КВИР - Пошехонская голубизна (1-3)

Пошехонская голубизна (1-3)

Альтернативная история "салтыково-щедринской" пошехонщины, где главный герой - юный красивый и нежный барин, который открывает в себе тягу к мужицкой силушке, влюбляется в одного из холопов своего поместья...

Я родился в 1839 году в самом богатом родовом пошехонском поместье Смородиновка первым и единственным сыном дворянина Петра Александровича Озерова.

Старинный род Озеровых по преданию происходил из Польши. Во времена Речи Посполитой один из представителей этого древнего рода подался в Россию служить Ивану Третьему - князю Московскому. С тех пор род пустил корни и прижился в России, и давно как разбогател. Ныне же Озеровы были совсем немногочисленны, но всё так же богаты. На самом деле мой батюшка остался последним из кондовых российских помещиков Озеровых, подмяв под себя всё имеющееся в роду движимое, недвижимое и подушное имущество.

Прежняя любимая жена моего отца была бесплодна из-за болезни. Схоронив её после тридцати лет бок о бок жизни, Петр Александрович женился на моей матушке - Ангелине Васильевне Таракановой, которая его на сорок лет младше. Ей было тридцать, а ему уж семьдесят, когда Бог наконец-то подарил им меня.

Родители души во мне не чаяли. С пелёнок баловали, словно я был царевичем. Когда я спал, даже собак уводили в лесок, чтоб, не дай бог, не залаяли и меня не разбудили. Вся челядь ходила на цыпочках во время моих дневных почиваний. Еду для меня готовили отдельно и из самых лучших собственноручно отобранных моей матушкой кусков. Баньку сенные девки отмывали по три часа, прежде чем я в неё бывал внесён на руках приставленных ко мне в слуги самых лучших и чистых холопок. Мыли меня четыре человека - дворовые девки - на каждую сторону по две мыльщицы. Натирали мёдом со сметаной, купали в ключевой подогретой до умеренной теплоты воде с лепестками роз и лаванды: летом - свежими, а зимой - сушёными. Клюквенный морс с мёдом, да малинка в сметане подавались мне с ложечки на опосля.

Батюшка с меня пылинки сдувал. Ласков был ко мне необычайно. Приходил перед сном целовать мне пятки, приговаривая: - "Алёшечка, ты ж моя кровинушка ненаглядная, малинкой пахнут твои сладкие ноженьки, яблочным ароматом - головушка. Ангелочек ты наш распрекрасный. Свет очей моих, яблочко для глаз моих молодильное." И в похожем таком духе так далее.
Мне ни в чём не отказывали. Мне никто никогда не перечил. Все любили и благоговели предо мной, словно я бог какой был. Челядь и дворовые в ноги кланялись, боялись в глаза посмотреть. Мать моя говорила, что красивее моего личика в жизни ничего своей не видела. Каждый месяц приезжал живописец, чтобы писать с меня очередной портрет. Ими уже была вся галерея увешана в нашей усадьбе. Отец с гордостью водил своих редких гостей по оной и хвалебно кичился красотой своего отпрыска, то есть - меня.
Одевали меня в богатые парчовые одежды. Чета Озеровых хоть и зажиточна, но в основе своей папенька с маменькой жадны были до невозможности, а на сына таки могли спустить половину годового дохода от имений. Такая вот была ко мне маниакальная безусловная и безумная любовь. Весь смысл существования моих родичей и, соответственно, по их велико-барскому велению всего нашего крепостного люда заключался в услужении мне, в услаждении меня и во всяческом мне потакании. Из меня сделали сущего идола для поклонения.

Благо и характер у меня был такой же прекрасный, как и лицо. Злоупотреблением я своим царским положением никогда не увлекался. С жиру не бесился. А была у меня внутренняя тяга всегда к справедливости, правде и красоте. Людей вокруг я всех любил. А чего мне их было не любить, когда они меня на руках носили и в чресла мне дули! Вырос я нежным, мягким и добрым парубком. Ко всем относился с добротой и теплотой.

Но сия нежность моя имела и оборотную сторону. Порою того, чего не хватает в жизни у человека, к тому и интерес проявляется, будь то даже по первому взгляду и непотребство какое.

Нет, вы не подумайте совсем лихого да неладного. Никаких кровавых зрелищ мне надобно не было. А охоч я был подглядеть, как же простой крепостной народ живёт и дни свои работными делами заполняет в наших поместьях, и что вечерами в их нехитрых избах творится; чем живут, чего жуют.

Челядь-то домашняя мне была хорошо знакома, и то, как сенные девки с мамушками, нянюшками и всякими холопьими подружками свои дни в заботах проводят и вечера свои коротают тоже мне, конечно, не ново, а вот мужиков от земли али парубков от сохи в доме и при усадьбе нашей помещичьей совсем почти не водилось. Все годные мужеского полу крепостные люди в полях работали али на батюшкином заводе. А так как меня в поля никогда не водили, тем паче по заводам, то я был в основе своей постоянно окружён особями бабского сословия, ежели только не считать моего родного батюшку да деда Тихона - коренастого старика-конюха, а по совместительству и образцового управителя, который помогал отцу моему "выколачивать благополучие нашей барской семьи нагайкой из крепостных спин".

Это я такие речи подслушал, когда дворовые между собой жаловались; бывало, выходил я втихаря на крыльцо поздним вечерком после отхода родителей ко сну, да и, когда девки с няньками, тоже уже умаявшись за день без задних ног, как загнанные лошади лядящие глубоким обмороком уснут, так я тут как тут - постоять, посмотреть на сад ночной благоуханный, на небесные светила подивиться, да и разговоры дворовых работяг иной раз подслушать: тех, что по ночам приходили и двор чистили, да ко новому дню всё приготовляли. Были у нас такие особые ночные работники. Вот на энтих мужчин я и любопытствовал поглядеть и, насколько можно, их подслушать. Ночью-то не так видно хорошо, но слышно отлично.

Матушка любила чтоб на крыльце и вокруг усадьбы всё было убрано ко новому дню: цветы политы, газоны на англицкий фасон подстрижены, пыльца и пыль со столов да с качалок убраны, и прочая. Посему приходилось этим крепостным мужикам после дневного зноя в поле ещё и ночью при усадьбе горбатиться. Я про это когда прознал, очень грустно мне стало. Как бы меня не защищали от правдивого обстоятельства дел, всё равно я прознал на чём счастье и благодать нашей семьи зиждется.
Я единственный наследный владелец родовой вотчины, но от всяких работ по ее управлению устраненный ввиду ещё юного моего возраста, посему управление было полностью в руках властного и делового управляющего.

Тихон был суровый и низменный человек. Одно слово - конюх! Его батюшка из грязей поднял, человеком сделал, а тот и возгордился. Нагоняи стал давать рабочему люду. Даже видавшие виды домочадцы опешили, когда он бразды правления хорошо в свои ручищи загребущие прибрал. А всё потому что отец, мой батюшка, стар стал совсем: и на слух и на глаз уж ослаб.
Нет, вы не подумайте, у нас нет или почти нет ни губительной для крестьян ежедневной барщины, ни крепостнических застенков, ни кровавых истязаний и тем паче членовредительств. А только регулярные оплеухи и зуботычины, и то - самую малость - просто барский гнев против дворовых людей, чисто по самодурству.
Ну и была, конечно, самая что ни на есть хозяйственная и всякая иная эксплуатация крепостных людей.

Как-то вот одним тёплым вечером увидел я его - Михаила - сына Еремея - одного из самых сильных крестьян наших. Он один столбы для крепости мог в землю сухую вкручивать: во какая у него была силища в плечах, не у всякой лошади такая.
Редко когда средь людей крепостной массы - людей ярма - рождались парубки с такими красивыми лицами, как у Михаила. На тело-то они все превосходили нас, господ. Физический труд из поколения в поколение состряпал их осанки, мышцы, скелет, но вот на лица они всё чаще были угрюмы, суровы и непривлекательны. Практика крепостного рабовладельчества не могла не уродовать лиц людских, не прогибать их нутро и не истреблять их природные качества и задатки света и просветлённости. Но Миша был тем самым исключением.

Ох и красив, и пригож он был не на шутку! Лицо - хоть икону с него пиши. У меня в зобу дыхание так и перехватило, когда я его лицо впервой узрел. Думал, что вот сейчас прям подойду и укушу его в губы, откушу его красоту - так вот я прям позавидовал - хотел сожрать его, как кусок медового пирога. Насилу удержался от греха такого людоедского. Но что-то во мне тогда хрустнуло, нутро моё надорвалось, сердце пополам разлетелось, и голова ему уже не хозяйка стала.

А мне-то всего шестнадцать годов было в тот момент. Вот такая вот беда-беда сталася со мною уже с юности.

Я всё никак не мог понять что за чувство мною тогда всецело завладело. Наваждение истинное! Какая-то необыкновенная смесь зависти и страстного плотского желания. Вот словно, как голод животный - очень глубокий и изнутри зудящий, покоя не дающий, пока его не заглушить. Как будто дыра внутри меня чёрная образовалась, которую я ничем заполнить не могу.

Я ведь всё же привыкший был, что только мною все вокруг восторгались. Своё лицо в зеркале я и сам часами мог разглядывать и дивиться до чего ж я, мол, хорош собой. Лицо - чисто ангела.

А тут на тебе. Есть, оказывается, в мире ещё краше. Но не просто же краше, а по-другому краше. У меня лицо "Жаль не девица, а то б жениться", как батюшка порой шутил. А у Мишки-холопа лицо - как у истинного мужа - столько силы, мужественности, архитектурной отточенности черт; желваки проявленные - так, что характер виден. Нос ровный, будто из одного куска выпиленный, глаза огромные, чернющие, бездонные - вот словно в них моя та самая дыра всецело и отразилась. И большое у него всё. Он ростом в два метра. Ручищи - как две мои. Накроет моё лицо за раз одной своей рукой, и пиши пропало. У меня от его вида ноги подкашиваются, срамное место влажным становится, в крестце сладко начинает тянуть, и всё моё тело, словно, как само к нему ластиться хочет. Что ж за неладное!

Всю ночь я не спал, лежал в кровати, томился, ворочался с боку на бок. Всё его лицо себе перед взором пытался сызнова напредставлять.

Ну не гоже же барину холопом во сне мучаться. Попросить отца, может, приказать отодрать его, что ли, по спине батогами. Может, мне оттого легче станет? И чтоб лицо ему попортили малость, чтоб не дразнил мою душу своей красотой.

Сам себя поймал я на таких ужаснейших и мерзких мыслях, что аж одёрнулся, и сам себя по лицу рукой стукнул. Нельзя так: от злости, от ревности и зависти другому житья не давать, хоть пусть он и холоп даже. Я же православная душа, я же богословник и великие четьи-минеи читаю. А тут такое со мной. Словно, злоба адская пронзила, а всё больше злоба-то на себя, за то, что так меня чужая красота зацепила - по самый хер.

Вот именно, что по самый что ни на есть хер. Мне ведь ещё, жуть - страх, интересно стало как он без одёжки смотрится, красавец ли и там: всё ли у него там соразмерно чреслам, ручищам и ножищам его. Такое вот любопытство стало одолевать жутко.
Завтра банный день. Мыться буду, и целая церемония перед тем. Я уже год как один в баню хожу. Как пушок низ живота стал покрывать, стрематься стал при девках разоблачаться. Никого уже к себе не пускал.

Так они теперь токмо баню приготовляют, да после, как выйду напаренный, так чаем с малиной поят.
Может, мне вот пожаловаться батюшке, что, мол, одному приходится изловчаться, и спину-то помыть в банный день некому. И попрошу себе в слуги того Мишку. И заставлю его раздеться тоже, когда мыть меня станет. Так вот его и увижу во всей его наготе. В бане-то оно сподручно и не срамно, вроде. Сам своей задумке радостный, так и заснул в конец-то концов.
Ай, уж светать стало.

Продолжение следует.

12 ОКТЯБРЯ 2018 DAMIRSKI2

Ссылка:

Смотрите также

#РОДИТЕЛИ, #СЛЭШ

Марлон Уэйанс о поддержке трансгендерных детей: "...Я хочу, чтобы мои дети были свободны"

Брайан Остин Грин: "Почему вы так переживаете за выбор моего сына?"

Самый кровавый и самый гейский! Стартовал третий сезон "Чаки"

Андерсон Купер раскрыл тайны семейной жизни: уроки французского, старый конструктор и книга о чужих миллионах!

Люк Макфарлейн, звезда гей-ромкома "Братаны", стал отцом

Пит Буттиджич и его супруг отметили День отца трогательными посланиями друг другу и детям

Мать отказалась от сына, захотевшего сменить пол, а потом передумала