую музыку. Повзрослев, стала спокойнее, поступила в медучилище, собралась стать медсестрой, и родители отстали, не мешая ей заниматься своей жизнью. Маман периодически подкатывала со своим "не найдёшь ты жениха, пока сама на пацана похожа", но Влада молча отмахивалась. В противовес всему говорливому семейству, она с детства предпочитала помалкивать.

Первая девушка появилась у неё в четырнадцать, и с тех пор она все про себя знала.

Жизнь её ей в целом нравилась: учеба была тяжелой, но интересной, однокурсницы реагировали на неё в меру неровно, так что простора для приключений хватало. Временами она ходила в клубы для девушек, чтобы побыть среди себе подобных, временами встречалась с приятельницами, такими же брутальными особами с короткими стрижками, чтобы попить пива и обсудить "девочек". Словом, плыла по течению.
Оля, другая, непохожая на её всегдашних подруг, очень ей нравилась, но Влада понимала: они - разного поля ягоды. Впрочем, они обе были ещё очень молоды, и такие мелочи их не волновали.

На майские праздники Владино семейство-таки собралось на дачу, решив сделать паузу в затянувшемся ремонте. Сашка, чья пассия уехала куда-то с родителями, изнывая от тоски, увязался тоже: скучать на свежем воздухе всяко приятнее. Конечно же, в первую же ночь Оля осталась у неё.
Эта ночь в комнате, заваленной рулонами обоев, заставленной каким-то строительным хламом, пронизанной резким запахом краски, стала первой из череды их бессонных, бессовестных, бессловесных, иступленных ночей.
Гулять они перестали.

Май шёл к концу. Экзамены надвигались. Влада вышла на первую свою летнюю практику в больницу, Оля зубрила учебники. На выходных они по-прежнему были вместе. О будущем думать было страшновато: Влада осенью собиралась окончательно выходить на работу, потому что стипендии не хватало, а у предков она не брала. Оля вообще пока не понимала, как и что у неё сложится в университете.
На неделе они почти перестали видеться - горячая пора, что поделать. Тут Олины родители были непримиримы - будь любезна, соберись в последний месяц, поступи, и гуляй себе на здоровье. Оля не возражала - любовь любовью, а об университете она мечтала давно.
После выпускного Оля, как была, в длинном платье и с торжественной лентой, позвонила во Владину дверь. Та открыла - сонная, удивленная.
- Сюрприз! - засмеялась Оля. - Я к тебе пришла в новом качестве!
- Каком это? - Влада посторонилась, пропуская ту в коридор.
- Выпускницы, дурочка!
- А-а-а, - протянула Влада, - ну и где у тебя все это расстегивается, выпускница?

Наутро, проснувшись от немилосердно бьющего в глаза солнца, Оля приподнялась на локтях, и, щурясь, посмотрела на спящую рядом, разметавшуюся по кровати Владу.
"Лучше уже не будет", - подумала она.

Конечно, Оля поступила. Влада поздравила её по телефону - с суточного дежурства. Оля повесила трубку и вздохнула: жизнь, похоже, разводила их в разные стороны. На грусть времени не было - в честь поступления родители подарили ей билеты в дом отдыха с любимой подругой, и Оля побежала собирать вещи. Конечно, хотелось поехать с Владой, но как объяснишь это подруге и её родителям, которые были в курсе сюрприза.

В июле Оля уехала с родителями в Испанию, потом - к бабушке в Калининград. Влада оставалась в Москве. Оля валялась на пляже, много читала, играла с местной пляжной компанией в волейбол, и изредка, с уколом в сердце, задумывалась о том, что почти не скучает.
Она вернулась коричневая, постройневшая, с выгоревшими на солнце волосами. Очень хотелось скорее ощутить себя полноценной студенткой: выходить утром не со школьной осточертевшей сумкой, а с обычной женской сумочкой, краситься, надевать каблуки, не думать об оценках в четверти, читать в библиотеках серьёзную литературу и писать исследовательские работы.
Друг другу они не позвонили.

Незадолго до Нового Года Оля, спускаясь в метро по дороге домой из университета, вдруг встретила её на эскалаторе в обнимку с рыжеволосой невысокой девушкой. Девушка, смеясь, отряхивала от снега Владины плечи, а она, приобняв ту за талию, молча улыбалась. Оля поспешила отвернуться. Не то, чтобы ей стало неприятно, но как-то вспомнилась эта улыбка, обращённая к ней, к Оле, в ту их безумную, первую, короткую весну. "Все хорошо, - отогнала она от себя набежавшие воспоминания, - все давно прошло".

С романами первое время как-то не складывалось, да и учеба занимала изрядное количество времени. А потом она познакомилась с девочкой с параллельного потока - дочерью известного профессора психологи. Девочка была хороша, нервна, тонка, ранима, и вскоре совершенно измучила её сценами ревности и слезами. Продержавшись около года, они расстались, и Оля вздохнула с облегчением.

По-настоящему полюбила она поздно, когда ей было уже под тридцать. К тому времени она, практикующий психолог, давно жила одна: родители неожиданно изъявили желание жить на природе и за несколько лет восстановили их старенький загородный дом, где с радостью и поселились.
Ольга, подрастерявшая девичью трепетность и превратившаяся в довольно сдержанную ироничную леди, ехала в Петербург на защиту диссертации - защищался её коллега и друг. И там, в вагоне мерно покачивавшегося "сапсана", она встретила ту, с кем теперь планировала вместе состариться: Алена, её ровесница, преподавала экономику в ВУЗе, была умна, хороша собой, и по крупным и маленьким признакам Ольге сразу стало понятно - это её женщина. С поезда они сошли вместе, и вот уже несколько лет, как старались не расставаться даже на короткий срок. Родили мальчишку, в планах была девочка. Много работали, уставали, гордились друг другом, словом, достойная жизнь достойных дам.

- Так останавливаться, нет? - нетерпеливо спросил таксист.
- Да нет, пожалуй...
Ольга все смотрела через стекло на уходящую вдаль стрелу бульвара, и перед её глазами стояли две обнявшиеся под ярким солнцем фигурки - одна кудрявая, тоненькая, со школьной сумкой через плечо, а вторая покрепче, с залихватски торчащими жесткими даже на вид волосами.
Её семнадцатая весна - безоблачная, смелая, дерзкая и неповторимая, как неповторима первая любовь.

Иллюстрация Leonid Afremov

13 АПРЕЛЯ 2016 КРИСТИНА ВОЛКОВА

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ЛЕСБИ, #ОТНОШЕНИЯ

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

"Гормон любви" окситоцин в буквальном смысле лечит разбитое сердце

Раньше считалось, что окситоцин помогает нам испытывать только чувства привязанности, эмпатии и доверия. Однако вырабатываемый гипоталамусом мозга "гормон любви" в буквальном смысле "склеивает", то есть восстанавливает клетки сердца.

Долго и счастливы: как построить отношения, которым не страшен кризис

Бывает ли в реальной жизни "жили долго и счастливо"? И если да - что для этого нужно сделать?