КВИР - Намаз

Намаз

В его теле был какой-то особый запах. Спроси меня - и я не смогу объяснить, как ни фантазируй. Запах, заводящий с пол-оборота. Наверное, все татары так пахнут?

- Ого! Разные носки! - говорю я, как только он снимает кроссовки.
- Да, у меня всё не как у людей, - хмыкает он, расстёгивая ремень на джинсах.
Мы раздеваемся неторопясь, и я пялюсь на его ровные смуглые ноги. У меня тоже смуглые, но вот могли бы быть и поровнее.
- Зато сразу ясно, где правый, а где - левый, - подмигиваю я, стягивая свои одинаковые чёрные.
Он подаётся вперёд и целует меня, и я почему-то вспоминаю, как поцеловался первый раз. С девушкой, разумеется. Осенью, мокрым вечером, на набережной под мостом. Мне было семнадцать, и я ещё не осознавал до конца, что для девушек не создан. Или они для меня. Но тогда, казалось, мы целовались вечность, и над нами, по мосту, с грохотом пронёсся трамвай.
- О чём задумался? - спрашивает он, оторвавшись от меня.
- О минете, - ляпаю я, застигнутый врасплох.
- Какой нетерпеливый!
Он снимает с меня футболку и скидывает свою. Тело у него куда менее волосатое, чем моё. Да и щетина не такая густая. Я-то иногда отпускаю бороду, а у него как-то жиденько. Хоть мы оба южане, оба кареглазы и черноволосы и, более того, оба обрезаны. Да, и кто придумал вот этот неистребимый шаблон - дескать, у южан члены, как у слонов? Вот у Рената член как член - не коротышка, но и не кочерга: в рот мне помещается, а в попу я не даю. Зато его попа охотно принимает мой. Он чуть длиннее, но тоже в пределах школьной линейки.
- Можно вопрос? - он поднимается на локтях после того, как я скидываю на пол презерватив.
- Теперь-то уж точно можно.
- Ты кто по национальности?
- Дагестанец.
- Это не национальность.
- Аварец, - усмехаюсь я, понимая, что сейчас расскажу всё, что меня спросит этот белозубый. Тоже мне, гипнотизёр! - А ты татарин?
- Ну да, я же писал, что из Казани.
- По-моему, всех татар зовут Ренатами, - я откидываюсь на спину и чувствую, как оседает на ноги разрядившийся член.
- А всех аварцев - Каримами? - подмигивает он и проводит мне ладонью по груди. - Блин, волосатый какой! Вот что значит Кавказ!
- Да какой Кавказ! Я здесь родился, на Волге.
- Я тоже на Волге, - он встаёт с кровати и подходит к окну. Комната у него - в сталинке на пятом этаже, в двух шагах от Покровки. Волга, конечно, не видна, но она ощущается там, за крышами, за краем пасмурного неба, под которым летают не то голуби, не то чайки.
- А чего тебе в Казани-то не сиделось? - я тоже встаю и шлёпаю босиком по ковру. - У вас там побогаче будет.
Он зовёт меня на кухню и предлагает чаю, но тут выясняется, что соседи истратили все пакетики. Тогда он достаёт откуда-то сверху банку яблочного компота с плавающими кусочками яблок внутри. Сладкий-пресладкий, его нужно разбавлять водой, но такой вкусный, что я готов выпить всю банку, и мне уже неудобно, но я всё равно соглашаюсь на третью добавку.
- Отец дал с собой, - говорит Ренат. - Летом я сам эти яблоки собирал - аж шея болела! У вас дома разве не было яблок?
Были. Обычные магазинные. Правда, иногда нам кто-нибудь привозил с дачи "урожай". Попадались среди прочего и яблоки - мелкие, с коричневыми пятнышками. Из таких только компот. Что ещё взять с городского человека, который всю жизнь чувствовал себя в огороде, как в ботаническом саду?
- У меня компот мама всегда варила.
- У меня тоже. Но у нас с мамой не очень. Она выгнала меня из дома.
- За что?
- За то, что я гей.

Он стал писать мне в Whatsapp: то какой-нибудь ролик скинет, то смайлик с выпученными глазами, а недавно прислал фото новой банки компота, которую ему снова передал отец. Мы встречались по утрам в будни, когда его соседи уходили на работу. Мой свободный график мне это позволял, а Ренат трудился по вечерам в одном из баров на Покровке и возвращался домой заполночь, а в выходные - лишь под утро. В его теле был какой-то особый запах. Спроси меня - и я не смогу объяснить, как ни фантазируй. Запах, заводящий с пол-оборота. Наверное, все татары так пахнут? Хотя кто ж их знает, других татар у меня ещё не было.
- Можно вопрос? - говорю я, пытаясь остановить ладонью поток пота, который капает на постель.
- Тебе можно всё! - усмехается он.
- Кто ты по образованию?
- Электрогазосварщик, а что?
- Самая подходящая профессия для бармена! - я сжимаю ладонями его лицо и впиваюсь в губы - рьяно, с языком, как тогда впивался той девчонке, которая дала мне себя поцеловать.
Она была младше меня на два года, и у неё это тоже было впервые. Немного дрожала. Говорила, что у воды слишком холодно, зато никто не видит. Это была единственная девушка, с которой у меня получилась хоть какая-то близость. Через несколько месяцев я оказался в постели с парнем и решил, что так гораздо лучше.
- Я работал сварщиком два года, - говорит он, оторвавшись от меня. - Трубопровод варил. Мороз, снег, а кругом одни мужики в шлемах и униформах. Ты прикинь?
- Штаны, что ли, распирало?
- Сказать, что распирало, - значит, ничего не сказать... И домой возвращаться не хотелось.
- Почему?
- Потому что я гей.
- Я тоже гей. Дальше-то что?
- Ты хочешь сказать, твоя дагестанская семья нормально это восприняла?
- Проклясть не прокляли. Только до сих пор на мозги давят: женись да женись или хотя бы ребёнка сделай. А тебя что, розгами, что ли, секли?
- В детстве секли. Потом тоже всё жену пытались найти. А потом, как сёстры меня сдали родителям, мама сказала: мне такой сын не нужен, даже на порог не пущу!
- И что, не пустила?
- Не пустила. Отец мне помог хату снять.
- А отец, значит, нормально отнёсся к тому, что ты гей?
- Я же у него единственный сын, - он грустно улыбается и направляется к окну.
Там уже вовсю разыгрывается осень: листья оседают вниз и прилипают к мокрому асфальту. Провода покачиваются на ветру.
- Хорошее место нашёл, - я подхожу сзади и опираюсь ему на плечо. - Соседи-то в теме?
- В теме, - задумчиво бормочет он.
- Неужели не хочется обратно в Казань?
- Хочется. Кремль там красивее. А вот Волга мне здесь больше нравится. У нас берег низкий, и улица наша почти упирается в воду. Дед мой раньше коней туда гонял. Сядет верхом и скачет, скачет, а за ним - мои дядьки и отец. И как дед таких красавцев настругал? Все как на подбор!
- Это деревня, что ли?
- Окраина. Частный сектор.

Ещё через пару месяцев его избили. Прямо около дома, ночью, когда он возвращался с работы. Была уже зима. Он написал мне в Whatsapp и прикрепил фотографию сломанного носа с наложенной повязкой.
- Эти ублюдки лупят меня, а я только вижу, как на снег капают капли крови, - рассказывает он, когда я прихожу к нему после выписки. Хотел зайти в больницу, но он почему-то был против.
- Они поняли, что ты гей? - спрашиваю я, тут же понимая, что порю чушь.
- Какой там гей! Я не гей, я черножопый. Как и ты! - хехекает он. - Вот такое в Казани вряд ли можно себе представить.
- Такое где угодно можно представить. Даже в Дагестане, наверное...
...но вообще, мне у вас нравится. Люди здесь свободнее.
- Мы же ближе к Европе, - ухмыляюсь я, и мы оба хохочем, а потом я глажу его по щеке и целую.
Та девушка, под мостом, тоже гладила меня по щеке, но я почти не испытывал никакого "улёта в космос", только думал о том, как бы нас никто не увидел, хотя занимались мы вполне благопристойным традиционным делом - чего уж там.
- Можно вопрос? - шепчет он, оторвавшись и снова впивается в меня. Повязку с гипсом ему ещё не сняли, и она щекочет мне лицо, так что я сам отстраняюсь.
- Какой вопрос-то?
- Ты совершаешь намаз?
- Давно не совершал, - говорю я. - А что, надо?
Он молчит, дотрагиваясь ступнёй до моей ступни. И во мне словно открывается ещё один канал связи: вот лежит рядом человек и что-то тебе говорит. Ты толком не понимаешь, что, но чувствуешь: что-то важное и сокровенное.
- А я решил, что снова буду совершать намаз. Скоро как раз время зухра.
- Какой намаз! - говорю. - Как ты молишься-то в осквернённом месте? Всё у тебя не как у людей...
- Почему в осквернённом?! - отстраняется он. - Это моя комната, я здесь живу!
- И трахаешься с мужчинами...
- И что дальше? Аллах создал меня таким. Почему он должен гневаться из-за того, что я молюсь ему?
Ему бы сейчас челму и на минарет, - думаю я, понимая, что мне нечего возразить.
- Может, тебе лучше таки вернуться в Казань? Там хоть нос не сломают.
- Ну ты же здесь как-то живёшь?
- А что, ты думаешь я не получал по роже за то, что "чурка"?
Он снова молчит. А потом зарывается ладонью в мою волосатую грудь, и мы опять целуемся. Долго и нетерпеливо.
- Ну, в Питер езжай, - говорю я, отрываясь от него. - Там ещё свободней.
- Был я в Питере. Там посуровее, чем у вас. А Москву я на дух не переношу.
- Тогда тебе прямая дорога куда-нибудь в Берлин. Попросишь там политическое убежище.
- А почему я должен просить какого-то убежища? Я хочу жить в своей стране. Я здесь родился. Где Идел, там и я.
Идел, Сембер, Болгар. Татарские поволжские названия крутились у меня в голове с самого детства. Помню, в ларьке на остановке около дома раньше покупал казанский чак-чак, а беляши многие называли на татарский манер "бэлиш". Потом я как-то очутился в Казани. Там было помпезно, дорого, местами роскошно, как в журналах про недвижимость, суетнее. Как будто народу больше - на тамошней пешеходной улице, в Кремле, в метро... А чак-чак можно было есть тоннами.
Ренат садится в кровати и скрещивает ноги, как настоящий кочевник из эпохи Чингисхана.
- А вообще я, может, умру от рака. У меня в роду многие умерли. И намаз не помог...

И всё-таки он целовался, как никто другой. Я до сих пор помню это ощущение: будто куда-то летишь, как в детстве на качелях - закроешь глаза - и всё кувырком: кусты, деревья, небо, река, мост... А ты словно в невесомости. До сих пор слышу запах его тела - неуловимый, мимолётный, прошибающий насквозь. Он отпустил небольшую бородку и держал на стуле у кровати коран в зелёном переплёте.
- Молишься?
- Молюсь.
Он всё же подался в Москву. Помню, как ночью на вокзале сажал его в какой-то проходящий поезд, и в плацкарте было жарко, как в бане, отовсюду свисали шерстяные одеяла и торчали мозолистые ноги.
Потом он сменил номер, и я понял, что теперь всегда буду вспоминать о нём только в прошедшем времени. И это нормально - с кем не бывает? И вот получаю сообщение в Whatsapp, смотрю на знакомое фото.
- Вернулся, что ли? - спрашиваю.
- Я в Казани сейчас. У мамы рак обнаружили.
- Сочувствую...
- Третья стадия. Надежды особо нет.
- Так ты дома, получается?
- Пока буду тут. За мамой надо ухаживать.
- Она что, пустила тебя на порог?
- Пустила.

01 ОКТЯБРЯ 2018 КАРИМ ДАЛАМАНОВ

Ссылка:

Смотрите также