КВИР - Солдат

Солдат

В те времена солдатики иногда останавливали мой взгляд, но по-настоящему не интересовали...

Симпозиумы - не обременительное ни для души, ни для кошелька средство удовлетворения любопытства, охоты к перемене мест. Просто так совестно и накладно сбрасывать вериги, но некая цель - достойное оправдание не всегда достойных желаний. Необременительность хоть на несколько дней - неплохая приправа к не заслуженной, не выстраданной свободе. У последних часов этой свободы особый горьковатый привкус допиваемого кофе.
Не разрушенные деревянные центры российской глубинки, не потревоженные войнами и избытком средств на архитектурный вандализм, таят в себе особую прелесть Скотопригоньевска, за ставни которого по недостатку времени и таланта можно и не заглядывать. Что может быть замечательней предотъездного бесцельного дефилирования вдоль деревянных фасадов, а устав, возвратиться в номер - обкомовская броня - в котором можно, в отличие от зафасадного быта деревянной перекошенности, по-человечески существовать. Обитатели таких деревянных центров обычно люди любопытные, но осторожные: чужое заманчиво, но уж больно не наше.
Насытившись вросшим в землю чужим временем, я повернул обратно. Заблудиться было никак не возможно: здание гостиницы виднелось отовсюду, дамокловым мечом нависая. Деревянная улица, постепенно сменяясь другим временем и нравами совершенно иными, упиралась в многочисленные вывески. Перед отъездом не мешало перекусить, на ужин в ресторане не было ни времени, ни желания, ни лишних - свобода кончалась - денег, но пиццу и колу перестроечные ветры донесли и сюда.
Вынырнув после еды из подвального заведения в начавший накрапывать дождь, я ощутил откуда-то сбоку взгляд, а сделав несколько шагов и оглянувшись, понял, что он принадлежит невысокому в чудовищно мешковатой форме солдатику. Им он меня то ли провожал, то ли удерживал. В те времена солдатики иногда останавливали мой взгляд, но по-настоящему не интересовали. Несколькодневный пост фантазии пробуждал, но с солдатиками не связывал. Через несколько шагов я обернулся. Он шел как бы сам по себе, не приближаясь, как-то по-собачьи за чужим увязавшись. Я ленив, но любопытен. Внезапно остановившись и перехватив убегающий взгляд, спросил, нет ли у него прикурить. От удивления он долго ковырялся в карманах, но спички нашлись. Ожидая пока, прикрывая огонь от дождя, закурю, он уже откровенно всматривался в меня, видимо, пачка мальборо еще больше разожгла интерес.

Как будто вместе с формой он снял броню и, не стесняясь, разглядывал меня, втягивая глазами и приоткрытым ртом каждый мой волосок. Но по-настоящему я понял его, когда взгляд разрезал меня посередине.

Его наверняка только-только призвали. В есенинском лице была какая-то червоточинка: все будет хорошо - так и засохнет, а нет - не приведи Господь. Щеки еще не брил, только подбородок и верхнюю губу, да и то не часто. В благодарность за спички без слов протянул пачку, как водится, щелкнув пальцем по донышку - подавая сигарету. Взял и, любопытства стесняясь, крутнул рассматривая, а, прикурив, выдохнул осторожно спасибо.
Через минуту он уже на законных основаниях состоявшегося знакомства охотно отвечал на вопросы. Из сибирского поселка, мать и сестра, отца нет, забрали сразу после школы, пошел на год позже, поэтому и не успел ничего, в армии четыре месяца, в учебке дрючили сильно, сейчас ничего - в хозроте, часть рядом с городом, иногда отпускают. Жрать хочется всегда, хлеба достаточно, но всего остального мало, лучшее - старикам, не бьют, но шпыняют, работать за себя заставляют, жить можно, только нет денег совсем, даже на сигареты. В казарме холодно, одеяло тонкое, а свитер, рубашку и спортивный костюм сразу же сперли.
Получалось, он меня провожал. Сигареты докурились. Недалеко от гостиницы была пиццерия. Отказывался, так что пришлось, как бы играя, подтолкнуть его в дверь. В несколько приемов он все сглотнул, и, уже не отказываясь, медленней повторил. Допив колу, выдохнул сыто спасибо. Выйдя из пиццерии, протянул ему на прощание руку. У подъезда гостиницы обернулся. Он стоял и смотрел в мою сторону, будто бы провожая. Вспомнив, что в казарме холодно, а вещи украли, я решил отдать что-нибудь из командировочного набора. Он словно ждал, что обернусь и позову.
На этот раз отказываться не стал, может быть, не хотел искушать судьбу, и через несколько секунд мы поднимались с ним в лифте. Тогда мне и в голову не пришло, что не стоит на виду у всех подниматься в номер с солдатиком. В переполненном лифте мы оказались лицом к лицу. Его рот был слегка приоткрыт, я ощущал его дыхание, в глазах - неистребимое удивление, на правом подбритом виске - крошечная родинка, которую хотелось смахнуть. Было сыро, моя одежда и его форма успели набраться влаги, но батареи в номере были горячие - уже топили, так что можно подсушиться, тем более есть еще время. Достав свитер и спортивный костюм, протянул ему. Он не сразу сообразил, что это подарок, а сообразив, стал долго отнекиваться. Последним его аргументом, последней попыткой оградить врожденную стеснительность перед невиданной щедростью было то, что вещи на него велики. Он и сам понимал, что преувеличивал: мой размер хоть и был явно больше, но не настолько, чтобы это имело значение для вещей, назначенных для ночного ношения в качестве пижамы под одеялом. Своим "примерь" я его убедил. Раздеваться для сушки мы стали одновременно. Его китель и свой пиджак я разместил на батарее, где больше не было места. Когда обернулся, он рассматривал в зеркале свое новое - в японском свитере - изображение. Нижняя половина была по-русалочьи обезображена обвисающей мокрой тканью, но он себе нравился, может быть, вспомнив картинку в журнале или виденное по телевизору.
- Ну, вот видишь, окей. Валяй дальше, - подтвердил я факт дарения.
С рубашкой заминки не было, под ней оказалась вытянутая, не по размеру, застиранная майка. Снимая брюки, он отвернулся, а момент надевания спортивного костюма я, занятый устройством своих брюк на единственном стуле, пропустил. Когда поднял глаза, он был уже в полном облачении, и против ожидания странно глядел не в зеркало, а на меня. К всегдашнему удивлению примешалось что-то растущее из червоточинки. Как будто вместе с формой он снял броню и, не стесняясь, разглядывал меня, втягивая глазами и приоткрытым ртом каждый мой волосок. Но по-настоящему я понял его, когда взгляд разрезал меня посередине. Поначалу показалось, что это обычное его удивление: мои белые обтягивающие трусы резко контрастировали с его обвисшими черными. Но даже мешковатые, они не могли скрыть возбуждение. Он стоял неподвижно, не решаясь сделать малейшего движения - навстречу мне и, казалось, удивившему его самого возбуждению. Фигура была настолько нелепа, что трудно было удержаться от улыбки. Руки, обвисшие вдоль тела, вытянутая майка, обнажающая с двумя розовыми отметинами грудь, почти безволосые ноги. И сквозь эту детскую незащищенность, нескладность проламывалось, как сквозь девственную плеву, желание. Подавив улыбку - он мог принять ее за издевательскую - я ждал, когда он успокоится или же отвернется. В номере темновато, однако зажигать свет явно не к месту. Что-то спросил, полагая, что отвлеченный разговор его успокоит. Односложно ответил, но позы не изменил, не шелохнулся. Червоточинка из темной отметины на кожуре разрасталась, превращаясь в червивое яблоко. Следующее мгновение и два движения, его и мое, слились: его рука непроизвольно, по казарменной привычке потянулась к вздыбленным трусам, а я ощутил, как во мне, не подходящее ни месту, ни обстоятельствам, желание поднимается.
Навстречу друг к другу шагнули одновременно. И - как там, в лифте, теснота, родинка на виске и дыхание. Его губы ткнулись в мои. Я, подхватив движение, коснулся своим ищущим языком его, неподвижного, влажного, неумелого. Увидел родинку и слизнул, затем - розовые отметины. Руки сплелись и разбежались - сорвать друг с друга последнее разделяющее, и встретились, дразня, возбуждая друг друга. Растущая жажда, не находя выхода, натыкаясь на неумелость, проступала потом, мы искали друг в друге что может совместиться, соединиться, совпасть. Как раньше, на улице, он шел за мной по-собачьи покорно. Мои руки обхватили его маленькие, едва ли не по объему моих ладоней, выпуклости без единого волоска, следуя за мной, он ласкал мои, с густеющими книзу волосами.
Я обхватил его твердый вздувшийся и легким движением отодвинул кожицу, обнажив готовую взорваться головку. Он сделал то же, и плоти взорвались одновременно. Мы вновь ласками вернули друг другу желание. Он мною дышал, впитывая дыханием мое возбуждение. Его губы сомкнулись, язык заскользил, задрожал, забегал. Обессиленный, из объятий его выползая, опустился я на колени. Белая дуга выгнулась - к его животу, вновь нас соединяя. Затем я повторил все, чему он меня научил. Обессиленно уползли на кровать. И снова руками, губами я вхожу в яблочные половинки, ищу зовущую, требующую меня червоточину, и она, разрастаясь, учит, манит и требует.

Проснулся я через час, но ни тогда, ни после не мог толком восстановить кусок жизни между гостиничным номером и голосом стюардессы, требовавшим пристегнуть перед посадкой ремни.

23 МАЯ 2017 М. ЗЛОЧЕВСКИЙ

Ссылка:

Смотрите также