КВИР - Тюремная песня в прозе

Тюремная песня в прозе

Мы шли по коридору, по обеим сторонам которого располагались камеры, пока не добрались до двери с надписью красными буквами: "Камера Наказаний"...

Несмотря на то что красота его сложения стала очевидной, когда я впервые увидел его в тюремном дворе, несравненная прелесть его обнаженной фигуры окончательно потрясла меня.

Энгусу Уилсону, с благодарностью

- Отличное повышение, Тони, - тщетно пытаясь скрыть восхищение, я разглядывал его фигуру: он вполоборота стоял у окна, и волосы на его затылке, мускулистая шея с чуть заметным белокурым пушком идеально сочетались с загорелой, мальчишеской кожей, плечами, изгибом спины и таинственной долиной хребта, попеременно то скрытой, то отрадно заметной под грубой выцветшей тканью голубой рубашки, а еще ниже два этих полушария, творящие вселенную (ох! с какой же скорбию я осознаю, что никогда не смогу описать безжалостную красоту Тони Г.!), были подчеркнуты благотворным взаимодействием света и тени.
- Ведь это так? - продолжал я. - Ты надзирал за условно осужденными и в одночасье стал директором тюрьмы для несовершеннолетних. Наверняка означает, что ты пользуешься исключительным доверием.
- Да, это так, - ответил Тони обычным своим бесстрастным тоном. (Почему от его звука его голоса меня охватывает столь странное ликование?) - Наверняка они знают, что я верю в свою работу. Для этих парней многое можно сделать. Кроме того, думаю, что мальчишки уже довольны мною.
- Прекрасно их понимаю, - согласился я. Теперь, когда беглая, едва уловимая улыбка, одновременно обезоруживающая и грозная, тронула его губы, я не мог отвести глаз от его лица.
- Я тебе все тут покажу, - сказал он. - Это красивое здание: конец семнадцатого или, может, начало восемнадцатого века.

Культовый нидерландский писатель-гей Герард Реве (1923-2006) известен российским читателям по книгам "Милые мальчики", "По дороге к концу", "Мать и сын".

Мы вышли из комнаты и начали экскурсию по старым коридорам с толстыми балками на высоких потолках и узкими, забранными крепкими металлическими прутьями окошками в нишах.
- Сколько людей смотрели в эти окна на свободу, - задумчиво произнес он, склоняясь в одной из ниш и глядя на просторы холмов и лесов, тронутых осенней желтизной. - Должно быть, великое множество, сотни, тысячи. Вообрази их страхи, их тоску, их слезы, тщетную надежду избежать наказания...
- Хочешь сказать, тут всегда была тюрьма?
- О да, и уже много лет тюрьма для несовершеннолетних. Я это выяснил. Не осталось документов, подтверждающих мою теорию, но размер некоторых вещей, старых деревянных кроватей, сложенных в подвалах, и найденных там старых тюремных роб...
- Как они выглядят, эти робы?
- Боюсь, не очень изящно.
- А современные тебе кажутся изящными?
- Порой даже очень, - ответил Тони. Мы продолжили путь и, свернув за угол, спустились по старым, вытертым ступеням во внутренний двор. - Обычно они висят мешком, это правда. Но иногда я даю эконому особые инструкции, чтобы подогнал их, и тогда они сидят на мальчике, точно дорогой костюм, сшитый на заказ. Один пример ты сейчас увидишь. Интересно, сможешь ли ты его определить.

Мы вышли во двор и остановились перед группой из шести мальчиков, красивших стулья.
- Ты имеешь в виду le numéro soixante et un?
Я имел в виду крепко сложенного, но стройного парня, который, пока остальные сидели на корточках и наносили краску, стоял, чуть склонившись, и счищал шкуркой предыдущие слои. Поблекший и лоснящийся от носки - особенно на ягодицах и плечах - серый материал был убогим, но ни портной богатейшего князя на свете, ни любящая мать не смогли бы пошить наряд, столь бы тщательно отдававший должное дивным линиям тела. Швы были прострочены с исключительной заботой и точностью, так же старательно были прометаны стежки, которыми белые цифры 6 и 1 прикреплялись к его сильной спине. Нигде не поджимало, покрой куртки и штанов дышал свободой, хотя при мельчайшем движении мальчика подчеркивалось восхитительное строение его тела.
Тони кивнул в ответ.
- Запомни его номер, - произнес он вполголоса. - Такой же номер у его камеры. И ему шестнадцать лет. Что это означает?
Я снова посмотрел на мальчика, проследил взглядом линию его фигуры от узких, но крепких бедер до широких плеч, мужественной, но в то же время мальчишеской шеи и безупречных черт меланхоличного лица, отчасти скрытого спутанными белокурыми прядями, но ответить не смог.
- Сумма цифр во всех трех случаях - семь, - шепнул Тони. - Он - священный мальчик, избранный. Мы проведем его путем страданий, предначертанных судьбой.

- Ну, как дела, ребята? - спросил он.
Все шестеро на миг оторвались от своих занятий.
- Неплохо, сэр, - ответил мальчик с номером 61. Теперь он обернулся к нам, так что я мог заглянуть в его глубокие голубые глаза и рассмотреть крупный, дивно очерченный рот.
- Помнишь, Аллан, - обратился к нему Тони, - я ведь говорил тебе, что нам на днях предстоит серьезный разговор. Сегодня я тебя вызову.
- Да, сэр, - ответил мальчик, на миг опустив взгляд.

Мы перешли на другую сторону двора, оглядели старые стены, в трещинах которых пытались прижиться чахлые, томимые жаждой сорняки, и ненадолго остановились у шеренги наполненных землей ящиков, в которых некие растения без цветов влачили жалкое, лишенное солнца существование.
Я видел, что Тони смотрит на них, не видя; очевидно, его мысли были далеко.
- Это загадка, - теперь он говорил тихо, почти шепотом. - Юность, красота, благородная сила - почему судьба обрекла их на преступление? Быть может, потому, что падение, унижение, коленопреклонение перед наказанием может сделать их божественное величие зримым для смертных? Думаю, нам не стоит пытаться это понять, следует лишь подчиниться и смиренно отдаться во власть Неведомого.
Мы двинулись дальше и уже были на выходе из двора. На середине лестницы Тони остановился и обернулся, и я заметил, как сузились его глаза, а дыхание сделалось тяжелым и глубоким, пока он смотрел на мальчика номер 61, стоявшего к нам спиной и почти в прежней позе, с той лишь разницей, что теперь он чуть расставил ноги.

- А за что этот номер шестьдесят один - Аллан, если я могу его так теперь называть, - здесь оказался? - спросил я, когда мы вернулись в кабинет.
- Как раз собирался тебе рассказать, - ответил Тони. - Он прибыл сюда на прошлой неделе. Придется ему отсидеть целый год. Взламывал автомобили, уводил и катался. Я изучил его дело. В последние два раза, когда он ездил на краденых машинах, с ним были еще два парня его возраста - суд это неоспоримо засвидетельствовал. Но их имена так и не стали известны. Он их не назвал. А заставить его говорить не удалось. Интересно, старались ли они достаточно сильно и достаточно долго, - он нажал кнопку звонка. - Думаю, нам следует с ним поговорить, - заключил он. - Составишь мне компанию?
В дверь постучали, и, громыхая тяжелыми, темно-коричневыми бутсами, вошел охранник: парень лет двадцати пяти в черной кепке, черном кожаном пиджаке и черных брюках.
- Приведешь шестьдесят первый номер в одну из подвальных камер, Патрик? - спросил Тони.
Молодой человек кивнул.
- Шестьдесят первый. Слушаюсь, сэр, - ответил он, но остался на месте, словно ожидая дальнейших приказов.
- Что-то еще, Патрик? - спросил Тони.
- Отвести его в гимнастическую камеру, сэр?
- Нет, сойдет камера в середине подвального коридора.
- Он должен надеть шорты и свитер, сэр? Кажется, они тут, в вашем кабинете.
- Нет, приведи его, как он одет сейчас.
- Слушаюсь, сэр, но, если желаете, я бы охотно вам помог, - пока парень произносил эти слова, его грубое, но бесспорно красивое лицо расплылось в широкой ухмылке.
Отвечая, Тони повысил голос:
- Пока я определенно не нуждаюсь в тебе, Патрик. Какая у тебя на сегодня работа?
- Ну, сэр, есть несколько мелких дел в подвале.
- Не думаю, что тебе нужно что-то делать в подвале, Патрик, - отрезал Тони. - Не верю, что у тебя есть хоть один серьезный повод там находиться.
- Сказать по правде, сэр, я бы не прочь там пошататься, даже если вы не позволите мне помогать вам или смотреть. Это ведь отличная вещь - просто слушать, как дисциплину и порядок вбивают в мальчишку. - Казалось, что при этих словах он снова грубо ухмыльнется, однако лицо его неожиданно напряглось.
- Ты слышал мои распоряжения, Патрик, - сказал Тони, - и не дай бог я обнаружу тебя где-нибудь в подвале. А что касается дисциплины и порядка, то факты, которые мне о тебе известны, обеспечат как минимум двадцать ударов по голой заднице, если хотя бы половина выйдет на свет.
- Да, сэр, конечно, сэр, - проворно отозвался юнец, щелкнул каблуками, отдал честь и вышел из комнаты.

Через несколько минут мы тоже покинули кабинет и спустились по винтовой лестнице в подвал. Охранник, поджидавший нас внизу, отпер большую железную дверь. Тони забрал связку ключей и отослал его. Мы шли по коридору, по обеим сторонам которого располагались камеры, пока не добрались до двери с надписью красными буквами: "Камера Наказаний". Она была очевидно просторнее прочих, поскольку соседние двери находились на большем расстоянии, чем обычно. Тони приблизился к двери на цыпочках, жестом показав, что я, по его примеру, должен затаить дыхание, и неслышно поднял заслонку глазка. Я подошел сзади и через его плечо тоже заглянул внутрь. Комната, которую мы разглядывали, была примерно двенадцать футов длиной и почти квадратная. В дальнем конце на очень узкой скамье, обтянутой чем-то вроде черной кожи, сидел мальчик, с которым Тони разговаривал во дворе. Никакой мебели не было. Мальчик сидел вполоборота к нам, так что мы видели его неподвижные грустные глаза и краешек печальных, полуоткрытых губ. О нашем присутствии он не догадывался. В течение нескольких минут, пока мы стояли не шелохнувшись, он сидел неподвижно, опустив руки на колени. Лишь один раз его голова качнулась, так что дрогнула челка.

Нас окружала полная тишина. Когда мы вошли в подвал, Тони запер решетку, и ни в одном из темных концов коридора никого не было видно. Я провел руками по его одежде и добрался до места, где вожделение было явно на ощупь. При моем прикосновении легкая дрожь прошла по его телу, и я почувствовал, как его дыхание стало глубже и тяжелее.
- Вставай, парень, - внезапно тихо, но отчетливо произнес он в глазок.
Мальчик мгновенно вскочил. Тони повернул ключ и открыл дверь. Мы вошли, Тони снова запер дверь и убрал ключи.
Увидев нас, мальчик отошел в дальний угол. Спрятав руки за спиной, он смотрел на нас расширенными глазами. Я заметил, что его губы дрожат.
- Мы пришли поговорить с тобой, Аллан, - начал Тони. - Думаю, ты знаешь, в чем дело.
- Нет, сэр. Я... я не знаю, - ответил мальчик слабым робким голосом. Он избегал взгляда Тони и смотрел на запертую дверь. Я машинально взглянул в ту же сторону и заметил, что к внутренней стороне двери приделано что-то вроде ящика со стальными стенками, но решетчатой дверцей, чтобы видно было содержимое. На трех крючках там висели тонкая трость два с половиной фута длиной, полоска промасленной кожи такой же длины и шириной в треть дюйма, с ручкой из переплетенных и завязанных узлами ремешков, и, наконец, очень тонкая и гибкая кожаная плетка с плетеной рукояткой из такой же кожи.

- Подойди и сядь сюда, Аллан, - произнес Тони, указывая на середину скамьи. Она представляла собой нечто что-то вроде кожаной кушетки, которую встречаешь на изображениях смотровой комнаты врача полувековой давности, с той лишь разницей, что эта была как минимум восемь футов длиной и вряд ли шире полутора футов, причем с двух концов находились два металлических зажима, которые можно было открывать и закрывать барашковыми болтами. Мальчик нерешительно подошел и сел. Тони устроился справа от него и показал, что мне следует сесть слева. Я повиновался. Заговорив снова, Тони мимоходом коснулся шеи мальчика, похлопал его по плечам, а потом положил на них руку. При каждом движении Тони мальчик ежился и, казалось, невероятным усилием преодолевал позыв сжаться от страха.
- Что я хочу узнать у тебя, Аллан, - Тони не смотрел мальчику в глаза, а разглядывал стальной ящичек на двери, - это личные данные, то есть имена и адреса, тех двух молодых людей, с которыми ты был перед самым арестом, - белокурого и черноволосого, твоего возраста и роста. - Он погладил мальчика по голове.
- Не понимаю, о чем вы, сэр, честно, не знаю, - ответил тот, почти заикаясь. Голос его стал еще тоньше и слабее.
- Не хочу слушать твое вранье, Аллан, - продолжал Тони, - и ты это скоро прекрасно поймешь. У нас отличные детекторы лжи, они определят, правду ты говоришь или нет.
- Прошу вас, сэр, - взмолился мальчик. - Я ничего об этом не знаю. Ничего не знаю о тех двух парнях, никогда их не видел, правда, сэр, не видел.
- Ты ведь любишь свою маму? - спросил Тони.
Мальчик кивнул.
- Да, сэр, да, - прошептал он.
- Что бы я ни сделал с тобой, она не сможет тебя услышать или помочь тебе, и никто тебе не поможет. Ты тут с нами один. В коридоре никого, и во всем подвале тоже. Даже если твои крики и вопли услышат на верхних этажах, никто не придет, поскольку они знают, что это я занимаюсь с тобой, Аллан. Ясно тебе?
- Да, сэр, но, пожалуйста, сэр, я совсем ничего не знаю, сэр, - взмолился мальчик. Его тонкое, милое лицо побледнело. Тони перестал гладить его по голове и поднялся.
- Ладно. А теперь раздевайся. Вставай.

Мальчик мгновенно встал, но, оказавшись на ногах, взмолился снова:
- Не делайте мне больно, сэр, не надо, сэр, я не имею никакого отношения к этим ребятам, о которых вы говорили, сэр, честно, я ничего о них не знаю, клянусь, не знаю, сэр, - повторял он голосом столь юным, столь беззащитным и невинным, что мне захотелось обнять его, прижать к себе и целовать милое лицо, уже взмокшее от страха.
Тони стал расстегивать на мальчике рубашку и дал мне знак, что я тоже должен его раздевать. Расстегнув манжеты, Тони стал снимать рубашку, а я принялся развязывать шнурки Аллана. Когда я стаскивал ботинки, поднимая его ноги, я почувствовал, как сильные мускулистые лодыжки дрожат от моих прикосновений. Тони, в свою очередь, расстегнул Аллану штаны, стащил их вместе с трусами и заставил мальчика, сделав шаг, избавиться от них окончательно.

Несмотря на то что красота его сложения стала очевидной, когда я впервые увидел его в тюремном дворе, несравненная прелесть его обнаженной фигуры окончательно потрясла меня. Его покрытая пушком шея, его плечи и бронзовая - вероятно, после плавания - спина, словно принадлежали юному божеству. Ноги - длинные, стройные и такие же загорелые, были одновременно и мальчишеские, и как у взрослого мужчины; нежный серебристый пушок, заметный только, когда свет падал под определенным углом, покрывал их от бедер до лодыжек.
Аллан и Тони смотрели друг другу в глаза, а я, стоя за спиной мальчика, взглянул на его зад, который плавки защитили от солнца. По форме ягодицы были как у взрослого, и все же оставались мальчишескими и узкими, с ямочками по бокам - признак атлетической фигуры. Они оставались бледными, но все же не были белыми, а выглядели так, точно кожу покрывал естественный загар.
- Ложись, парень, - велел Тони.
Мальчик застыл, что-то невнятно, умоляюще бормоча. Внезапно Тони повалил его на скамью и, дав мне знак помогать, всем весом налег на распростертое тело, ловко поймал левую лодыжку и зажал в стальной скобке. Я сделал то же самое с правым запястьем Аллана; теперь мальчик стал беспомощным, так что всего за несколько секунд мы смогли закрепить другую лодыжку и запястье.

Только сейчас я заметил, что поворотом колесика можно увеличивать длину скамейки, и с помощью этого устройства Тони растянул мальчика так, что у того не осталось ни малейшей возможности шевельнуться. Тони уселся на ноги мальчика и принялся медленно гладить его по шее; его пальцы медленно блуждали по спине Аллана, время от времени замирая у ягодиц.
- Придется тебе сказать правду, Аллан, - произнес он. - Не важно, сколько времени уйдет, чтобы ее вытащить.
Он встал, подошел к шкафчику, открыл маленьким ключиком дверцу и вытащил трость. Приказав Аллану повернуть голову, он с силой размахнулся, и трость просвистела в воздухе перед самыми глазами мальчика. Потом Тони уселся ему на плечи, лицом к ногам.
- Правду, правду, - тихо бормоча это слово, он сперва нежно постукивал кончиком трости по ягодицам Аллана и бедрам, а потом остановился, занес ее над головой и прицелился. С резким, свистящим звуком он безжалостно обрушил трость на ягодицы. Я слышал, как дыхание мальчика прервалось всхлипом, перешедшим в протяжный, хриплый стон. Аллан сопротивлялся и ерзал изо всех сил, но у него не было ни малейшей возможности сменить позу, в которой застыло его беспомощное распростертое тело; лишь кожа на запястьях и лодыжках стиралась от его рывков об острый металл зажимов.

- Решил поплясать? - Тони снова поднял трость, на этот раз целясь чуть ниже. - Вместо этого ты у меня попоешь. Ты можешь рассказать все, что знаешь, под любой мотив, пока я буду отбивать время.
Он опустил трость на ляжки мальчика. Аллан замотал головой от боли и начал дико, прерывисто всхлипывать.
- Тебе понадобится вся дыхалка, Аллан, если ты еще не решился сказать правду, - заметил Тони.
С потрясающей скоростью и неиссякаемой силой он принялся безжалостно лупцевать ягодицы мальчика по краям, сверху и у самого паха. Аллан пытался что-то сказать, но, помимо бездыханных, воющих всхлипов, из его губ доносились лишь неразборчивые обрывки слов, не складываясь во внятные фразы. Внезапно трость замерла, и Тони кончиками пальцев ощупал десятки уже набухших алых рубцов.
- Пока ты еще не запел, мальчик, - сказал он, - но, думаю, скоро начнешь. Так что это были за парни?
Через несколько минут Аллану удалось подавить рыдания и произнести членораздельную фразу. Он снова клялся, что ничего не знает, и умолял Тони больше его не бить.
- Довольно, сэр, - всхлипывал он, - не надо больше меня бить, это ужасно больно, сэр, правда... Я это не выдержу, сэр... - он внезапно остановился и слабо вскрикнул от ужаса и отчаяния, увидев, что Тони идет к шкафчику, вешает трость на крюк и достает тонкий кожаный ремешок.

Миг спустя Тони уже вернулся, но не сел на плечи Аллана, а, расставив ноги, встал у нижнего конца скамьи. Чуть наклонившись, он принялся щекотать лицо и шею мальчика кончиком ремешка. Аллан застонал, словно предчувствуя боль предстоящей пытки. Его всхлипы становились все более глубокими и хриплыми, и внезапно он с дикой, почти удушающей скоростью заговорил. Его лицо блестело от слез и пота; искаженное отчаянием, оно показалось мне еще красивее.
- Я ничего не знаю, не знаю, не знаю, - повторял он снова и снова.
Конец ремня, нежно скачущий вверх и вниз, словно нить марионетки, с которой играл Тони, то с едва слышным шелестом падал на белоснежную кожу, то скользил по ней, следуя изгибу позвоночника, медленно путешествовал по спине и, пританцовывая, пробегал по нежной долине между ягодиц, а потом надолго застывал под ними в узком пространстве между бедрами.
- Говори, Аллан, говори, - бормотал Тони, - ты крепкий парень, верно? Смелый и отважный. Хочешь показать, что ты не из тех, что сразу начинают вопить, правда? Ну, бога ради, красавчик, еще поорешь во всю глотку.
Он склонился чуть ниже и вскинул ремешок. Когда Тони опускал его, тот не зажужжал в воздухе, а тонко взвизгнул, будто далекий свисток. Казалось, Тони хочет расчленить желанное мальчишеское тело. Сначала он ударил Алана по шее, потом начал стегать по плечам, спускаясь дюйм за дюймом, каждый раз захватывая всю спину мальчика. Он рассек нежную кожу ягодиц, целясь то прямо, то сбоку, то наискосок. И снова истязаемое тело тщетно пыталось высвободиться, а звуки, вылетавшие изо рта юной жертвы, превратились в рев зверя, пытающегося вырвать из капкана раздробленные лапы. Тонкие струйки крови потекли по бокам ягодиц. Сразу под ними Тони искусно рассек кожу ног, каждый раз меняя положение, чтобы удар был полноценным. Исполосовав обе ноги со столь же неукротимой силой, он остановился.

- По-прежнему не хочешь говорить или все-таки скажешь? - спросил он тихо.
Ответить мальчик не мог. Только дикие, то с бульканьем, то с подвыванием, но одинаково неразборчивые слова вырывались из дрожащих губ, которые он от боли искусал до крови.
- Перевернем его, - сказал мне Тони.
Мы отвинтили зажимы. Когда мы поднимали мальчика, укладывали на спину и снова закрепляли лодыжки и запястья, он даже не пытался сопротивляться.
- Теперь, сдается мне, ты станешь очень красноречивым, - Тони пошел к шкафчику, повесил ремень и вернулся с кожаной плеткой. Когда он поднял ее, демонстрируя, мальчик попытался что-то сказать, но не смог. Его большие голубые глаза с длинными ресницами взирали на Тони, словно в последний раз безмолвно умоляя о пощаде; голова дрожала, как в лихорадке.
Сперва Тони пощекотал ему подмышки и пупок кончиком тонкой, как струна, плетки, затем ласково позволил ей добраться до скромной, совсем мальчишеской шерстки лобка. Он дал ей потанцевать на большом и все же кажущемся невинным члене, позволил завернуться в шутливой пляске, а потом, точно хотел поиграть с нею, как с юлой, обернул конец вокруг мошонки мальчика и стал тихонько подергивать.

- Скоро заговоришь, - шепнул он, гладя волосы Аллана и сдвигая с его лба взмокшие от пота пряди. Он поднял плетку и долго целился, несколько раз меняя позу, потом опустил руку и одним ударом рассек нежную кожу мошонки и пениса. Не обращая внимания на душераздирающий, звериный визг, вырвавшийся из губ мальчика, он хлестнул по тому же месту еще пять раз и остановился. Затем склонился к самому лицу мальчика.
- Есть что сказать? - спросил он.
- Я... эти парни... я вам скажу... я их знаю, - прошептал Аллан. - Я все расскажу.

Перевод Д. Волчека. Фото Chi Chi Larue

Книги Герарда Реве в магазине "Индиго".

10 ДЕКАБРЯ 2014 ГЕРАРД РЕВЕ

Ссылка:

Смотрите также

#БДСМ, #ЗНАКОМСТВА, #НАСИЛИЕ, #ОТНОШЕНИЯ, #ПРОЗА, #ТЮРЬМА

18 фото с феста любителей кожи на улице Фолсом в Сан-Франциско

В минувшее воскресенье любители кожи, латекса и резины, а также других фетишей со всего мира по традиции собрались на улице Фолсом в Сан-Франциско.

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

"Гормон любви" окситоцин в буквальном смысле лечит разбитое сердце