КВИР - Школа

Школа

Награжденный всеми возможными эпитетами, которыми обычно удостаивают женоподобных юношей, ты чувствовал в нас источник опасности, и, в конечном счете, оказался прав.

Мы уже были слишком пьяны, чтобы понять, насколько чудовищна картина, которая перед нами разворачивалась. Мы просто смеялись, принимая происходящее, как обычную, невинную шутку.

Чаще всего случается это со мной во вторую половину осени, когда хоровод последних солнечных дней заканчивает свой изнурительный, жаркий бег, а вслед за ним приходят дожди, которым нет конца. Я вновь вспоминаю о тебе, мальчике из детства. Вспоминаю с болью оттого, что ничто изменить уже невозможно. Я знаю, что ты простил меня. Я заслужил прощение, пусть и не перед своей совестью; именно заслужил, хотя бы тем, что вынужден находиться там, где теперь нахожусь. Прошло уже немало лет с той поры, но, право слово, я помню всё случившееся так, словно это было, скажем, вчера. При всей никчемности моей памяти на лица, я отлично помню твои черты; тонкие, почти женские, что вызывало у нас, твоих одноклассников, ничем не объяснимую неприязнь. Хотя трудно сказать по правде, что раздражало нас в тебе больше; внешность, полное игнорирование нашей компании или неестественная для нашего городка вежливость - ты всегда старался говорить предельно вежливо. Причем, вне зависимости от возраста и пола собеседника. Плюс ко всему, ты был единственным мальчиком, который посещал местную танцевальную студию. Частенько шатаясь без дела по округе, мы заглядывали в окна студии, не без смеха нарочито уродливо копировали твои жесты, обсуждали твои физические недостатки. Точнее то, что казалось нам недостатками. Впрочем, ты с нами-то не особо горел желанием общаться. Награжденный всеми возможными эпитетами, которыми обычно удостаивают женоподобных юношей, ты чувствовал в нас источник опасности, и, в конечном счете, оказался прав.

Будучи в девятом классе и считая себя вполне взрослыми, полноценными мужчинами, мы решили после школы выпить. Не пива какого-нибудь, а именно водку. Теперь-то поступок тот кажется наивным и банальным, но в то время совершаемое воспринималось нами словно дерзкий подвиг. В магазин единогласно отправили второгодника Пашу по прозвищу Могила; ему бы точно поверили. Каждый притащил из дома, что мог; кто хлеба, кто сало копченное, кто колбасу. Со всем этим добром мы удобно устроились за ангарами-складами неподалеку от трубопрокатного завода, разогнав местных собак, и принялись за водку. Сперва водка показалась нам омерзительной; мы пили, хоть и закрыв глаза, но храбро, почти не морщась и не жалуясь на неприятную горечь. Подростковое сознание быстро одурманилось алкоголем. Если в самом начале попойки мы лишь делали вид, что пьяны, изображали хмельные движения, то под конец действительно шатались, оступались и падали. Нам было смешно, но хотелось большего, хотелось приключений. Нет смысла описывать содержание наших бесед, сопровождаемых, как это заведено в компаниях современных молодых людей, туалетными шутками и анекдотами. Лучше сразу перейду к тому моменту, когда в процессе пьянки кому-то в голову пришла идея пройтись по улице.

Ах, как же все-таки хочется вернуть этот момент, когда мы, одержимые дурной, пьяной смелостью, выбирали направление, куда двинуться дальше; хочется вновь оказаться в том времени и предложить какую-нибудь чушь вроде того, чтобы пойти в женское общежитие или в дом, где жила Светка, наша первая красавица. Ведь задержись мы на минуту, то ничего бы не произошло. Но история, как известно, не терпит сослагательных наклонений. Направление, избранное нами, оказалось роковым и для меня, и для тебя, возвращавшегося из танцевальной студии. Свернув за угол, компания пьяных подростков почти носом к носу столкнулась с тобой.

- О! - обрадовано воскликнул Могила, когда узнал тебя. - Это же наш Серёжа-петушок!

Ты вполголоса поздоровался и хотел было обогнуть всю компанию, но Могила, крепко вцепившись в твой локоть, притянул тебя к себе:
- Куда это ты собрался?
- Мне домой... Меня мама ждёт... - пролепетал ты.
- Мама ждёт, - Могила обернулся к нам и скорчил страдальческое лицо. - Мамочка ждёт и никак не дождется своего мальчика-педика... Ты мужик или нет?
- Мне нужно домой, - повторял ты, не слушая и пытаясь вырваться. - Правда, очень нужно...
- Ну, ничего... Сейчас мы из тебя мужика сделаем, - Могила вновь посмотрел на нас и заговорщически подмигнул. - Там водка еще осталась?
Кто-то покивал и показал полупустую бутылку.
- Сейчас ты пойдешь с нами... Мы тебя научим, как стать настоящим мужиком, - Могила толкнул тебя перед собой и отвесил легкий пинок. - Пшёл.

Мы засмеялись и тоже пошли следом. На протяжении всего пути к ангарам ты, заикаясь, объяснял, почему тебе нужно спешить, что мама твоя заболела, не хотела даже отпускать сегодня в студию, и что если ты не придешь вовремя, будет страшно волноваться. Это было бесполезно. Мы, вконец одуревшие от водки, даже не понимали смысл твоих слов. Нас больше всего интересовало то, что хочет предпринять Могила по отношению к тебе. Вернувшись на покинутое нами минут десять назад место, он грубо усадил тебя за полутораметровую деревянную катушку от кабеля, служившую нам чем-то вроде стола, всучил тебе в руки бутылку с водкой и спокойно сказал:
- Испей-ка водицы огненной, петушок.
Под наш дружный смех ты брезгливо наморщил лоб, не без отвращения вертел бутылку, разглядывая криво приклеенную к ней этикетку, потом поднёс ближе и вдохнул. От непривычного запаха спирта твое лицо передернуло. Ты решил было поставить бутылку на "стол", но Могила проворно перехватил твою руку.
- Но-но-но! - зловеще улыбаясь, проговорил он. - Если взялся, то надобно выпить. Посмотри на ребят, Сережа, - Могила, не отпуская твою руку, кивает в нашу сторону. - Вот они могут. А знаешь почему?
Ты отрицательно мотнул головой.
- Потому что они настоящие мужики. И ты станешь таким, если выпьешь. Мы все тебя будем уважать, понимаешь?
Ты снова подносишь бутылку ко рту, прикладываешься губами к горлышку, отважно делаешь честный, большой глоток, затем еще один, но уже слабее. А после третьего ты поперхнулся. Бутылка выскользнула из твоих рук и, расплескав прозрачную жидкость, подкатилась к ногам Могилы. Тот хмуро посмотрел на тебя, отплевывающегося и судорожно вытирающего губы.
- Я так и думал, Сережа, - протянул он загробным голосом. - Никакой ты не мужик, а самый обычный педик. Но ничего страшного. Раз уж ты отказался от водки, то мы тебя по-другому угостим, - с этими словами он вплотную приблизился к тебе, широко расставил ноги и расстегнул ширинку.
- Соси, педик, - спокойно сказал он. - Соси и благодари нас за наше гостеприимство.

Мы уже были слишком пьяны, чтобы понять, насколько чудовищна картина, которая перед нами разворачивалась. Мы просто смеялись, принимая происходящее, как обычную, невинную шутку. А между тем Могила был настроен более серьезно. Он извлек из брюк свой маленький, еще неокрепший детский член и приблизил к твоему рту. Я помню твои глаза: широко раскрытые, испуганные глаза. Помню, как ты задрожал, затрясся всем телом, посмотрел с невыразимой мольбой на нас, словно ища поддержки. Но какой поддержки ожидал ты от кучки пьяных уродов, готовых по примеру Могилы устроить над тобой такую же содомию. Нас смешило всё; нам было смешно при виде Могилы со спущенными штанами, смешно при взгляде на твое лицо. Когда же ты заплакал, мы тут же повалились в траву, держась за животы. Могила опустил пятерню на твою голову, повернул к себе:
- Если ты сейчас не начнешь сосать - мы тебя уроем! Прямо здесь. Отрежем тебе всё, что торчит. Всё равно оно тебе не нужно, - он подал нам знак окружить тебя со всех сторон, чтобы ты не смог сбежать. - Открой ротик, Сережа.

И вот мы, все еще давясь от смеха, стоим позади тебя полукругом, справа путь к твоему возможному отступлению перекрывает стол, а впереди стоит Могила с зажатым в руках членом. Из твоих глаз катятся слезы. Ты упираешься руками в колени Могилы, пытаясь отстраниться, но он крепко хватает тебя за уши и притягивает к своему паху.

Никто сразу не сообразил, что произошло в последующие десять секунд.

- Держите ему голову, - скомандовал нам Могила, а сам стиснул пальцами твои щеки, растягивая губы.
Ты стискиваешь челюсти, но Могила с размаху бьет по ним кулаком. Из твоего рта течет кровь, но пьяный подросток этого не замечает. Он вкладывает свой член в твой раскрытый рот, начинает медленно двигаться вперед-назад, приговаривая:
- Вот так, моя девочка, очень хорошо. Да... Да... Умница...
Но вдруг его лицо искажается гримасой боли. Могила истошно взвизгивает, дергается и, схватившись обеими ладонями между ног, отскакивает в сторону. Не удержавшись на ногах, он валится прямо на песок и начинает орать, страшно и как-то не по-человечески.
Ты тут же срываешься с места, перепрыгиваешь через корчащееся тело и несешься прочь от ангаров к остову строящегося здания, за которым располагалась наша школа. Мы непонимающе наблюдаем за происходящим, пока Могила не обретает способность к членораздельной речи.
- Эта сука мне хер прокусила! - вопит Могила. - Епт, а вы что стоите, гады?! Тащите его сюда! Я ему ща голову оторву!
- Слышь, Могила, - говорит кто-то неуверенно. - Может врача тебе вызвать?
- Какого врача!!! - задыхается от крика Могила. - Приведите мне эту суку, иначе я вам всем головы поотрываю! Лучше вспомните, куда он побежал.
- В сторону школы, - говорю я и добавляю осторожно, - а если он расскажет классухе?
- Да что он расскажет? - возражает Могила. Боль его, видно, постепенно отпускает, но кровь все еще сочится сквозь пальцы. - Что он там расскажет? Что хер у меня сосал?

Мы оставили нашего друга лежать на песке и бросились следом за тобой. Похмельное состояние как рукой сняло. Мы начали лихорадочно, но относительно трезво, соображать, где ты мог спрятаться. Кто-то отправляется к стройке, кто-то начинает искать тебя между ангаров, кто-то бежит на улицу, кто-то говорит, что пойдет караулить тебя возле дома. Мне достается школа.

Я дошел до ограды из белого кирпича и, минуя пустой школьный дворик, оказался у центрального входа со стеклянными дверями. На улице жарко и поэтому уборщица оставила двери открытыми. Коридоры внутри здания тоже пусты. Почти все ученики уже разошлись по домам, только за стенами продленных классов слышен невнятный шум.
Я долго бродил по этажам, открывая все подряд двери, спрашивая что-то наобум, извиняясь, но нигде не мог найти тебя. Наконец я добрался до четвертого этажа. Все классы были заперты, оставался лишь туалет в боковом коридоре. Я толкнул дверь. Мои глаза сразу же заволокло неким туманом, и я невольно отшатнулся, едва не потеряв равновесие.

Ты висел на трубе, торчащей из стены напротив кабинок с унитазами. Твою посиневшую шею затягивали подтяжки, служившие минуту назад совершенно для других целей. Я замер на пороге, затем кинулся к тебе, схватил за ноги, приподнял, сорвал с твоей шеи петлю, взвалил тело твое на себя и осел на кафельный пол. Так и сидел посреди грязного сортира, а голова твоя лежала на моих коленях, неестественно вывернутая к окну и безжизненными глазами уставившаяся в проплывающие за окном облака.

* * *

Минуло десять лет. О случившемся так никто и ничего не узнал. Ребята из класса, свидетели, после трагического случая с тобой стали еще более дружны. Правда, Могила не был больше вхож в нашу компанию. Озлобленный на нас и весь мир, он связался с такими же, как сам, выродками из местного училища, и вскоре бросил школу. По достижению призывного возраста был отправлен на срочную службу, а после возвращения запил по-черному. И теперь его можно, наверное, встретить у какой-нибудь помойки - грязного и вонючего, как сама помойка, спящего на дне мусорного бака.
Остальных ребят также не минули превратности судьбы. Один разбился на угнанном у собственного отчима мотоцикле, другой попал в детскую колонию за грабеж - залез ночью в гараж учителя физкультуры и украл магнитолу, сварочный аппарат и поливальный шланг, третьего избили до смерти родители девушки, которую он соблазнил, после чего та забеременела, четвертый подсел на винт и нынче меняет свое место жительства с наркологической клиники на психиатрическую. Когда я видел его в последний раз - он мало напоминал себя прежнего и был похож, скорее, на растение, чем на человека или просто живое существо. Говорят, он порезал себе вены. Но это, вероятнее всего, лишь слухи. По-моему, он вообще не соображает, что такое вены и зачем их режут. Трое, как и Могила, ушли в армию. Будучи друзьями, они подписали контракт, по которому им надлежало отправиться в горячую точку. И отправились. Обратно им не суждено было вернуться.

Не вернулся бы и я, если бы попал в армию вместе с ними, но судьба распорядилась иначе, и я не знаю, честно сказать, что хуже - погибнуть на войне или вести существование подобное моему нынешнему. После твоей смерти, Сережа, я втайне от друзей стал изучать... Не то, чтобы изучать... Наверное, лучше называть это просто интересом или удовлетворением любопытства. Расскажи я о том, чем занимался, ты стал бы смеяться. Кажется, даже слышу, как ты смеешься сейчас... Где-то там... Далеко за пределами окружающей реальности.
Так вот, я стал читать. Много читать, слушать и смотреть. Я заказывал через почту "до востребования" книги о проблемах гомосексуалов и книги, написанные самими гомосексуалами; как только узнавал, что кто-то из музыкантов является геем - тут же находил и скупал все альбомы этого музыканта; под предлогом "друзья попросили" искал в видеопрокате фильмы Альмодовара. Мне повезло. Спустя четыре года удалось мне выпросить направление в один из московских технических институтов у директора завода, куда я попал по распределению после окончания училища. Это давало мне больше возможностей находить специфические произведения "голубого" искусства без боязни огласки. Москва, по сути, достойное пристанище для сумасшедших. Здесь каждый волен заниматься тем, чем хочет.

Моя страсть довела меня до того, что я стал посещать гей-клубы, общаться с соответствующими людьми, сам при этом геем не являясь. Обитатели этих заведений сперва относились ко мне с некой опаской, но потом, очевидно вняв серьезности моих намерений, стали снисходительнее. Они напоминали мне шаманов-учителей, смеявшихся над глупостью Кастанеды, который записывал за ними каждое слово. Так продолжалось года два и закончилось всё в один день. Однажды прочитав в журнале, достаточно либерального содержания, о предстоящем митинге геев по поводу признания их прав, я, не долго думая, отправился по указанному адресу. Никогда бы не поверил, что в городе, - пусть даже и в таком, как Москва, - может жить столько гомосексуалов. Клубы клубами, но на площади их количество в десятки раз превышало количество завсегдатаев всех гей-клубов вместе взятых. Говорили о многом: о роли геев в политике, в экономике, о том, насколько оскудеет история мировой культуры, если убрать из нее все созданное геями. После митинга мы пешком отправились в сторону здания государственной думы.

Когда мы проходили по мосту дорожной развязки, под которым пролегала другая трасса, наше шествие неожиданно остановилось. Путь нам преградили самые обыкновенные жлобы, вроде бы из какой-то правой радикальной партии. А может быть, и просто типичные гопники. Вооруженные цепями и кастетами, они окружили нас со всех сторон и принялись обрушивать на наши головы страшные удары. Кто-то попал и по мне. Я повалился на землю и почувствовал, как десятки крепких сапог прошлись по моим ребрам, печени и почкам. Ты опять засмеешься, когда узнаешь, как они называли меня при этом. Они называли меня "гомосеком". Когда удалось все-таки подняться на ноги, в ту же секунду кто-то сильно толкнул меня в бок, и я, отлетев к перилам моста, по инерции перемахнул через них. Я упал на асфальт нижней дороги прямо перед кабиной мчащегося на бешеной скорости тяжелого грузовика. Водитель, в паре метров от которого пролетело мое тело, резко ударил по тормозам, но было поздно. Меня вновь подбросило в воздух. К моменту приземления я находился уже вне сознания.

К сожалению, я выжил. Правда, теперь передвигаюсь исключительно на инвалидном кресле и без надежд на восстановление двигательных функций. Мои кости и суставы раздроблены в крошку. Я даже не могу без помощи медсестер сходить в туалет. Каждый мой день состоит из тоскливых посиделок на веранде или просто у окна, дважды прерываемых прогулками, если можно так назвать езду на скрипящей коляске, по больничному парку. Я не играю ни в карты, ни в шахматы с другими пациентами, общение с ними сведено до редких обращений по какой-нибудь острой необходимости, чаще с их стороны. Например, просят подвинуться, отъехать в сторону или не рассказывать о том, как бегали тайком в город за портвейном и сигаретами. Когда вечер подходит к концу, затихают голоса, шаги, хлопки дверей в коридорах, я оказываюсь единственно неспящим и предоставленным самому себе. Вот как сейчас. И тогда я вспоминаю о тебе. Не знаю, кем бы ты вырос, кем стал и каким, но жизнь твоя сложилась иначе. Ты ушел из нее таким же девственно чистым, каким и вошел в нее.

Стрелки на часах показывают полночь. Я не замечаю, как начинаю дремать прямо в кресле. Тем более, что сны мне давно уже не снятся. Но вот снова тишина коридоров оглашается шагами, гулом голосов, звоном посуды и скрипом больничных каталок. Я открываю глаза и подкатываю ближе к окну, чтобы в очередной раз увидеть, как встает звезда, благодаря которой мы, с рождения обреченные на несчастье и боль, проживаем свои короткие и никому не нужные жизни.
А еще, чтобы смотреть на проплывающие по небу облака.
Те самые облака на сияющем небе, которые видели твои мертвые глаза.

Иллюстрация Сергей Совков

24 АПРЕЛЯ 2016 АНТОН ВЕРНОСЛОВ

Ссылка:

Смотрите также

#АКТИВИЗМ, #НАСИЛИЕ, #НАТУРАЛЫ, #ШКОЛА

Томми Дорфман экранизирует популярный комикс о лесбийской любви

Рейд в екатеринбургском клубе Fame: наркотики, алкоголь и экс-депутат в роли координатора

Джонатан Бейли: "Быть геем в деревне - испытание с самого детства..."

Стив Мартин гордится запретом своего романа "Продавщица" во Флориде

Лейтенант-депутат Милонов "прекрасно знает", что с ним сделают в украинском плену

86 учеников гимназии в Сургуте подписали письмо в поддержку учителя, уволившегося после обвинений в "ЛГБТ-пропаганде"

"ЛГБТ-пропаганда" внешним видом: в Сургуте из школы вынудили уйти талантливого учителя математики