КВИР - Как мы хотели умереть

Как мы хотели умереть

Когда мне слегка закусывали верхнюю губу, я казался себе беззащитным, а вот если нижнюю - ведущим. Сегодня мне меняли роль много раз...

Это приятно, когда ноги на плечах, а глаза смотрят на открытое небо. И волоски щекочут подбородок и шею. Хорошо, если тепло внутри. Не хочется холодных чёрно-белых образов на мониторе, протестовать, брыкаться.

...Ну, не только контрабас играл в соседней студии. Что-то ещё, цимбалы, может, что-то щипковое, похожее на азиатское, лёгкое и надменное. Трясти бубном было моей задачей, лишь бы в такт, столько лет и всё впустую, хотелось бежать, да мозги намертво застыли - что такое жить в черте многослойного торта с грязью на обочинах вместо патоки и мусорной пылью вместо пудры.
А сверху черти в пух и прах разносили мебель, снимая фильм, тоже с контрабасной линией. Я выделил из общего гвалта ещё один: он производится смычком, сделанным из хвоста горного зверя. Выкрашивали такие почему-то в соцветие синего, красного и жёлтого. Серебристые волоски в каждом таком инструменте заплетены по-разному, поэтому играть на одном в совершенстве может только один человек. Сквозь маленький барабан проходит этот смычок, ведомый в разные стороны пятипалым пастухом для достижения идеальных, жизненно стойких тонов.
Это музыка, это музыка, это музыка, это вращение. Оно тянется, похожее на причудливую змею, или входит в глупую мою голову, как нож в масло или член в ещё не слишком опороченную плоть. Но не обманутое, не осквернённое ухо с незаурядным упорством хочет другого: низких сводов нот с приказом молчать и слушать. Вот он, величественный, громадный и такой мужской. Инструмент силы воли с таким малым количеством струн...

*** *** ***

...В губах нет правды, я так думал. Но яд немногим отличался от мёда. Например, когда мне слегка закусывали верхнюю губу, я казался себе беззащитным, а вот если нижнюю - ведущим. Сегодня мне меняли роль много раз. За каждый поцелуй - награда. Смена обстановки внутри, верх - низ, низ - верх. Почти как в сексе, сказал я тогда. И был нам секс. И отошли микрофоны бек-вокала на истинный второй план, и виолончели притворно сомкнулись, уйдя обратно в консерваторский поток, остались лишь бесполезные "мы": стул, какие-то тени, кто-то на мне и белый потолок, в который я смотрел. В этой комнате я был центром, созерцающим потолочную белёсую равнину. Так мы и познакомились. В студии, слушая со всех сторон разный низкий звук одного и того же инструмента, быть может одного и того же мастера...

Что в наших ушах для нас только не играло, что только не отдавало дань слуху и стрессам, проведённым ночами. В одиночествах. Как только мы друг друга услышали, сразу же направились в один круг, не зная точно, куда идти, слыша только отзвуки. Чем ближе мы подходили к пустынной точке, под палящим солнцем, тем музыка становилась чётче, яснее, глубже. Улыбки появлялись на наших устах, хотя мы и не видели себя со стороны. Я не видал Его, она не видала Её, но все слышали, все знали, что существуем. И не просто находимся на планете и топчем травы и пески, но идём за кем-то, а кто-то за нами. Главное, чтобы никто не сбил с пути, такие бывают люди, жестокие, пьяные, злобные в своей сути.
Я дошёл до родника, и он сказал, что Его будут звать Самым Красивым Именем На Земле, а она в поисках Её набрела на воздушный шар, нависший посреди пропасти с узенькой тропинкой. Она не упала ради Неё. И шар понёс, сбиваясь и падая, кренясь и трепыхаясь, но нёс. А я встретил Самое Красивое Имя На Земле и закрыл глаза, ведь всё застало врасплох и начало слепить: окружающие меня растения, слоны, подбрасываемые вверх крупицы хны - всё смеялось надо мной и со мной. А Человек с Самым Красивым Именем На Земле только шептал, что осталось не долго, завязал мне глаза и вёл, не касаясь. Вёл так, что я не мог смотреть вперёд.
Только белая пелена.
И я ощущал Его присутствие, а Он смеялся, жестоко и непринуждённо, убивая сердце. И чем дольше меня вёл, тем яростнее хотелось сорвать эту повязку из грёз, разбиться, но прекратить мучения, и!.. Наконец я ощутил руками холодную плотную поверхность. Это было зеркало с тишиной. Повязка слетела сама, и моё лицо предстало битым и вымученным, словно кто-то истязал меня долго и с усердием. Я знал, что это был Человек с Самым Красивым Именем На Земле, владелец пелены.
Мне захотелось громко завопить, пожалеть себя, обхватить руками и упасть на деревянный пол. Как только упал, тот проломился и, нисколько не ранив острыми концами ямы, отшвырнул со скоростью зевсовой молнии вниз. А там вновь засветило солнце, и в падении, зная, что разобьюсь насмерть, если не произойдёт чудо, я ощутил эти тёплые руки на своём теле. И ветер прекратил оглушительный рёв. Потом дыхание на щеке - я знал, что теперь падаю не один...

*** *** ***

Чуда не произошло. Только шар мы видели вдвоём, шар с ней, нашедшей Её. Надеялись в плетёной из ивовых прутьев и любви корзине всё было хорошо, и они умерли бы каждый с тем, с кем хотелось бы жить вечно.

В этом краю так быстро темнеет. Или это из-за того, что дорога вся в тенях и без фонарных столбов?.. Нас ждали сотни, сотни миль от Берлина. Машина отливает в глаза цветом, искажённым, нереальным, убаюкивающим. Ровные (обступившие края размеченной тёмно-серой полоски) деревья не умеют шуметь.
Я попросил не включать музыки. Мне было приятно быть слегка прибитым к сиденью ремнём безопасности, нечто из детства. Меня катают на машине, и я ребёнок. Теперь я тот же ребёнок, только теперь желающий трахаться или быть любимым всегда, когда на соседнем сиденье...
На пути появляются собаки и деревянные мотели. В телевизоре в одной из арендованных комнат я смотрел корейских актёров. Не корейский артхаус, но актёров. Это истинный театр с эмоциями и оригинальными типажами, это изменяло меня. У неё вместо рук какие-то кошачьи штуки, её звали Хосе или Хёсе...
Грубые формы я предпочитаю только в литературе, ведь в любой момент могу отложить книгу. Размыслить над размышлением. Переварить и привыкнуть. А затем вновь начать читать. Музыки же хочется цельной, непрерывной; архитектуры - незыблемой и вечно-современной. Даже в современном танце мне не так мило насилие, как на архитипных ровных строчках.
Мне нравилось, когда передо мной раздевались, но не на экране, я ненавидел порно за мощную доступность. Здесь не белёсая равнина потолка, но это не мешало отойти сознанием обратно в сакральное.
Хорошо, что нас никто не видел, сказал тогда я. Хорошо, что это можно делать в тесной душевой кабине, сказали мне. С тех пор я никогда не глядел на потолок. Я научился смотреть в голубые глаза. Я влюбился.

А потом много пили, пили, выпивали, выпивали. Льда осколки на полу валялись, и мы такие вдвоём, чёрти как одетые, глохнем от музыки, много музыки. А потом это слово "Absolution", и хором с ним орали в конце "this is the soluuuuuuution!!!!!". Где много слов, там много эмоций и слёз, смывающих макияж. И что-то болит, иногда нога, а иногда то, от чего отделывались выпивкой.
Пили, пили, выпивали, выпивали. Много пили. Льда осколки по кровати разбросаны, и мы такие на ней же. Разбросаны, ещё одетые. Красный халат - мама носила, чёрный пояс... каратист. Мы смеёмся со слова "каратист". А он такой возьми да надень эту ерунду на свой...! И мы смеёмся. Смеёмся с его выходок вдвоём. Если бы не я, то не было бы их, весёлых минут у нас обоих.
Ещё одетых. Разбросанных по комнате, собирающих онемевшими от бурбона пальцами остатки "валентинок", хотя сейчас и не март. Где по стёклам потекли дождинки, а небо закрыло мне солнце, и стало не грустно, но спокойно, ведь не один, прямо из угара с цветомузыкой. Лето на контрасте...
А потом снова это слово на ай-подовском рандоме "Absolution!", и хором с ним орём в конце "this is the soluuuuuuuuuuuuuuuuuuuuuuution!" дольше прежнего. А потом много пили, пили, выпивали, выпивали. Выпивали...

Это приятно, когда ноги на плечах, а глаза смотрят на открытое небо. И волоски щекочут подбородок и шею. Хорошо, если тепло внутри. Не хочется холодных чёрно-белых образов на мониторе, протестовать, брыкаться. Сразу понимаешь: был похож на жабу. Мои конечности только взбалтывали всё вокруг, а глаза зябко вглядывались во тьму кувшина. Теперь всё застыло в качании взад-вперёд. Качели. Только не те, где тошнит, но на тех, что воспаряют к небу НЕ телом.
Невесомость моя поглотила меня, нет дороги теперь мне назад, пропою я.
Тривиально, коротко отзовёшься ты, держа во рту сладковатый стебель какого-нибудь клевера.
Я прав?.. Рыжие мои кудри, как же вы спутаны. Пели и плясали, будто сектанты, словно короли своих голов и только их родимых! И это маковое поле, оно кажется бескрайним. Мне приятно, что вокруг меня и моего тела столько природы, стрекочущей и ласкающей, сильной и хрупкой. В тот же день мы могли напиться, но мы только налили полные бокалы и засмотрелись на затмение ночью. А луна выплыла из под туманного одеяла и явила взору лик высокий свой. И мы покорно испугались и ожили.
Природа забрала нас, кажется, но не разделила. Значит, мы смотрим своими карими и голубыми глазами на правильную луну. Где-то рядом, за теми секвойями слышен голос моего бубна.

Фото Александр Каргальцев

23 ФЕВРАЛЯ 2015 ЕВГЕНИЙ АЗГИРЬ

Ссылка:

Смотрите также