- Ты крепкое не? Ну, давай, я по маленькой, а ты - по большой...
Я вдруг проваливаюсь куда-то далеко-далеко, лет на двадцать назад, и оказываюсь в школьном спортзале на большой перемене.
Мы чокаемся: он - стопкой, я - бокалом с каким-то игристым. Причём делает он это как-то изящно, без малейшего намёка на быдлячество: опрокидывает стопку ловким движением, задирая локоть чуть ли не до потолка, благо роста в нём два метра невооружённым глазом. Балерун, да и только! Пиджак менеджера звена между средним и высшим, кремовая рубашка, тёмно-серый однотонный галстук. Ботинки ровно такие, как с витрины дорогого магазина. Размера, наверное, пятидесятого. - Ален Делон не пьёт одеколон, - говорю я, - Ха! Лет десять эту шутку уже не слышал! - усмехается он, ставя стопку на высокий фуршетный столик, обтянутый атласной скатертью, словно чья-то великосветская грудь. Я зацепляю зубочисткой очередную креветку с какой-то травой, чувствуя, как где-то в груди разрастается горечь. Отправляю всё это в рот и долго-долго жую. - А ещё меня раньше всё время спрашивали, отличаются ли духи на вкус. Он менеджер проектов в одной очень крупной парфюмерной конторе. Продаёт духи, раскручивает, выпускает на рынок новые марки. С недавних пор - в Москве. Но регулярно приезжает на разного рода "мероприятия". Это, наверное, главное менеджерское слово. Я и сам менеджер. Очень среднего звена. - Ты, кстати, мало изменился. Ну, может, морщин на лбу прибавилось... - он тоже тычет креветку. Я усмехаюсь с таким чувством, будто меня застукали врасплох. - Ты, - говорю, - тоже. Как был двухметровым верзилой, так и сейчас... Он улыбается и жуёт креветку. Я вдруг проваливаюсь куда-то далеко-далеко, лет на двадцать назад, и оказываюсь в школьном спортзале на большой перемене. Одиннадцатиклассник верзила, завладев мячом, доводит его до угла зала и, вытянув руки, можно сказать, кладёт в кольцо. Я, девятиклассник, стою в узком дверном проёме и смотрю это "немое кино". Оно и правда, считай, немое, потому что ничего внятного не слышно из-за гула, криков и ударов мяча. Хотя нет, временами слышно. "Витёк! Давай я тебе подам с угла!.." Витёк ловит мяч с пол-оборота и так же безукоризненно "кладёт" его в кольцо. Откуда-то раздаются бравурные девичьи крики. "На дороге не стой, а!" - кто-то отталкивает меня, так что я чуть не выкатываюсь в зал, в гущу этого баскетбола. Парни из десятого, на год старше. Крепкие тела в спортивных майках, у большинства - щетина на щеках. Отойдя к стенке, я смотрю в тот угол, из которого доносятся девичьи крики. Это девчонки из нашего класса, остались после урока поглазеть на длинноруких атлетов. "Витенька, давай!.. Умничка!" Голос, который "упакован" в какой-то потаённый, сокровенный трек, сохранённый в самую дальнюю, "запароленную" папку моего мозга. Стоит только открыть и запустить - и ощущаешь себя, словно в преддверие цунами. - Так я же чуть в спорт не пошёл, - говорит Витенька, выдёргивая меня на двадцать лет вперёд, к фуршетному столику. - Но мне чисто спорт неинтересен. А если профессионально заниматься, только здоровье гробишь. - Знаю, - говорю. - Потому и не занимаюсь. В качалку хожу два раза в неделю, а хули толку! Мы оба хохочем, и это уже, кажется, выходит быдловато. Впрочем, тогда, в спортзале, он именно так и хохотал, но в то время по-другому было никак, если ведёшь борьбу за место под солнцем. Я как раз не умел. "Чё, Карик, пузо выпятил?" - Витёк тычет мне в живот своим длиннющим указательным пальцем, так что я готов согнуться пополам, - "Вон, на, мяч забросишь?". Из дальнего угла раздаётся дружный девичий хохот. Среди всех голосов я различаю тот самый, с потаённого трека. Остановив этот "кадр", я отталкиваюсь от пола и поднимаюсь над длинными низкими скамейками, над частоколом шведских стенок, прикрученных к крашеной бетонной стене, над баскетбольными кольцами, под самый потолок, и оттуда, с чудовищной высоты, вижу своё полноватое тело, лохматую голову, различаю прыщи на шее... Вижу тело Витька, которое даже отсюда смотрится, словно огромный крейсер посреди буксиров и речных трамваев. Затем пикирую вниз и снова слышу голос. Её зовут Ира. Она учится в моём классе и иногда кокетничает со мной, как с младшим братом. У неё две ямочки на щеках, лёгкие сладковатые духи. Громким шёпотом она говорит своей лучшей подруге: "Ты заметила, как он мне подмигивал?.." "Нет. Чё, правда, подмигивал?" "Ну да. Как ты не заметила?!.." Верзила поворачивается и подмигивает. Затем подбрасывает мяч и ударяет по нему ногой - изящно, как на снимках из спортивных журналов. Тогда, двадцать лет назад, я ненавидел своё тело и жадно засматривался на чужие, не понимая, почему природа заранее распределила все места под солнцем. Уже потом, протоптав свою колею, я понял, что "мишки" ценятся ничуть не меньше качков, просто у нас разные "аудитории". К тому же, безобразной моя полнота никогда не была. Но разве я понимал это в том спортзале? - Кейтеринг у вас хороший, молодцы! - он подмигивает мне, подцепляя пальцами микроскопический бутерброд с бордовой ветчиной, руколой и прочей поебенью, для него настолько маленький, что кажется, будто он сейчас сожрёт муравья. - Не хуже, чем в Москве, - я тоже пытаюсь подмигнуть, но у меня это никогда толком не получалось. - Не хуже... Помнишь, какие бутерброды были в нашей школьной столовке? - Особо нет... - Ну, как это не помнишь? Разве такое забудешь? Позавчерашняя булка, а сверху - кругляш колбасы, половина из которого - жир. Я моментально ощущаю запах несвежего хлеба, текущих труб, вымоченных в хлоре тряпок, которыми протирали обеденные столы. Стоя в очереди на раздачу, присмотришься к пареньку впереди: этому повезло больше, чем мне. У него нет прыщей на шее. А этот обнимает девушку, ему повезло вдвойне... - Может быть... Я школу стараюсь не вспоминать. - Старые обидки? - усмехается он. Я подцепляю зубочисткой последнюю креветку. - Можно и так сказать. - На кого? Хоть не на меня? Я тебя не пиздил вроде, - вот теперь он смеётся совсем по-быдлячьи, точь-в-точь, как там, под баскетбольными кольцами. Я отвечаю таким же смехом, и у меня получается. - Если бы даже на тебя, я бы в этом не признался. Я снова проваливаюсь туда, назад, в те крашеные бетонные стены, на те лестницы со стёршимися ступенями, пахнущие хлоркой. Дверь хлопает, играя железной пружиной, и оттуда, снаружи, сквозит весна. Самое яркое и горькое время, когда тебе хочется целоваться, но не с кем, хочется так же, как и вон тот парень из параллельного класса, обнять кого-нибудь... Нет, не кого-нибудь. "Ир, пойдём покурим!" "Карик, ты куришь? Ты же хороший мальчик, зачем тебе?" "А ты что, не куришь?" "Ну, с меня-то зачем брать пример?" Я ощущаю сладость её духов, и представляю, что бы почувствовал, если бы обнял её прямо сейчас крепко-крепко. Она хихикает, сверкая ямочками на щеках, и, выбегая во двор, тычет меня в пузо. Примерно так же, как в детстве мне тыкали мать и старшая сестра. Не обижайся, Карик, ты же хороший мальчик! Я всё же стреляю у одноклассников сигареты, достаю из кармана зажигалку, купленную на всякий случай, и, отойдя в сторону, закуриваю. Дым пробирается глубоко внутрь, наполняя меня жаркой весенней горечью, и к ней примешивается запах костров, которые жгут почти в каждом дворе. Я оборачиваюсь, будто кто-то хлопнул меня по плечу, и вижу: там, за распускающимся кустом, на раздолбанной и исписанной скамейке, Ира целуется с верзилой, забравшись к нему на колени. Я вглядываюсь то в неё, то в него, понимая, какая это красивая пара, как хорошо они смотрятся под этим весенним солнцем, посреди шумного пыльного двора, посреди тёплого ветра, пахнущего чем-то сладким. Горечь согревает меня, а в штанах такая неудержимая твёрдость, как рейка от той самой скамейки. - А мне, в общем, нравилась школа, - говорит верзила. - Была такая свобода, хотелось всё попробовать... Это потом началась всякая хрень: семья - не семья, свадьба, развод, деление детей. У тебя-то есть дети, я забыл? - Трое. - Молодца! У меня двое, да и то вижу их раз в месяц от силы. Столики вокруг нас стремительно пустеют, потому что вот-вот начнётся основная часть "мероприятия". Он уходит, крепко пожав мне руку и улыбаясь так по-свойски, будто я ему какой-нибудь младший брат. И я вдруг слышу запах его духов - тонкий, свежий, немного "морозный". Представляю его тело, спрятанное под этим менеджерским пиджаком. Раздеваясь, он сначала высвобождается из пиджака, развязывает тёмно-серый галстук, расстёгивает ремень... А оттуда, с улицы, из приоткрытой оконной створки, сквозит весна.
Выбор СЂРµРТвЂВВВакцРСвЂВВВР В Р’В Р РЋРІР‚ВВВ
Томми Дорфман экранизирует популярный комикс о лесбийской любви
МОБИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ
