КВИР - Несовершенство

Несовершенство

Убеждённый жаворонок и вечная сова - они не совпадали даже в этом, и это было лишь верхушкой целого списка непониманий и обид, которые в последний год захлестнули их с головой.

Она всегда все делала только так, как ей было удобно. Ранняя пташка, она просыпалась не позже восьми и незамедлительно требовала от Маши действий: подъёма, кофе, завтрака, общения. Маша, привыкшая засыпать ближе к рассвету, поёживаясь, нехотя выбиралась из кровати и никак не могла взбодриться: сонная брела на кухню, сонная гремела посудой, и мрачным привидением сидела напротив бодрой и свежей Киры, благоухающей своим "Пако Рабанн", уже одетой, элегантной, готовой бросаться в бурлящий водоворот дел, поездок, звонков, решений и побед.
Маша злилась одновременно и на себя, органически неспособную так радостно приветствовать каждый новый день, и на Киру, которая плевать хотела на любые другие привычки, кроме собственных.
Кира, в свою очередь, тоже недоумевала, почему перед длинным и напряженным рабочим днём она не может провести свободный утренний час с любимой, чтобы та порхала по кухне в легкомысленном халатике и весело щебетала, поджаривая тосты. Не отказалась бы Кира и от быстрого жгучего секса прямо в прихожей, за две минуты до ухода, чтобы потом ещё полдня продолжать чувствовать запах своей женщины и, улыбаясь, в самые неподходящие моменты вспоминать неприличные подробности, и хотеть скорее домой - к вечернему сеансу.
Убеждённый жаворонок и вечная сова - они не совпадали даже в этом, и это было лишь верхушкой целого списка непониманий и обид, которые в последний год захлестнули их с головой.

Они познакомились ещё в институте, учились в параллельных потоках и схлёстывались взглядами в столовках и курилках: Кира, с блеском заканчивающая юридический, и уже тогда проходящая практику в компании отца, и Маша, учащаяся на филфаке просто потому что поняла, что вдобавок к Строгановке ей не хватает гуманитарных знаний. Она уже была художником. Не художницей, а именно художником: в её картинах не было трепета юности и девичества, напротив, в свои девятнадцать она была одержима поиском новых красок для передачи густой синевы ночи, взмаха воронова крыла и прочей врубельщиной. Бегала через день в Третьяковку и часами стояла перед источающим темный свет "Демоном".
Кира была окружена непростыми друзьями: дети из небедных семей, они уже тогда хотели жить лучше своих родителей, мечтали о стажировке заграницей, спорили о политике, хвастались клубными карточками дорогих московских ресторанов и уже на третьем курсе начали парковать свои новенькие блестящие машины у самого входа в Университет.
Маша появлялась в стайке задорных девочек-филфаковок и небритых мальчиков с гитарами за плечами, их неуёмная компания вечно обсуждала концерты и книги, в курилке под взрывы хохота придумывала остроумные прозвища преподавателям, участвовала во всех возможных КВН-ах и - по большей части - нищебродствовала.
Собственно, КВН и свёл их на четвёртом курсе: Кира была капитаном команды своего факультета (она всю жизнь готова была участвовать в любых начинаниях только в качестве лидера, и, надо сказать, блестяще справлялась - будь то университетская сборная по волейболу, где она пробыла капитаном все студенчество, или отдел у неё на работе, где она практически сразу стала руководителем). Маше было поручено раскрасить задники для команд, нарисовать таблички для жюри и плакаты для болельщиков. Кира не отпускала свою команду с репетиций до позднего вечера, бурно спорила, хохотала вместе со всеми над шутками, бегала за пирожками для всех в киоск около универа, и совсем не была похожа на себя обычную - сдержанную, насмешливую, чуть высокомерную. А ещё она все чаще косилась в угол сцены, где с наушниками в ушах, наплевав на всех, сидела по-турецки Маша, дорисовывая очередной плакат, с измазанными краской костяшками пальцев и тонкими лопатками, ходящими под трикотажной маечкой в такт движениям кисти.

Кира на тот момент крутила романы одновременно с трепетной первокурсницей, которой "помогала писать реферат", и знойной секретаршей с отцовской работы - тридцатилетней замужней особой с замашками порноактирсы и пятым размером груди.
Маша же, расставшись не так давно со своей первой любовью, девочкой из Строгановки, уехавшей в Питер с родителями, заново привыкала к ощущению одиночества, которое, надо сказать, успело довольно скоро ей понравиться, ибо высвободилась куча свободного времени на картины, учебу и прочие творческие радости.
Киру зацепила Машина абсолютная внешняя незаинтересованность и непохожесть на окружающих её кокетливых и напористых однокурсниц. Маша давно исподволь любовалась разлетом бровей над Кириными не по-славянски узко разрезанными глазами и неожиданно тонкой линией запястья.
На третий день репетиций Кира, постучав рисующую Машу по плечу, молча поставила перед ней стакан с чаем и коробку с пирожными. На четвёртый - так же молча положила два билета в кино.
Сам КВН с успехом прогремел через две недели, и Маша, сидя в первом ряду, не сводила глаз со сцены и бурно радовалась каждому появлению Кириной команды. Болельщицы филфака обиженно шептались о том, что Машка предала факультет и вообще потеряла голову, а ей было наплевать.
После оглашения результатов все гурьбой завалились в гости к одной из девочек с курса, и, как водится, отпраздновали победу морем алкоголя и буйными плясками. В этой прокуренной квартире, под доносящиеся из-за наспех запертой двери комнаты визги и смех, среди валяющихся на кровати пальто и курток, у них и случился их первый раз. Это был самый долгий в Кириной двадцатилетней жизни период ухаживания: с прогулками по паркам, театрами, ночными кафешками и бесконечными телефонными разговорами. Они рассказали друг другу все: от смешных случаев из детства до планов на будущее. Они с ума сошли друг от друга. Кира совершенно забросила остальных своих дам. Маша почти не появлялась дома. Вообще-то уже был заказан отель с шелковыми простынями и видом на Москву - Кира, не изменяя себе, хотела сделать все красиво, однако, не удержалась сама, и первая набросилась на Машу, как подросток.

Впрочем, потом был и второй раз - уже в отеле, и третий - в Кириной квартире на Цветном; а после того, как Маша проснулась утром в ее постели, они уже не кочевали, а почти сразу стали жить вместе. Кирин отец давно жил с новой женой и с дочерью был в спокойно-деловых отношениях: взрослая, умная, квартирой и работой он ее обеспечил, а дальше - увольте, пусть живет как хочет и с кем хочет. Маша перетащила от родителей барахлишко и холсты с подрамниками, Кира выделила ей целую комнату "под мастерскую" - она не переставая восхищалась Машиными работами и гордилась "девушкой-художницей". Перед переездом пришлось знакомиться с Машиной семьей, и обе страшно волновались, но все прошло замечательно: папа-иллюстратор и мама-бывшая балерина, коренные москвичи, либералы и убежденные европейцы, дочкину ориентацию приняли уже давно, а Кирой очаровались совершенно. Впрочем, в мире было мало людей, которые не пали бы жертвами ее уверенности и обаяния. Вот только, целуя дочь на прощанье, мама шепнула ей:
- Трудно тебе будет, Машка. Она победитель по жизни, а ты цветочек тепличный. Она пойдет вперед. А ты быстро устанешь пытаться соответствовать.
- Что за глупости, мам, - отмахнулась Маша, - мы на равных, и у нас все прекрасно.
- Дай Бог, - усмехнулась мама.
И первый год все было прекрасно. Они вместе закончили учебу и вместе забили на выпускной, уехав на три дня в Подмосковье к Машке на дачу: жгли вечером костер, купались голышом и занимались любовью везде, где можно: на заброшенном, заросшем камышом пляже, в пахнущей деревянным срубом маленькой бане, и в Машиной спальне, завешанной ее детскими рисунками.
Летом Кира купила им тур в Европу, и Машка чуть не плакала от счастья при виде каждого аккуратного домика, каждого поворота узкой улочки, каждой откормленной утки, плывущей по очередному каналу с горбатыми мостиками. Их комнаты в маленьких отелях были замусорены бесконечными листочками, салфетками, вырванными страницами блокнотов с набросками готических шпилей соборов и черепичных крыш с витиеватыми флюгерами. В то лето Маша всерьез увлеклась карандашной живописью и, - как выяснилось потом - навсегда забросила акварели.

В сентябре Кира вышла на работу, уже на очень серьезную должность. Маша устроилась в школу учителем рисования, нагрузка была небольшой, первый урок начинался в середине дня, и времени оставалась уйма. Кира нежно, но твёрдо поставила условие: моя женщина должна просыпаться со мной. Маша согласилась, ей показалось это очень романтичным. Она провожала Киру на работу, натягивала холст на подрамник, заваривала себе кофе, и бралась за карандаш. Работа с утра шла туговато, не в пример ночному времени. Потом она выходила в школу, брела, не спеша, бульварами, по старой привычке вставив в уши наушники с любимой Сургановой, отмечая по дороге игру солнечных зайчиков на коленках сидящих на лавочках парочек или графичную ветку на фоне старого особняка.
После уроков она заходила в магазинчик за какой-нибудь вкусностью к ужину, иногда встречалась в близлежащих кафешках с подругами или мамой, и шла домой ко времени прихода с работы Киры.
Кира приходила усталая, часто взвинченная, все-таки работа была действительно выматывающей, а она всячески пыталась зарекомендовать себя, как лучшего юриста в компании. Амбиции её росли пропорционально успехам.
Машку распирало от желания рассказать, как Катя Попова из второго класса сказала, что желтый цвет похож на запах облепихи, а Миша Колесников из шестого, несмотря на то, что главный хулиган в школе, бесспорно, одарён художественно и она хочет поговорить с его родителями о дополнительных занятиях. Ещё ей хотелось рассказать о ссоре, которую она видела по дороге из школы - девушка в красном пальто бросила в лицо парню в чёрном пиджаке букет белых-белых тюльпанов, и ей было так жаль, что она не может прямо сейчас схватить блокнот и попросить их не двигаться хотя бы пару минут, чтобы успеть написать это резкое движение кисти, этот секундный полет лепестков, это искаженное гневом лицо молодого мужчины.
Но за ужином Кира просила тишины, устав от трескотни на работе. Она молча ела, периодически отвлекаясь на переписку в телефоне, молча пила чай, все так же не выпуская телефон из руки, и только потом расслаблялась и, откидываясь на стуле, неизменно спрашивала:
- Ну как ты, малыш?
Маша, торопясь, начинала выливать на неё поток впечатлений. Киру обычно хватало на половину.
- Ты позвонила в банк, малыш? - мягко перебивала она.
- Забыла... - виновато вспоминала та, - завтра позвоню. Ну, слушай...
- Малыш, - голос Киры твердел - ты обещаешь уже неделю. Мы хотим тебе машину или нет? Ты можешь взять на себя хотя бы вопросы с банком?
"Хотя бы" - потому что, понятное дело, первый взнос оплачивала Кира. Как и, собственно, всю их совместную жизнь. Оплачивала, надо сказать, как само собой разумеющееся, ни разу не обсудив даже возможности какого-то Машиного участия.
- Я позвоню! Ты можешь дослушать? - обижалась Маша, втайне злясь на собственное раздолбайство.
- Да погоди ты. Нам надо решить - мы в отпуск можем поехать не в августе, а в сентябре? У меня в августе два суда, я совсем не могу...
- Как в сентябре? - вскидывалась Маша - у меня же дети! Если ты забыла, школы начинают работать первого числа!
- Ну пропустишь пару недель... Не умрут они без твоих натюрмортов, - усмехалась Кира.
- Это моя работа и я её люблю, - Маша уже злилась не на шутку, - и я устала от твоего бесконечного пренебрежения.
- Детка, - вскидывала бровь Кира, - да не кипятись ты. Работай, где хочешь. Хотя я бы на твоём месте больше времени посвящала твоим собственным картинам. Ты мечтаешь о своей выставке - так делай что-нибудь. Пиши картины. Думай. Звони людям. Делай, малыш. Само не придёт. А отпуск у нас будет в сентябре, реши, пожалуйста, этот вопрос завтра с директором.
- Кир, это искусство! Я не могу писать под заказ! Даже под собственный! - уже почти кричала Маша.
- Хорошо. Не пиши, - Кира раздраженно поднималась из-за стола. - Искусство - отличное оправдание. У меня сегодня была очень серьёзная сделка с долбанутыми клиентами, и у меня совершенно нет желания конфликтовать ещё и дома. Я в душ и спать. Успокаивайся и приходи, и, кстати, я так и не видела тебя в том белье, что мы купили в "Агенте Провокаторе". Предлагаю твою страсть использовать на практике, - она целовала в шею взъерошенную Машу, и уходила.

Разговоры могли быть разными, но суть повторялась - умница Кира говорила правильные вещи и вела себя безупречно, а Маша все равно злилась, злилась... И совсем не хотелось надевать то белье. Хотелось другого. Наверное, понимания, черт его знает. Конечно, она старалась. Понимала, какое сокровище ей досталось. Доставала "Агента", шла в ванну, брызгалась духами. Кира всегда ценила эстетику. Именно она мягко контролировала Машин гардероб, не допуская ничего грубого, пацанского, висящего на одно плечо. Только классика. Только женственность. Надо сказать, Машке все это очень шло, и за два года она стала выглядеть как настоящая леди, почти позабыв свою страсть к бесформенным балахонам.
Секс был хорош. Всегда. Усталая, вымотанная, даже больная - если Кира занималась сексом, это всегда было на высоте. Если она чувствовала себя не в настроении - всегда говорила прямо, даже если Машка сгорала от страсти. Не могу, малыш, прости, давай спать - мягко так, не предполагая возражений. Она делала так абсолютно все - или блестяще, или - если чувствовала, что блестяще не будет - не делала вовсе.
Машке, всей состоящей из полутонов, становилось все тяжелее.
Настал момент, когда она перестала восхищаться. Осталась злость. На себя - не умеющую и не стремящуюся быть безупречной. На неё, ждущую этого при каждом шаге. И ведь не придраться: Кира выполняла обещания, делала дела, по сути - содержала их, не забывая помогать и родителям, достойно избавлялась от вечных назойливых поклонниц, ни разу не дав Машке повода для ревности, и даже пыталась вникнуть в её, Машкин, мир. Пыталась. Но выходило неважно: совсем не было времени, и даже бытовые вопросы она в итоге решала сама, устав от Машкиной вечной забывчивости. Машка читала ей вслух - она засыпала. Машка пыталась таскать ее на выставки - Кира, два раза сходив, заявила, что этим Маша может заниматься в свободное от работы время, а в выходные они будут ездить за город, на шоппинг и встречаться с её друзьями, потому что другого времени у неё нет. И ведь была права, Машка-то успевала все это, пока Кира проводила очередную сделку.
Идеальная жизнь, думала Маша, возвращаясь в одиночестве с очередной встречи художников. Только параллельная. У неё своя, у меня своя. А когда мы вместе - у меня её. "Мы" существуем только в ее понимании.
А в моем - какое-то абсолютное одиночество. И бесконечные попытки соответствовать. Мама! Как ты была права...
Вдохновение приходило ночью. Аккуратно выбравшись из-под руки спящей Киры, Машка накидывала халат и шла в мастерскую - и выштриховывала, вычерчивала, выписывала весь свой день - и нежный, как у котёнка, подбородок второклассницы Кати, и летящую из уголка глаза слезинку отворачивающейся девушки, и собственную сгорбленную над столом спину и руки, обхватившие чашку. Вот эту, последнюю её картину - сидящая за столом девушка, написанная со спины, нервно сжимающая чашку с остывшим чаем (она долго искала, как передать именно остывший чай, и получилось, ей-Богу, получилось!) - она назвала "Непонимание" и готовилась именно ею открыть выставку своей мечты, для создания которой она совершенно ничего не делала.
К рассвету, вымотанная, она засыпала, а через час звенел Кирин будильник, и все повторялось - завтрак, недовольство, новый полупустой день впереди.

А в апреле вдруг позвонили. Какой-то отцовский знакомый дал её телефон ещё кому-то, словом, по цепочке, Машку передали организатору небольшого художественного салона, который искал новые лица. Её попросили приехать и привезти лучшую на её взгляд работу. Кира пришла в радостное возбуждение, заказала Машке такси, помогла завернуть "Непонимание" в три слоя бумаги и вывесила на дверцу шкафа новое умопомрачительное платье.
- Надень завтра, - велела она, - будешь лучше всех.
- А без твоего платья я не лучше всех? - вскинулась Маша, устав от Кириных мягких приказов.
- Ты лучше всех априори, поэтому ты со мной, - усмехнулась Кира, - а платье надень. У тебя нет повода не доверять моему вкусу.
Платье и впрямь было хорошо: длинное, в пол, элегантно-клетчатое, оно было одновременно и оригинальным, и стильным. Молодая успешная художница. Во вкусе Кире было не отказать.
И все же, закрыв наутро за Кирой дверь, Машка остановилась на минуту перед платьем, а потом решительно убрала его в шкаф. "Это будет только мой день, - решила она, - мой день, моё лицо и моя победа. Хоть в чем-то я должна быть только собой". Она достала из недр шкафа свой любимый со студенческих времён свитерок на одно плечо и узкие джинсы. Распустила по плечам светлые кудри, надела кеды, игнорируя туфли на безумной шпильке - Кирин фетиш. Позвонив, отменила такси, и, подхватив подмышку картину, бодро зашагала к метро. Настроение было прекрасным.
И все получилось! Дяденька-организатор оказался искусствоведом и умницей, и пришёл в восторг при виде распакованного "Непонимания". Обещал выгодно повесить картину на грядущей выставке и все повторял, что это - начало Машиного большого успеха.
Из салона Маша вылетела на крыльях, и решила наградить себя прогулкой по парку близ Центрального Дома Художника, благо, в кедах гулять было гораздо удобнее, чем на ставших привычными каблуках.

Она шла по подземному переходу, где художники, не пробившиеся в ЦДХ, выставляли на продажу свои, как правило, довольно бездарные работы, как вдруг резко остановилась. Несколько картин были сделаны карандашом, и неудержимо влекли внутрь себя. Все в них было: и тяжёлый гранит питерских набережных, и косой безжалостный снег, и горчащий на лету взгляд женщины, обернувшейся и смотрящей прямо в глаза зрителю за секунду до гибельного шага вниз, в зимнюю страшную воду. Маша не могла отвести глаз.
- Кто художник?.. - хрипло спросила она.
- Я, - ей навстречу поднялась с маленького стульчика молодая женщина, в которой Маша сразу нюхом узнала принадлежность к "своему" племени. Из-под косой челки смотрели выжидающе крупные карие глаза, как с картин Караваджо. Драные джинсы, небрежный шарф - девушка явно наслаждалась образом эдакой андеграундной богемы.
- Картина продаётся? - с волнением спросила Маша.
- Продаётся, - улыбнулась художница, - а вы тоже из наших? Руки вон грифелем перепачканы...
- Да... Но по сравнению с Вами я просто серость, - призналась Маша. - Я не взяла деньги, но я приду за ней. Завтра же.
- Были бы серостью, не признали бы мою гениальность, - засмеялась девушка, - а Ваши работы я где могу увидеть?
- Вот, выставка будет через две недели... - призналась Маша - там будет одна. Лучшая.
- Дайте адрес, я приду, - попросила художница, - и если мне понравится, я подарю Вам картину.
- Идет, - засмеялась Маша.
И она пришла. А Кира нет, ей пришлось срочно улететь в командировку решать очередной вопрос, не требующий отлагательств. Маша не обиделась, надо так надо. Она вообще эту неделю не обижалась, порхала, считая дни до открытия, волновалась, придумывала себе причины, по которой картину могут не повесить, а выставку отменить. Или публика не оценит, или критики засмеют, словом, нервничала похлеще невесты перед свадьбой.
И вот все состоялось. Картина висела хорошо, народу было много, конечно же пришли Машины родители. Критики одобрительно кивали, ее старенький учитель из Строгановки торжественно расцеловал её в обе щеки, а парочка коллекционеров даже поинтересовалась ценой картины.
- Я не продаю, - счастливо мотала головой Маша, - я планирую собственную выставку.
И тут Маша увидела её, стоящую поодаль, со свернутым холстом в руке.
- Ты заслужила, - улыбнулась она, когда Маша, вдруг заробев, подошла, и протянула ей холст, - только в раму вставь свою. Ты молодец. У тебя большое будущее. И мне нравится твоя манера распределения светотени - мелкими штрихами, необычно.
- Давай попьём кофе? - неожиданно для себя предложила Маша.
- Я надеялась, что ты предложишь, - чуть застенчиво ответила та.
Они пили кофе до позднего вечера. Говорили без остановки, спорили до хрипоты. Об искусстве, конечно. Маша приползла домой совершенно счастливая и мертвая от усталости. Телефон замигал, когда она уже ложилась, засыпая на ходу.
"Как все прошло, малыш? Только освободилась", - писала Кира.
"Все замечательно. Спи. Приедешь, расскажу", - быстро отбила Маша и рухнула в постель.
"Так коротко? Не похоже на тебя", - на это она уже не ответила, мгновенно уснув.

Они встречались каждый день на протяжении всей недели. Говорили, говорили, находя друг в друге все больше точек соприкосновения. Ирина - так звали художницу - тоже мечтала о выставке, тоже работала по ночам, и тоже предпочитала полутона. Во всем. Мягкая, спокойная, она становилась фанатиком, как только речь заходила о творчестве. Ей ничего не стоило сорваться в один день и уехать на Селигер писать летние рассветы. Или провести весь день, пытаясь правильно передать игру света на руке спящего бомжа где-нибудь под Курском. Она жила в крошечной комнате в настоящей московской коммуналке. Взахлёб читала воспоминания Ван Гога, учила итальянский, чтобы прочесть в оригинале дневники Микеланджело. Работала продавцом в антикварном салоне и знала все про систему отлива кувшинов в древней Сирии. Внимательно выслушивала Машины рассказы о каждом прошедшем дне, об её учениках, спорила с ней о способах преподавания живописи, учила правильно распределять давление на грифель - все-таки она была в разы талантливей. Они пили поздней ночью чай с шоколадкой у Иры на кухне, потому что обеим не хотелось отрываться от беседы и что-то готовить, да и соседей боялись разбудить.
Они не прикасались друг к другу, потому что Маша сразу рассказала о Кире, но нерв между ними звенел с каждым днём все звонче. Ирина постоянно делала наброски Машиных портретов, просила то обнажить плечо, то показать ключицу, и Маша вспыхивала, когда та аккуратно убирала её волосы с шеи или черенком кисти приподнимала ей подбородок.
Обе понимали, что с приездом Киры это закончится. Обе были готовы.

Кира приезжала рано утром. Конечно, с подарками. Маша бросилась ей на шею - соскучилась. Но, прижавшись к безупречно отглаженной рубашке (как? С самолёта...), и вдыхая запах Кириного парфюма, она невольно вспомнила Ирины вечные заляпанные краской и пахнущие скипидаром футболки, которые ей так нравились.
- Малыш, я в душ, - целуя Машу, промычала Кира, - а ты разбирай подарки. И идём завтракать куда-нибудь, ты наверняка ничего поесть не купила, непутёвая моя.
Не купила, правда ведь. Но от этого ещё больнее укололо позабытое за неделю чувство собственной бездарности и Кириного безусловного совершенства. Непутёвая... А Ира называла её "талантливая девочка" и "восходящая звезда" и настаивала на том, что творческий человек должен всего себя отдавать искусству и не пытаться соответствовать ничьим нормам. Ван Гог, вон, вообще был социопатом.

В душе шумела вода. Маша напряжённо думала. Решать надо было сейчас, иначе не хватило бы сил.
- Я ухожу, - как в омут с головой бросилась она, произнося это и глядя в глаза выходящей из душа Киры.
- Куда? - недоуменно спросила та, - я, вообще-то только что приехала, и хочу пообщаться с любимой.
- А любимая больше не может делать только то, что хочешь ты, - прошептала Маша.
- Прости? - подняла бровь Кира.
- Я ухожу. Мне нужна моя жизнь. Я хочу спать утром до посинения. Я хочу носить кеды. Я хочу думать о светотени, а не о кредитах. Я хочу, чтобы мой любимый человек слушал меня, когда я рассказываю о том, что мне важно, а не сидел, уткнувшись в телефон, потому что все, что я говорю - это несущественный бред. Я хочу гордиться собой, а не только тобой. Я устала находиться рядом с совершенством. Я ухожу, чтобы быть несовершенной и не стыдиться этого. Я устала тебе соответствовать, - выдохнула Маша.
Кира молчала, глядя на неё. Молчала долго.
- Уходи, - обронила она и, круто развернувшись, ушла в спальню. У Маши дрожали коленки. Она начала собирать вещи.
- Нет, - раздался Кирин голос, - уходи сейчас. Оставь мне адрес, вещи я вышлю. Уходи сейчас.
Маша молча вышла из квартиры. Сглотнула слезы. Она смогла. Смогла. Теперь главное - не жалеть.

Она переехала к Ире. Кира, верная своему слову, выслала ей все её вещи до последней заколки. Больше они не общались. Маша отчаянно скучала, но твердила себе, что сделала все правильно. Теперь не нужно было никому соответствовать. Они спали до обеда, потом разъезжались по работам, потом полуночничали, писали картины, снова бесконечно разговаривали, пили горький кофе и менялись майками. Прикоснуться к себе Маша не давала, а Ира и не настаивала, понимая, что та переживает разрыв. "Какая тонкая, глубокая. Все понимает," - думала Маша, глядя на спящую Иру.
Маша училась быть собой. Без контроля и указаний. Она решила наладить быт в их маленькой комнате, но это оказалось невозможно - творческий бардак был единственным способом Ириного существования. Маша, привыкшая, что даже чашки стоят по размеру, пыталась приучить себя к бедламу и начать получать удовольствие. Получалось пока неважно. А ещё мешали постоянные мысли о Кире - как она? Ненавидит её? Или вздохнула с облегчением, избавившись от нагрузки? Или нашла себе, наконец, такую же безупречную, как она, чтобы не надо было переделывать? Была ли это любовь вообще, если та так легко её отпустила? И почему она, Маша, приняв решение и уйдя, продолжает так безнадежно тосковать?
Зато Ира восхищалась ею в любых нарядах и любом виде. Ничего не требовала, не просила, не настаивала, не советовала. Впрочем, Маша периодически пыталась спросить какого-то совета, но во всем, что не касалось искусства, она слышала только один ответ: "Делай так, как считаешь нужным. Я уверена, ты все сделаешь правильно".
Иру не слишком интересовал внешний мир, и она давала Маше свободу существовать в нем так, как ей вздумается. Первое время Маша наслаждалась близостью умов и свободой решений.
А потом она заболела, подхватила в школе грипп. Пришла домой, шатаясь, с высоченной температурой и забралась под одеяло.
- Сделай мне чай с лимоном, пожалуйста, - попросила она.
- Лимона нет, - сокрушенно ответила Ира, не отрываясь от холста.
- Может, сходишь и купишь? И в аптеку заодно? - простонала Маша.
- Машунь, сейчас свет уйдёт, - озабоченно сказала Ира, ускоряя штрихи.
- Мне плохо, - недоуменно сказала Маша.
- От гриппа еще никто не умирал, - раздраженно ответила Ира, - потерпи. Я схожу попозже. Не гоняй меня, ты же видишь, я занята.
- А как же я? Разве тебе все равно?
- Дорогая, - крутанулась на стуле Ира, - открой глаза. Ты ушла от той, кому было не все равно. Тебя слишком раздражало то, что ей слишком не все равно. Ты не захотела быть чьей-то Галатеей и возжаждала свободы. А свобода, дорогая, это когда за лимончиком тебе идут не тогда, когда хочешь ты, а тогда, когда другим удобно. Вот это свобода. Привыкай.
Этой ночью Ира ушла спать к подруге, "чтобы не заразиться", - как она объяснила, поставив на тумбочку у её кровати чашку с чаем. Мокрая от пота, Маша металась по кровати и думала, думала... Сквозь температурный туман плакала и злилась, на себя, только на себя...
А наутро приехала Кира. Просто позвонила в дверь, и ждала, пока Маша в одеяле прошаркает весь длинный коридор, кляня на чем свет стоит соседей, не соизволивших открыть дверь, и непонятного утреннего посетителя. Открыв, замерла. Кира стояла с полным пакетом фруктов и лекарств. Как всегда, свежая, бодрая, в очередном безумно стильном пиджаке и... С совершено больными глазами.
- Птичка на хвосте принесла, что Вы свалились с гриппом, товарищ художник? - иронично поинтересовалась она.
- Что ж у вас за сеть тайной агентуры? - пытаясь побороть подступившие слезы, выдавила Маша.
- Да из школы твоей позвонили, хотели узнать, будешь ли ты брать больничный. Ну я и подумала, лекарств-то нет наверняка у такой самостоятельной барышни. Вот, держи. А я поеду.
- Зачем? - хрипло выкрикнула Маша, - зачем? Ещё раз показать мне, какая ты потрясающая? Напомнить, что я потеряла? Я помню, не волнуйся! Каждую секунду помню!
- Идиотка, - простонала вдруг Кира, бессильно облокотившись об дверь, - я же люблю тебя. Я дышать без тебя не хочу. Самостоятельности она захотела, кретинка. Самостоятельности от чего? От любви? И как тебе, хорошо? Злишься, что я не делаю ошибок? Что я такая крутая? Так знай же, знай и помни: я сделала самую главную ошибку в своей жизни, я потеряла любимую женщину! Я все эти недели думаю об одном: что стоило дослушать хоть раз твои рассказы! Увидеть хоть раз, что ты стараешься! Нет же, я только любовалась тем, какая я офигенная и как прекрасно о тебе забочусь! Я совершенство? Маш, я самый главный лузер! Я не смогла удержать то единственное, ради чего строила этот гребаный идеальный мир! Я думала, нам обеим будет хорошо, и совсем забыла о том, что ты - другая! О том, что люди вообще не обязаны быть такими, как я! Я ведь и влюбилась в тебя тогда потому, что все вокруг соревновались в том, кто круче, а ты сидела там со своим дурацким плейером, и тебе было на все наплевать, на все, кроме твоих долбанных полутонов! Я ведь и в картине твоей не увидела тебя! Ты же себя рисовала?
- Себя... - тихо ответила Маша. - Кир... Забери меня домой. Я такая дура.
- Дура, слов нет. Собирайся. Нет, стой. Я сама все соберу. Балахоны твои чертовы. Кеды тебе куплю. Хоть сто пар.
- Не надо кеды, - попросила Маша, - я буду носить туфли. Ты только... Слушай меня иногда.
- Я требую, - ворчала Кира, натягивая на покорно стоящую Машу свитер, - чтобы следующая картина назвалась "Понимание". Или "Примирение". А ещё лучше...
- "Подчинение", - съехидничала Маша.
- Нет. Молчи. "Несовершенство". Вот.
- Тогда тебя на ней не будет. Ты ведь совершенство. Моё совершенство, черт тебя побери.

Михаил Врубель. "Демон"

09 ФЕВРАЛЯ 2016 КРИСТИНА ВОЛКОВА

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ОДИНОЧЕСТВО, #ОТНОШЕНИЯ

Что такое одиночество? И когда оно может быть полезно?

Почему страх одиночества делает нас удобными для общества и когда полезно побыть наедине с самими собой.

Для счастья романтические отношения необязательны

Удивительно, но в 2023 году кому-то приходится объяснять: все мы разные. Кому-то нравится быть в романтических отношениях, а кто-то ценит возможность жить без них.

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция