КВИР - Приватный танец (часть 6)

Приватный танец (часть 6)

О, благодатное время проб и ошибок, когда стремишься попробовать и то, и это, и каждое наслаждение кажется райским, и каждый опыт - незабываемым...

В те годы на самом гребне волны популярности победоносно плыли две худенькие девочки в школьных юбочках, дерзко и открыто заявившие миру о том, что сошли с ума. Из каждой палатки с дисками, с экранов телевизоров, в вечерних эфирах "Русского радио" и "Европы Плюс" они кричали, пели, клялись, признавались и страдали так безыскусно, что общественность как-то закашлялась, смутилась, не стала скандалить и добродушно дала добро на неведомые и запретные прежде проявления любви.

Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5.

К сентябрю они уже были закадычными подружками. За лето Лиза успела рассказать Ирке сюжеты всех прочитанных книг от "Последнего из могикан" до "Детей капитана Гранта", а Ирка, в свою очередь помогла "новенькой" освоить науку покорения гаражных крыш. Наука была проста в теории, но требовала филигранности исполнения: нужно вскарабкаться на дерево (Ирка по-джентльменски подталкивала Лизу под задницу вверх), уцепиться руками за нужную ветку и, слегка раскачав тело, вбросить себя прямо на крышу. Лизка долго боялась, но когда, подбадриваемая Иркой, все же смогла оторвать руки от ветки, раскачаться и, зажмурившись, прыгнуть, то испытала острый восторг. Это были настоящие, не книжные приключения! Сама же Ирка, ловкая, быстрая, грубоватая с ее залихватским мальчишеским смехом и блестящими черными глазами казалась Лизе героиней всех приключенческих романов вместе взятых: эдакой вихрастой смесью маленькой разбойницы с отважными капитанами Жюля Верна и юными французскими революционерками, яростно сражающимися за свободу в романах Гюго.
В это их первое лето они что только ни делали: сооружали шалаши, которые должны были служить индейскими вигвамами для двух воинственных скво, прятались в подъездах от воображаемых врагов, что скакали мимо на вороных лошадях, переплывали, усевшись на скамейку, опасные реки, попавшиеся им на пути за Кольцом Всевластия. Как правило, рядом в песочнице возился маленький Максимка, который время от времени был вынужден исполнять роли похищенных наследников и новорожденных принцев. Он, покряхтывая, терпел, пока девочки таскали его под мышки туда-сюда, оторвав от куличиков и машинок, а когда становилось совсем уж невмоготу, то заливался обиженным басом.
Воображение начитанной девочки, помноженное на бесстрашие и жадность до новых впечатлений девочки дворовой превратило пыльный московский двор в дивное пространство, населенное опасными пиратами и прекрасными дамами, эльфами и мушкетерами, сыщиками и изворотливыми преступниками. Ирка до этого времени если и играла, то все больше в "казаки-разбойники", а в основном всей своей гоп-компанией они занимались тем, что бесцельно шатались по району, "отвоевывали территорию", устраивая потасовки с ребятами из соседних дворов, а еще звонили в двери и тут же скатывались по лестнице шумной гогочущей толпой, тайком курили за гаражами, а вечерами угрожающим шепотом рассказывали друг другу истории про красную руку и мертвых девочек. Словом, были самой настоящей дворовой шпаной - пока еще в юной и довольно невинной версии. И только с Лизой, поддавшись ее фантазиям, она вдруг погрузилась в неизвестные ей прежде миры, где царили благородство и подвиги, "судари" и "сударыни", кринолины и шпаги, и замки, и флотилии судов, а главное - бесконечная красота и осмысленность каждого пережитого мгновения. Та осмысленность, которой так не хватало в ее неприкаянной в сущности жизни.
А однажды случилось вот что: Лизины родители решили на недельку съездить к друзьям в Петербург, отдохнуть от мороки переезда и показать девочке город. В день отъезда Лиза, отпросившись у матери на минутку, выбежала во двор на их условленную лавочку, где сидела Ирка, скучно ковыряя видавшей виды кроссовкой землю и морщась от утренних солнечных пятен, что падали ей на лицо сквозь кружевную листву. Лиза, чуть запыхавшись от бега, протянула ей книгу.
- "Граф Монте-Кристо", - громко прочла Ирка, с сомнением глядя на книгу: здоровенная... - она до этого если и держала в руке книги, то только учебники, да и то с неудовольствием.
- Тебе понравится, - кивнула Лиза, - ну... Я пошла. Через неделю вернусь. Пока?
- Пока, - хмуро ответила Ирка, решив ни за что не показывать, что расстроена Лизкиным отъездом. Много чести... Через пару дней, устав маяться под солнцем в одиночестве, она бросила в пакет с Максимкиными машинками и формочками для песка выданную Лизкой книгу. Уселась на лавочку и, краем глаза поглядывая за братом, открыла первую страницу.
"Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля "Фараон", идущего из Смирны, Триеста и Неаполя..." - прочла она. Незнакомые французские слова звучали магическим заклинанием. На нее повеяло портовым ветром и горьковатым морским запахом, в ушах зазвучали крики чаек. Когда Ира подняла голову, солнце уже медленно садилось за крышу дома и розоватым закатным светом освещало двор, песочницу и притихшего брата, который меланхолично возил туда-сюда свой грузовичок по деревянному бортику. Ирка спохватилась, схватила Максимку, потащила домой, отдала недоумевающей матери, чтобы та его покормила, наскоро поела сама и, бухнувшись в кровать, вновь открыла "Графа". В тот вечер ей было впервые наплевать на пьяную ругань отца, на идиотскую развлекательную программу по телевизору, который в ее доме вечно включался на полную громкость, на скудный ужин из самых дешевых макарон и вообще на все на свете: она была там, в полном тайн и интриг Париже, где преданный всеми граф осуществлял хитроумный план благородной мести...
К концу августа в Москву съехались Иркины верные друзья, загоревшие и возмужавшие на морях и дачах. Ирка, однако, встретила их довольно прохладно: по сравнению с удивительным зазеркальем, которое открылось ей этим летом, их обычные дворовые забавы потускнели и перестали казаться ей стоящими. Впрочем, Лиза в последнюю, предшкольную неделю была так занята, покупая с матерью тетрадки с ручками и простаивая с нею же часовые очереди в "Детском мире" за юбкой или кофточкой, что Ирке пришлось вернуться к своей банде.

С наступлением нового школьного года вся ребятня, с неохотой распрощавшись с любимыми шортами и майками, влезла в "приличную одежду", ставшую за лето маловатой, и, закинув за спину рюкзак, уныло потащилась к прямоугольному типовому зданию школы - самой большой в районе. Учиться не хотелось. Впрочем, и в школе, как и всегда, вскоре нашелся миллион поводов для веселья, так что долго не грустили: с шумом закатывались в классы, пихали друг друга в очереди в столовке, невразумительно мычали у доски, спешили обсудить жизненно важные новости на перемене и радостной гурьбой бежали домой, вздымая перед собой шквалы первых опавших листьев.
Лиза с Иркой оказались в параллельных классах. Иерархия школьная была такой же, как везде: на низшей ступени эволюции стояли хулиганы-двоечники, далее шли веселые раздолбаи-троечники, потом - хорошисты, которые в свою очередь делились на "нормальных ребят" и сереньких старательных тихонь, и, наконец, - отличники, недосягаемая каста, состоящая из высокомерных гладко причесанных девочек и серьезных мальчиков. Среди этих высших существ оказалась, разумеется, и Лиза, но ни с кем из отличников не сдружилась: уж больно с ними было скучно. Не приняли ее и в компанию девочек во главе все с той же соседской Ленкой, что так неприязненно встретила ее во дворе. В этом маленьком сообществе, состоящим из сложносочиненных кос, густых челок, клубничных жвачек, хихиканья и интриг, Ленка Белова была признанным и уважаемым лидером, и причин тому было множество. Во-первых, она была самой красивой девочкой в классе. Золотистые, прямые, как водопад волосы и ярко-бирюзовые глаза делали ее похожей на куклу Барби, которая оставалась негласным эталоном абсолютного идеала. Во-вторых, Ленка была обладательницей несметных богатств, недоступных для остальных. И ладно бы дело касалось только невиданных американских кроссовок с ярко-розовыми полосками или джинсовки, украшенной невероятной красоты блестящими камушками, каких не было в убогих московских магазинах середины девяностых! Самым главным Ленкиным сокровищем была как раз коллекция Барби, тех самых, из дорогущего магазина на Проспекте Мира, которым грезила каждая девчонка в возрасте от семи до двенадцати лет. Большинство Лениных одноклассниц были обладательницами китайских подружек прелестной американки - всех этих Синди и Сюзи, сделанных, в зависимости от цены, более удачно или совсем тяп-ляп, так, что жидкие кукольные волосенки едва прикрывали резиновую лысину, а плохо прорисованные глаза смотрели в разные стороны. Ленка же приносила в школу загорелых красавиц с густыми льняными, точно такими же, как у нее самой, волосами, идеальными белозубыми улыбками и таким гардеробом, который не видывали не только девочки, но и их мамы, не вылезающие из невнятного цвета юбок и кофт, которыми снабжала страну отечественная промышленность. Избранным своим подружкам Ленка разрешала поиграть с чудесными куклами, а некоторым - за особые заслуги - даже взять их домой "с ночевкой" со строжайшим условием вернуть в первозданном виде, "иначе папа убьет". Ленка лукавила: отец ее, крупный мужчина с большой золотой цепью на шее, успешный коммерсант, скупивший в их доме то ли две, то ли три квартиры, души не чаял в единственной дочери и баловал так самозабвенно, что даже Ленина мама, красивая молчаливая блондинка, иногда осуждающе качала головой. Впрочем, молчала: за широкой мужней спиной им было так спокойно и сытно, что ссориться не хотелось.
В первую же неделю нового учебного года Ирка, решительно схватив Лизу за руку, потащила ее знакомиться в свою компанию, именуемую учителями не иначе, как "шайка" и состоящую из все тех же дворовых ребят. Все они выросли в одном дворе, знали друг друга с пеленок, учились, в основном, неважно, а перемены проводили, усевшись на широкие подоконники в школьном коридоре и громко хохоча над одним им понятными шутками. Головорезами они были первостепенными: не проходило месяца, чтобы Ирку с подручниками не вызвали к завучу на головомойку: за взорванную в туалете петарду, за драку, за намыленную доску (на которой математичка, тряся начесом на голове, пыталась написать хоть слово, пока не поняла розыгрыша и не зашлась в крике, сопровождаемом надсадным астматическим кашлем), и еще за добрую сотню изобретательных проделок. Были они, в сущности, весьма добродушными раздолбаями, первоклашек не обижали и не подшучивали над старенькими учителями: жалели. Лизу они приняли удивленно, но доброжелательно: хочет Скворцова,чтобы с ними болталась эта мышка-новенькая, да ради Бога, не жалко, главное, пусть не сдает их и не ябедничает. Лиза не ябедничала, а кличка "Мышка" с тех пор накрепко к ней привязалась. Хотя на мышку она похожа не была, скорее - на забавного жеребенка: длинные худые ножки, аккуратные русые локоны, перехваченные обручем или поднятые в высокий хвост и большие карие глаза с густыми ресницами.
Среди "головорезов" Лизе было уютно. Ей нравились эти грубоватые мальчишки, которые так мгновенно и забавно менялись: вот он, красный, потный и насупленный, тяжело переминаясь с ноги на на ногу, невнятно мычит у доски, и тут же, заслышав звон спасительного звонка на перемену, стремительной птицей срывается к двери с криком "Еленалексанна, я в понедельник сдам!", и несется к своим, и раздает пинки в столовке, и острит так, что остальные хохочут в голос, и следа не остается от его былой медлительности и заторможенности. Ирка, надо сказать, вела себя точно так же: абсолютная кома у доски и взрыв энергии на перемене.
- Ну не нравится мне вся эта учеба! - хмурилась она. - Да и зачем мне все это нужно? Не хочу я быть ученым или вон, училкой, как Еленнсанна!
- А кем ты хочешь быть? - спрашивала Лиза.
- Телохранителем! - четко и громко выпаливала Ирка. - Поэтому нужна мне будет только физкультура, ну и математика еще, зарплату считать. Ты чего ржешь? - свирепо косилась она на хихикающую Лизу. - Не веришь? Не веришь, что я смогу стать телохранителем? Смотри!
Подпрыгнув, она повисала на турнике, что стоял в школьном дворе, и начинала подтягиваться на руках.
- Десять, одиннадцать, двенадцать... Савушкин, вон, самый крутой из девятого, и то делает всего пятнадцать, а я вот... четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, фуф... Видала?
- Видала, - благоговейно кивала Лиза, не сводя глаз с напряженных рук и не по-детски широких Иркиных плеч.
Дружба эта приводила в возмущение Лизину маму: не чета эта шпана ее дочери, что и говорить. Не раз и не два она требовала, чтобы Лиза прекратила общаться с "этой беспризорницей, и уж тем более, таскать ее домой", но Лиза делала невинные глаза и уверяла, что она дружит со всеми, а Ире просто по-соседски помогает с учебой. Помощь заключалась в том, что Лиза выкладывала на стол свои безупречные тетради с домашними заданиями, и Ирка старательно сдувала все от первого знака до последнего.
К себе Ирка Лизу звать не спешила: стеснялась ободранной клеенки на столе, неприбранной матери, а особенно - отца, хмуро-неприветливого с похмелья. Особенно же она боялась, что Лиза увидит его пьяным, содрогалась при одной мысли о том, что та может стать свидетельницей одного из отвратительных домашних скандалов. Впрочем, пьяным Вовку-Цыгана видел каждый житель двора, и Лиза не была исключением. Это было одной из причин растущего недовольства матери: "Дочь алкоголика!, - возмущенно повторяла она. - Ты не могла найти компанию получше?!". "Оставь, Нина, - останавливал ее отец, - дай девочке самой выбирать себе друзей. В конце-концов, порядочность и добросердечность существуют вне зависимости от социального статуса человека, да и девчонка эта ни в чем не виновата. И вообще, я ее видел - замечательный человечек. Глаза умные, сама ловкая, сильная... Такой маленький солдат. За Лизку горой стоит. Так что не трогай их". "Хорошо тебе говорить! - взрывалась мама. - Ты сидишь целыми днями на своей работе, потом не вылезаешь из кабинета, дочь видишь за завтраком и ужином, и проблемы тебя не касаются!". В такие моменты отец обычно обнимал бушующую мать за плечи, ласково сжимал ее в объятиях и мягко возражал: "Ниночка, ты у меня большая умница и, конечно, тянешь на себе основной груз. Но давай не будем вмешиваться в Лизкины дела, ты ее воспитала разумной девицей, и думаю, мы вполне можем ей доверять". В отцовских объятиях мама успокаивалась, и, насмешливо буркнув "дипломат!", оставляла Лизу в покое, а та, переведя дух оттого, что миновала гроза, мысленно аплодировала отцу. И впрямь дипломат! Всегда умудрялся как-то так вывернуть ситуацию, что маме приходилось идти на попятную: не признавать же, что воспитала дочь дурочкой! Ладно, главное побольше занимать ребенка, чтобы не оставалось времени шататься по двору, а закончит школу - появятся интеллигентные институтские друзья.
У Лизы было меньше свободы, чем у остальных: два раза в неделю приходилось ездить в новую музыкалку, по вторникам приходила репетитор по английскому, да и домашние задания мама тщательно проверяла. Но даже несмотря на это, она каждый день ухитрялась ускользнуть хоть на часик, чтобы "бесцельно пошляться" (мамино выражение!) с Иркой. Со двора Лизе было выходить настрого запрещено, но они очень быстро научились обходить это правило: до прихода мамы с работы они успевали обойти все окрестные улицы, накормить котят в соседнем дворе, слопать по мороженому, обсудить все на свете и вернуться во двор так, чтобы никто не заметил отсутствия блудной дочери.
На лето они теперь расставались: Лизу родители старались вывезти на море или, хотя бы, на бабушкину дачу, а Ирка куковала в Москве. Встречались в августе, бросались друг к другу, со смехом отмечали, что Ирка еще вымахала, а Лиза как-то не очень, зато у Лизы - красивый морской загар, а у Ирки смешно облупился нос, и часами не могли наговориться. В остальном все шло своим чередом: школа-двор-прогулки-разговоры-посиделки во дворе на лавочке вдвоем и с ребятами, и, конечно, чтение. Теперь взахлеб читали они обе и каждый раз, захлопнув прочитанную книгу, тянулись к телефону или с нетерпением ждали завтрашнего дня, чтобы увидеться и обсудить. Лиза делала успехи в музыкальной школе и много занималась дома, а Ирка, вдруг устыдившись того, что ничем не занята, записалась в школьную секцию волейбола и довольно быстро выбилась в лидеры. Реакция ее, за годы отработанная уличными заварушками и баталиями, была молниеносна, подача чиста и точна, а дворовый авторитет и тут оказался непререкаем. Через год она стала капитаном школьной команды, что не раз помогло ей удерживаться на плаву в мутном океане общего образования, когда директриса, в очередной раз проглядев Иркин табель с гордыми лебедями двоек и парочкой ехидных троек, со вздохом откладывала его в сторону и принимала человеколюбивое решение не исключать горемыку из школы: пусть хоть мяч кидает, чем шляться по подъездам, и девке польза, и школе первые места в районных соревнованиях. Тренер стал с растущим интересом приглядываться к девчонке, когда увидел, как быстро начали прислушиваться к новенькой остальные ребята, как умеет она руководить и командовать, никого не обижая, но при этом четко раздавая указания. Чуя в девчонке, кроме очевидной спортивной одаренности, еще и могучую внутреннюю силу, он вспоминал судьбы великих спортсменов, которым именно улицы привили бесстрашие, упрямство и привычку завоевывать свое. Он прочил Ирке большое спортивное будущее и всерьез заговаривал с ней о переводе в специализированную школу, но та только отмахивалась: какие школы, зарабатывать надо. Волейбол ей очень нравился, но ни о чем она так не мечтала, как о безбедной жизни, которую наблюдала у своих ровесников.
В четырнадцать лет она нашла первую свою работу: расклеивала по подъездам и столбам рекламные листовки. Платили, конечно, копейки, а потом и вовсе повели себя, как свиньи: не заплатили за последнюю партию и вытолкали взашей, мол, не показывайся здесь больше, малолетка. Ирка всю ночь проплакала в подушку злыми слезами, а спустя какое-то время неизвестный хулиган переколотил все стекла полуподвального офиса компании, да еще поджег входную дверь, спалив возле нее огромную кучу их же листовок. Злодея не нашли (точнее, особенно и не искали: охота была милиции заниматься малолетним хулиганством, в то время, как на других делах можно было неплохо заработать). Ирка же преспокойно отсиделась дома, не показываясь никому на глаза пару дней, и вынесла из этой истории один урок: обиженный сможет спать спокойно, только отомстив.
К десятому классу она уже вовсю работала курьером, развозя по Москве документы и небольшие посылки, а два раза в неделю драила пол в двух окрестных магазинах. Еще удавалось от случая к случаю заработать, то покрасив заборчик у одного супермаркета, то разгрузив тяжеленные коробки у другого. Ее брали на работу даже охотнее, чем парней: все же от девушки сложнее было ожидать неприятных сюрпризов, да и Ирка умела, если задавалась такой целью, произвести хорошее впечатление. Она быстро поняла, что бойкие ухватки уличной шпаны нужно оставлять на улице, и с работодателями своими была предельно вежлива и добродушно-молчалива, а еще надежна, пунктуальна, вынослива и любую работу выполняла отлично, так что когда вновь возникали какие-то поручения, о ней вспоминали вновь. В это время Ирка усвоила еще один урок взрослой жизни: твой заработок - это твоя репутация. Работала она все больше, после школы, а иногда и вместо, старалась не прогуливать только волейбол. Приходила домой поздно, чмокала брата и падала в кровать, стараясь, впрочем, не уснуть сразу, а пробежать глазами хоть пару страниц. Единственное время, которым никогда не жертвовала - драгоценные часы с Лизой.

Уроки, надо сказать, в то время сыпались на нее, как желуди с дуба в ветреную погоду: только успевай уворачиваться. К тому времени пришлось окончательно и бесповоротно вырасти и стать главой своей небольшой семьи. Отца не стало, мать не умела ничего решать, да к тому же в последнее время все чаще болела, Максимка успел к тому времени вырасти в кудрявого второклассника со смешно выпирающими вперед передними зубами, что делало его похожим на забавного и симпатичного зверька. Этот большеглазый крепыш по-прежнему льнул к Ирке больше, чем к собственной матери, не хотел ложиться без нее спать, бежал к ней, завидев в школе и маленькой бомбочкой влетал в ее объятия. Каким-то образом он ухитрялся дружить со всем своим классом, а так же с двумя параллельными. Девчонки из старших классов тискали его, умиляясь нежной смуглой коже и длиннющим ресницам, и даже деловые мальчики из одиннадцатого нет-нет, да и проходились рукой по черным кудряшкам, бросив на ходу "здорово, мелкий". Учителя его обожали: несмотря на явные трудности в разборе материала, этот малыш был таким внимательным и ласковым, что невозможно было его не полюбить. Казалось, он впитал в себя всю нежность и открытость миру, отведенную младшему поколению Скворцовых и не пригодившуюся хмуроватой и решительной Ирке. Он любил свой бедноватый маленький мир, состоящий из дома, двора и школы, любил пыльный подорожник под окнами, блеск разбитых стекляшек на асфальте, школьный гам и вечерние дворовые догонялки, любил одноклассников и учителей, а больше всех любил сестру - ее хрипловатый голос, обращающийся к нему с неизменной нежностью, ее знакомый с детства запах, ее строго сдвинутые брови и неожиданный громкий смех. Жить друг без друга они не могли, Ирка с ума сходила, если брат болел, а единственный раз, когда Лиза увидела ее плачущей, случился тогда, когда они сидели вдвоем в приемном покое и ждали, пока пятилетнему Максимке зашьют здоровенную рану на колене - результат неудачного падения со скамейки. Из кабинета врача доносились Максимкины крики, и Лиза, сжав Иркину руку, увидела, как по побелевшему ее лицу текут слезы.
Ирка видела, как соседи ведут в школу нарядных малышей в новеньких кроссовках и с яркими рюкзачками, и косилась на брата, донашивающего ее старый вытертый рюкзак и ее же обувь - ту, что уцелела с ее детства. Она провожала взглядом довольных друзей, которые высыпали в летний двор с большими чемоданами, садились в такси и ехали в аэропорт или на вокзал навстречу морю и курортному солнцу, и думала о том, что Максимка за всю свою жизнь купался только в паре подмосковных речушек в те разы, когда, одурев от городской жары, Ирка брала брата, и они, сев в электричку на Рижском вокзале, ехали куда глаза глядят и проводили целый день на заросшем травой берегу какой-нибудь Клязьмы. И если на себя ей было, в общем, наплевать, то за Максимку было смертельно обидно: ничего у парня нет, да он ничего и не просит, до того растет спокойным и солнечным мальчишкой, аж сердце заходится.
Странное дело, именно в это время она смогла освободиться от беспомощной ненависти ко всей своей бедовой семейке: ее сменила какая-то щемящая жалость. Почему-то после смерти отца вспоминались не его бесконечные пьянки, а отрывочные моменты из детства: вот она бежит по залитому солнцем двору ему навстречу, и он перехватывает ее на лету, смеясь, подбрасывает в воздухе, и руки у него железные, сильные, а молодые еще черные кудри глянцево блестят на солнце точно так же, как и ее собственные. Вот он встречает ее из школы, осторожно ведя за руку еще совсем маленького Максимку, и они втроем прогулочным шагом идут домой. Брат, пыхтя, вышагивает между ними и иногда, устав, повисает на их руках, а они смеются и дергают его вверх. Отец курит и слушает Иркину болтовню о школьных делах, а Ирка мечтает, чтобы эта прогулка никогда не закончилась и нарочно замедляет шаг, чтобы как можно больше соседей, одноклассников и приятелей увидело: она гуляет с отцом, у нее тоже семья!
Да и мать - жалкая, тихая, постоянно покашливающая, больше не вызывала ничего кроме жалости. Да и в самом деле, она, Ирка, уже взрослый человек, так неужели она будет сидеть, сложа руки, и винить родителей в том, что жизнь сложилась так, а не иначе?
А еще с ними теперь жил Валера - тот самый спасенный Лизой на птичьем рынке попугай - до такой степени умный и забавный, что Ирка, пообещавшая себе не заводить никаких животных, по уши в него влюбилась. Избавившись от паразитов, он покрылся новыми серебристо-белыми перьями и важным падишахом восседал на столе или на шкафу, дожидаясь Иркиного прихода из школы. Они с Лизой начали смеха ради учить его говорить, и поразились, увидев, как быстро умная птица схватывает слова и выражения. А уж когда, набрав достаточный словарный запас, он начал словно бы по-настоящему разговаривать, то у них происходили такие диалоги, от которых обе - и Лиза и Ирка просто падали от смеха. Впрочем, отвечал он только Ирке, признав в ней единоличного хозяина.
- Валерочку чесать, - требовал он, приземлившись к ней на плечо. Лиза прыскала, а Ирка притворно-строго на нее косилась: не перебивай, мол.
- Я занята, Валер, потом почешу, - рассеянно отзывалась она.
- Алгебрррру списать, - обиженно напоминал Валера. - Ты дурррра.
- Точно, - давилась от хохота Ирка. - Лиз, дай алгебру списать, а?
- Дуррра, дуррра, - кудахтал непочесанный Валера, - бездаррррность. Птицу беррречь. Валерочку беррречь! Ирррркака прррринеси коррррм!
- Принесу, Валер, - соглашалась Ира, вытирая мокрые от смеха глаза, - только не ори.
- Хочу и оррррру! - совсем уж в яблочко отвечал попугай, и девочки в изнеможении валились на диван.

IV.

К старшим классам детские развлечения были позабыты.
Девочки красили ногти и волосы, мальчики с пробудившимся жадным интересом оглядывали одноклассниц, как-то неожиданно умудрившихся превратиться из голенастых долговязых подростков в юных женщин с соблазнительными округлостями. Уроки сопровождались непрерывной бомбардировкой записочками, которые вечерами, тихо матерясь, выметала пожилая школьная уборщица. Дворовые скамейки были до темноты оккупированы парочками. Музыкальная коллекция каждой уважающей себя юной особы пополнялась дисками Энигмы, под которую так хорошо было лежать в темноте и представлять себе бесчисленные поцелуи и медленные танцы с тем, при виде кого начинало чаще биться шестнадцатилетнее сердце. Да и не только поцелуи - многие девочки, очертя голову, бросались в объятия кавалерам своей мечты и пускались в занимательное плавание по запретным рекам плотских удовольствий. Хотя каким там удовольствий: ей шестнадцать, ему семнадцать, и на все про все - час времени до прихода родителей. Желание перебивает сотня поводов для волнений, из которых у него главный - не облажаться, а у нее - не быть потом брошенной и опозоренной; и неумелые пока, суматошные руки, и жадные дрожащие губы - все это скорее трогательно, чем серьезно, скорее страшно, чем приятно. Зато приятно потом загадочно щуриться, затянувшись сигаретой и окружив себя жаждущими подробностей подружками, и небрежно ронять эти самые подробности, чувствуя, как мгновенно поднимаются твои акции в глазах окружающих...
Девичий кружок под руководством Ленки превратился в самый настоящий цветник, вокруг которого без устали роились кавалеры всех мастей. Когда эти красотки появлялись в дверях школы и победной походкой шествовали по коридору, то хотелось включить им в качестве сопровождения музыку с какого-нибудь модного показа - до того эффектно они вышагивали, поводя бедрами и совсем по-взрослому встряхивая тщательно накрученными локонами. Торжественно стартовавшие двухтысячные принесли с собой моду на откровенную женственность, а потому сплошь и рядом мелькали обтягивающие кофточки, короткие юбки и выразительные декольте. Учителя бесновались, отчитывали, выгоняли с уроков "за непристойный вид" и вызывали в школу родителей, но все попытки как-то обуздать этот шторм оставались тщетны: это сама юность бунтовала, и, вступив в свои права, требовала любви и свободы. Юность пахла алкоголем и мятной жвачкой, сигаретным дымом и дешевым блеском для губ, сухариками "Три корочки", купленными в киоске по дороге домой, и резиной модных высоченных платформ, на которых невозможно было передвигаться без риска упасть.
Ленка Белова оставалась единоличной обладательницей статуса первой красавицы. Каким-то образом она ухитрилась счастливо проскочить подростковый этап, когда вчерашний ангельского вида ребенок вдруг становится похож на худосочную неуклюжую макаронину с несоразмерно длинными конечностями. Изменения, произошедшие с Ленкой, были только ей на пользу: фигурка ее приобрела выразительные округлости, налились вишневым соком губы, кожа, не тронутая прыщиками - вечным наказанием любой старшеклассницы - как и прежде, сияла розовой свежестью. В довершение всего, щедрая природа, будто решив последним выстрелом уложить на лопатки всех Ленкиных обожателей, наградила ее неизвестно откуда взявшимся капризно-лукавым выражением бирюзовых глаз. От такого взгляда, томным лучом направленного прямо на жертву из-под тщательно накрашенных ресниц, мальчишечьи гормоны начинали бурлить в крови с такой силой, что вокруг Ленки начинались самые настоящие оленьи бои. Мальчики-отличники наперебой предлагали ей списать домашку или контрольную. Мальчики из семей побогаче, не ограниченные в карманных деньгах, звали в кафе и на дискотеки. Оба главных школьных ловеласа из одиннадцатых классов (один похожий на молодого Ди Каприо, а второй - на "темненького из Бэкстрит Бойз") готовы были забросить свои гаремы из влюбленных девочек по одному движению Ленкиной капризной брови. Сама же Белова вела себя так, как подобает настоящей императрице: грамотно распределяла свое внимание между центральными фигурами, благоволила то одному, то другому кавалеру, провоцировала междуусобные войны и, недовольно сморщив хорошенький носик, мгновенно гасила их короткой фразой "хватит бодаться, мальчики!". Словом, разделяла и властвовала, проявляя недюжинные политические способности и оставляя собственное сердце свободным. Во всяком случае, до поры, до времени.
Разговоры в девичьей компании, разумеется, вертелись вокруг мальчиков, косметики и свиданок. Мальчики, в свою очередь, делились друг с другом богатым, на две трети придуманным сексуальным опытом, обсуждали возможности смотаться с уроков и просиживали вечера в подъездах, залихватски обнимая своих дерзких избранниц и попивая из банок отвратительное, но доступное и быстро сшибающее с ног пойло. Ирка в свободное от работы время принимала в этих сборищах активное участие и усиленно таскала за собой Лизу, которой было все равно, где быть, лишь бы быть с Ирой. К тому же действие имел эффект запретного плода: подобные сборища были, разумеется, под строжайшим запретом, и Лизина мама даже не подозревала, что дочь может регулярно нарушать его самозабвенно и хитроумно. Система была старой: все веселье для Лизы заканчивалось ко времени прихода мамы с работы, и главным было замести следы. Благо, взрывоопасные коктейли ей не нравились, от сигарет она начинала кашлять, поэтому ей не приходилось, подобно остальным девчонкам, судорожно зажевывать предательские запахи мятными жвачками; нужно было лишь проветриться на улице, чтобы сигаретный запах выветрился из одежды и волос, и, прибежав домой, успеть переодеться в халатик, взять в руки книгу и сделать вид, будто так весь вечер и провела на диванчике в своей комнате. Отец, выглядывая из кабинета, с насмешливой улыбкой наблюдал за ее беготней с переодеваниями, пил с ней чай и ничего не спрашивал, хорошо помня себя шестнадцатилетнего, дурного, влюбленного и пьяного от дешевого портвейна. Лиза отлично училась, с родителями была нежна и внимательна, могла поддержать разговор о критике Белинского и влиянии революции на творчество Цветаевой, и отец справедливо считал, что в остальном имеет смысл оставить девочку в покое и дать насладиться всеми, пусть зачастую и сомнительными, плодами юности. Дочери он совершенно доверял, и близость их была редка и абсолютна. От своей авторитарной, но по-прежнему горячо любимой жены Лизины "нарушения режима" он, разумеется, скрывал.
Лиза же переживала первое в своей жизни грандиозное потрясение. Весь ее домашний мир, где так уютно было жить, учиться, читать книги и ложиться спать под бурчание телевизора в родительской спальне в спокойной уверенности, что завтрашний день будет похож на уходящий - все это вдруг стало жалким и неважным по сравнению с тем, как колотилось сердце, когда Ирка брала ее за руку и слегка сжимала сильной своей ладонью. Любимые книги, верные Лизины друзья с самого детства, впервые отодвинулись на второй план, уступив место реальной жизни с новыми, ни на что не похожими чувствами и фантазиями. Никакие "Опасные связи" и "Унесенные ветром" не шли в сравнение с мурашками, которыми предательски покрывалась Лизина спина, когда Ирка привычно обнимала ее за плечи по дороге в школу. Иркины черные кудри, которые она к тому времени лихо обкромсала, став похожей на мальчишку, Иркина широкая спина и узкие спортивные бедра, ее бесшабашная улыбка и грозно сдвинутые в минуты гнева брови - вот что было источником вдохновения и волнения, которые с головой захлестнуло Лизу и закружило в безжалостном шторме первой любви. Безответной - в этом Лиза была абсолютно уверена.
В те годы на самом гребне волны популярности победоносно плыли две худенькие девочки в школьных юбочках, дерзко и открыто заявившие миру о том, что сошли с ума. Из каждой палатки с дисками, с экранов телевизоров, в вечерних эфирах "Русского радио" и "Европы Плюс" они кричали, пели, клялись, признавались и страдали так безыскусно, что общественность как-то закашлялась, смутилась, не стала скандалить и добродушно дала добро на неведомые и запретные прежде проявления любви.

Лиза к концу школьной маеты расцвела. Ей было далеко до кричащей Ленкиной сексуальности, но и от застенчивого худосочного подростка ничего не осталось: выровнялись линии, пропала угловатость и острота выпирающих косточек, и она превратилась в аккуратненькую невысокую девушку. Бедра у нее почти не округлились, осталась и общая хрупкость, зато выросла не слишком большая, но красивая и высокая грудь, и все ее маечки-кофточки теперь сидели на ней совсем иначе, натягивая ткань и волнуя новыми ощущениями. Тонкими оставались ключицы и пальцы; волосы, как и в детстве, упрямо выбивались из любой прически и русыми прядями змеились по спине, золотисто бликуя на солнце. Прекрасные глаза - блестящие, ясные, шоколадно-карие, взятые в густую рамку ресниц, нежные губы - никаких ярких красок, ничего чрезмерного, лишь неброская таинственная прелесть, благородное обаяние позапрошлого столетия.
Были и ухажеры, разумеется. Талантливый, но не в меру разговорчивый Миша из музыкалки - кларнетист от Бога, будущий студент Гнесинки, провожал ее домой после занятий и даже пару раз оставался на ужин - с молчаливого одобрения мамы. Первокурсник-лингвист Андрюша, сын отцовского друга, начитанный и немного высокомерный, сходил с ума по ее тонким лопаткам и стройным ножкам, звонил ей почти каждый вечер обсудить прочитанные книги и звал то в кино, то на их студенческие сборища. И самое неожиданное: Витька Сухов по прозвищу, разумеется, Сухой - закадычный Иркин приятель, широкоплечий второгодник и раздолбай с улыбкой плейбоя, подрабатывавший вместе с отцом в автомастерской, пленившись Лизиной ненавязчивой красотой, вдруг начал томно вздыхать в ее направлении и выяснять у Ирки (к тихой ярости той), как бы ему пограмотней подцепить ее "умненькую подружку".
Лиза со своими мушкетерами была мила и дружелюбна, а с Андрюшей даже пару раз целовалась в кино, но совершенно ничего не почувствовала и впредь от свиданий вежливо отказывалась до тех пор, пока тот сам не бросил бесплодные попытки, решив, что девчонка еще просто не доросла. Над Витькой же Лиза тихонько посмеивалась и уверяла, что ей в страшном сне не привидится подобный избранник (Ирка облегченно смеялась вместе с ней, пока вдруг не захлопнула рот, пораженная неожиданной мыслью: а так ли уж они с Витькой отличаются? Если Лиза смеется над его замашками и необразованностью, то так ли далеко ушла она, Ирка, и на что она, спрашивается, рассчитывает? - и погасла, нахмурилась надолго...)
Про себя Ирка все понимала едва ли не с детства. С самого начала как-то так вышло, что мальчишки были друзьями, а девочки - объектом разглядывания и воздыхания. Уже лет в четырнадцать она точно знала, что ей нравятся и всегда будут нравиться только девочки, и это интересное открытие совершенно ее не побеспокоило. Объект воздыхания, собственно говоря, был один - Лиза. Давно уже пылкая их дружба обрела в горячей Иркиной голове совсем иные формы: Ирку сводила с ума Лизина нежность и бестелесность, тонкие косточки на запястьях и мятное дыхание, и она отдала бы все сокровища мира за один-единственный поцелуй этих нежных, светло-розовых губ. На других она и не смотрела, хотя самолюбиво замечала, как бросают на нее выразительные взгляды другие девчонки. О, благодатное время проб и ошибок, когда стремишься попробовать и то, и это, и каждое наслаждение кажется райским, и каждый опыт - незабываемым...
Чаще других Ирка замечала томный бирюзовый взгляд Ленки Беловой, и это, разумеется, ей льстило, задевая какую-то новую часть ее души. Ленка, водившая за нос десяток своих кавалеров, независимая Ленка пялится на нее все уроки подряд! Конечно, по сравнению с Лизой, Белова - просто вульгарная Барби, но сиськи у нее все же самые красивые в школе... Ничего и никогда у нее с Ленкой быть не может, но именно поэтому кто мешает насладиться приятным привкусом неожиданной победы, не потребовавшей никаких усилий...
Как быстро пройдет удовольствие от подобных побед, когда, повзрослев, она поймет, что куда слаще охотиться, и гнаться, и расставлять ловушки, и злиться, когда жертва все же умудряется до поры до времени ускользнуть, а потом гнаться вновь и победоносно сжимать в объятиях - притихшую, покоренную, ручную... Впрочем, и эти радости будут мимолетны, как мимолетны будут все ее женщины кроме двух: добившейся-таки своего Ленки и ни на секунду не забытой Лизы...
На день святого Валентина (дурацкий праздник, плотно прижившийся в школах и превращающий старшие классы в табуны загадочно хихикающих оленей, табунами скачущих по коридору с пригорошнями записочек и открыточек) Ирка получила довольно откровенное признание в любви, и хотя записка по традиции была анонимной, округлый Ленкин почерк узнать труда не составляло, да та и не собиралась скрывать авторства. Ирка хмыкнула, записку дома выбросила и даже не похвасталась друзьям (которые давно знали об ее предпочтениях и не понимали, почему Ирка еще не воспользовалась Ленкиной благосклонностью): негоже так унижать даму. Уже тогда в ней просыпалось то, что потом она будет, шутя, называть "джентльменством".
В последнее школьное лето они с Лизой совершенно измучились друг без друга. Лиза тосковала на бабушкиной даче, куда ее на этот раз отправили сразу после окончания учебы: пусть девочка наберется сил, впереди самый тяжелый год, подготовительные, экзамены и прочие кошмары одиннадцатого класса! Ирка куковала в Москве, днем занималась делами, а вечерами, взяв Максимку, уезжала в какой-нибудь парк: сидела на траве, смотрела на бегающего с другими ребятами брата и мечтала о скором наступлении сентября. Из неприятных мыслей в голове билась основная: не закрутила ли Лиза дачный роман с каким-нибудь задрыгой-ботаником с соседней улицы...
К тому времени она уже работала на Аслана, знала довольно много о том, о чем знать не полагалось, и старых своих друзей не то, чтобы избегала, но старалась лишний раз не участвовать в их летних вылазках на шашлыки и прочих забавах, дабы не пришлось отвечать на лишние вопросы.
Однажды друзья все-таки схватили ее на подходе к дому, и, дружески облапив, потащили на лавочку, где собрался весь честной народ. Была там и Ленка: сидела, потягивая из банки коктейль, и заливисто хохотала над чьей-то шуткой,
- Подвинься, Белова, - дружелюбно пихнула ее Ирка, усаживаясь рядом и принимая из чьих-то рук такую же банку. В конце концов, может и она иногда отдохнуть? Одноклассники явно не собирались закидывать ее вопросами и интересоваться, чем она занимается целыми днями... Ленка подвинулась, скользнула по ней демонстративно-равнодушным взглядом и небрежно закинула ногу на ногу, сверкнув белоснежным бедром под умозрительной юбчонкой. За коктейлем последовал другой, третий, и Ирка расслабилась, развеселилась. А Ленка, несмотря на то, что незаметно отставила свою банку и больше к ней не прикасалась, курила все вальяжнее, встряхивала волосами все медленнее, и все длиннее были взгляды, ленивыми мазками кисти ложащиеся на Иркино лицо, задерживаясь на губах. Глубокой ночью решили все же расходиться. Парочку совсем уж перебравших приятелей потащили под белы рученьки по домам с тем, чтобы, поставив их у дверей отчего дома в более-менее устойчивую позу, позвонить в звонок и быстренько смыться, дабы не напороться на праведный гнев родителей бедолаг. Ленка кокетливо посмотрела на Иру через плечо:
- Проводишь девушку в подпитии?
Ни в каком подпитии она не была, но, разумеется, отказать ей, да еще перед всеми, было невозможно. Попрощавшись с остальными, они ушли под понимающие ухмылки и смешки.
- Спасибо, - без улыбки обернулась к Ирке Лена у своего подъезда, и их лица оказались совсем рядом. Молодая девичья грудь, обтянутая невесомой маечкой, была так близко, что Ирка физически ощущала ее жар и трепет. Пухлые губы чуть приоткрылись, за влажной белой полоской зубов призывно мелькнул язык - маленькое смертоносное жало, лишающее жертву воли и рассудка. В голову Ирке ударила разбавленная алкоголем кровь, все ее семнадцать лет забурлили в ней фонтаном так, что гулко застучало в ушах, а пах свело сладкой тяжестью. Резким движением Ирка втолкнула Лену в подъезд и, намотав на руку льняную гриву волос, буквально впечатала ее в стену нетерпеливым, жадным поцелуем. Ленка задохнулась, охнула, с силой прижала к себе Иркину кудрявую голову одной рукой, а второй уже сбрасывала с плеч бретельки маечки. Иркины губы заскользили по запрокинутой шее, впились в мягкую плоть груди, Ленка застонала, потянула майку вместе с бюстгалтером вниз, чтобы дать простор ненасытным Иркиным губам, но та вдруг остановилась, подняла голову, диковатым мутным взглядом оглядела Ленку и, хрипло дыша, взяла ее за руки:
- Не надо, Лен...
- Дурочка, ты же с ума сходишь, как хочешь меня, - задыхаясь, прошептала Ленка, пытаясь освободиться от стальной хватки.
- Хочу, - кивнула Ирка, сглотнув, - тебя все хотят. Но мне, Белова, этого мало.
- А что ж тебе нужно? - насмешливо выпрямилась Ленка, пытаясь за задором скрыть обиду и разочарование. Она была невероятно хороша даже в таком растрепанном виде: волосы в беспорядке висели вдоль плеч, майка болталась где-то на поясе, щеки пылали огненными маками, а белоснежная грудь дерзко белела в полумраке подъезда. Ирка аж зубами скрипнула, до того был велик соблазн продолжить. - Любовь навеки, что ли?
- Типа того, - ухмыльнулась Ирка и рывком натянула бретельки обратно на Ленкины плечи. - Но ты очень красивая, Лен, правда. Я пойду, - и быстро выскользнула обратно на улицу.
Ленка отдышалась, вытерла набежавшие злые слезы, пригладила волосы и медленно пошла к лифту. Любовь, значит... Знала бы ты, Скворцова, как ноет сердце, да ты все равно не поверишь, ты же кроме своей мышки-Лизки никого не видишь... Ну ничего, ничего, - успокаивала себя привалившись к грязной стене лифта и приложив ладони к лихорадочно горящим щекам, - тут не напором, тут хитростью надо... Я ль на свете всех умнее? Конечно, я... Лизка дура неопытная, с ней быстро станет скучно... Главное, что ты меня хочешь, Ирочка, а с любовью разберемся... Ты меня еще полюбишь, вот увидишь... Все меня любят, и ты полюбишь...
А Ирка в это время старалась уснуть, предварительно выкинув из головы идиотский, ненужный и стыдный эпизод. Сорвалась, как кобель... Стерва Белова, все-таки... Лиза, Лиза, приезжай скорее, хватит нам уже играть в детские игры, я же вижу, как ты на меня смотришь, вижу, как вздрагиваешь, когда я тебя обнимаю, так давай же сделаем этот шаг, моя маленькая, моя хрупкая, моя единственная девочка... И тут она вспомнила, как засияла в подъездном сумраке обнаженная Ленкина грудь, как легли ей в руки маленькие твердые вишенки сосков, и аж согнулась, застонав, от импульса сладкой боли внизу живота.

Продолжение следует.

11 МАЯ 2018 КРИСТИНА ВОЛКОВА

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ЛЕСБИ, #ШКОЛА

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

Подставные свидания: как сохранить жизнь, здоровье и кошелек

Подставные свидания - это преступления с целью грабежа и вымогательства. Из данных мониторинга известно о 13 нападениях на свиданиях в 2020 году, и о 40 случаях за 2021 год - это информация только по Санкт-Петербургу.

Фем против бучефобии

Писательница Оксана Васякина специально для проекта "Бок о Бок" написала эссе о бучах и бучефобии, увы, так свойственной и некоторым геям...