КВИР - Мускус

Мускус

Взгляды сошлись. Остро, призывно. Инициатива за старшим, значит за мной. Сейчас. Не здесь. В лифте вновь взгляды. Лицо в лицо - изучая, медленно вниз - ощупывая, лаская.

Как торопливо одежды ни сбрасывай, всё равно получается долго. Вижу: наконец-то исчезли, под ними отчетливо юная плоть: рельеф не слишком холмистый: равнина, пригорки. Ни вздутых мышц, ни темных впадин.

И - ухватив, повело, стремнина понесла, не отпуская, на донышке клочок сознания оставляя - запомнить. Без слов. Какие в водовороте слова? Воздуха не хватает. Вообще, со словами надо быть осторожным. Всё могут сломать. И с движением осторожно: брюки стали узки. Тревожная пьяная трезвость.
Без слов главное было сказано. Не предугадано, что на годы, соединившись со словом, не слишком понятным. Мускус? Что это? Чем это пахнет? Резко? Терпко? Пронзительно? Не знаю. Но так я назвал его запах, бывший мне внове. Нашлось слово, твердое и ласкающее, очень похожее на него. Если бы кино передавало, так пахли бы таинственные междуножия юношей Пазолини, чьи фильмы тогда я не видел. Иначе запах назвал бы я Пазолини. И тогда этот рассказ назывался б иначе. Наверное, так. Юноша, таинственно пахнущий Пазолини.
Запах - единственное, что в нем было резким, в отличие от гопников великого итальянца, чей вкус мне непонятен. Но вкус - это сущность, вкус - аксиома. Может, изначально от гопоты смерти искал? Изысканная свобода в выборе смерти? Грязь, ломка, сортир, узколобое недержание банальностей через губу. Жемчуг в куче навоза? Возмездие, кара, расплата? За аромат свежей выпечки книги? За имя, насыщенное гласными, словно воздух озоном? Пазолини. Пьер Паоло к тому же.
Разве тогда, взглядом лаская, я мог представить, что мне выпадет видеть, как вслед за нижней волосатой его половиной будут живот и грудь волосом покрываться? А потом он исчезнет. Телефон отвечать перестанет. Знал, что женился. Об этом не раз говорили. Неожиданное исчезновение назначено было давно. Был мудрее меня. Всё заранее объяснив, быть для меня перестал.
Как-то показалось, что встретил. Посмотрел издали: он-ли-не-он? Дознаваться не стал. Даже он? Расстались другими. Вспоминаю ведь не того, кого то ли узнал, то ли нет. Первый взгляд, словленный мной, зовущий и соглашающийся, я вспоминаю. Значит и в моем призыв прочитал. В лифте для верности перевел взгляды в слова, совершенно не нужные: желание выдавало.
Быстрое и решительное знакомство, знаковый взгляд, лифт, дамская сигарета, которой он угостил - голый он был похож на тонкую сигарету - наши встречи в прелюдиях не нуждались. Всё, даже имя его, теряя ненужные гласные, даже запах, мгновенно отвердевало, словно сосок от прикосновения пальцев ли, языка. Но отсутствие прелюдии торопливость не означало.
Вопреки возрасту, более взрослый, он ласково сдерживал, не утомляя. Иногда я его забавлял, чему он снисходительно улыбался не губами - движениями, позволяя баловаться щенку. Наверное, это в наших отношениях, отнюдь не коротких, и было главным. Каждый получил роль, к которой стремился, возраст, которого жаждал. Так младший брат стремится быть старшим, а старший, поспешивший родиться, пробуется на роль младшего. Этот кастинг мы успешно прошли, получив главные роли, при совместной - братья Васильевы! - режиссуре, хотя, не скажу сценарий, либретто было моим. Общих слов с особым подтекстом, множеством смыслов, лишь двоим явных, не было вовсе. Зато общих ситуаций, жестов, знаков хоть отбавляй. С другими этих знаков я сторонился: занято, неприкосновенно.
Встречаемся. Фонари просто бесчинствуют. Брюки узки еще до того, как увидел меня. Улыбаюсь, шучу. Он серьезен и не улыбчив. Идем по улице темной, пустой. Любит целоваться долго и разнообразно, кончиками языков тереться, как собаки носами. Целуется азартно, губу захватывая, засасывая. Похоже, если поцелуями начать, ими же кончить, он не расстроится. Не пробовали. И не хочется. А хочется, чтобы языком, руками и узостью сдернутых брюк в меня проникал, губами охватывал, и набухшее восхитительное желание, словно гром вслед за молнией разряжалось восторженно, ливнем выплескивалось и проливалось, и опавшие капли на волосах высыхали.
А перед этим - звонко жужжащая аллитерация: железный звук зиппера, разрезающий изнемогающую тишину. И - запах, звонко зовущий. Дышим тяжело. Гладим, успокаивая друг друга. Идем рядом. Улица пустынна. Фонари нас уже не волнуют.
В парк. Там и днем никого. А пока я мну его бугорок, убираю руку - ласкает меня. Так до ближайшего фонаря. В зоне его предательства друг на друга не смотрим - чужие.
Ветерок раскачивал ветки, сквозь них фонарные блики скользили от соска к соску, к мускусу от пупка. Не отрывая рук от него, слегка отшатнулся, пытаясь понять, чувствует ли он скольжение бликов. В ответ за мной потянулся, прижался, и блики исчезли, наверное, по обоим забегали. Спросить, чувствовал ли он, совершенно нелепо. Не сообразил бы, о чем идет речь, и отмолчался. Да и какими словами такое кому-нибудь объяснишь? Пытаюсь описать - сколько ни правь, выходит коряво.
Как торопливо одежды ни сбрасывай, всё равно получается долго. Вижу: наконец-то исчезли, под ними отчетливо юная плоть: рельеф не слишком холмистый: равнина, пригорки. Ни вздутых мышц, ни темных впадин.
Чуткий, он никогда не отставал и не опережал, вместе со мной утоляя свою ненасытность. В отличие от многих, любил не только без слов, но и совершенно беззвучно, словно боясь спугнуть трепет и дрожь наших движений. Подхватывал любое, едва только намеченное, улавливал еще не совсем определившееся желание, продолжая, давая тебе же понять, куда движешься и чего хочешь. Ты только касался, а он уже поднимал и распахивал, волосатое и потное междуножие обнажая, призывным запахом завлекая. Никогда, ни раньше, ни позже я не чувствовал такого острого чистого запаха. Так что, если случится невероятное и вновь этот тонкий, пронзительный запах почувствую, не глядя, пойму.
Отдавался всем, самым заветным: обхватывай губами или входи, жалея, что одновременно никак невозможно. Звал войти, жить в нем разбухшим бесконечным желанием, пока не истомится, не истощится. А после этого, перевернувшись, припадай взглядом, усталостью, утоленностью - всем тем, что роднит тела, как легкие кислородом, духом их насыщая.
Делать два дела сразу он не умел. Или экран, на котором бегало-прыгало, или руки, игравшие с ним, мешая смотреть. Впрочем, и для меня одно было помехой.
Или она - тогда меня даже в мыслях не было рядом, я исчезал. Когда были с местом проблемы - парк, знаете, на любителя, тем более, если зима - я снимал гостиничный номер: после меня он поправлял постель и вообще следы моего присутствия уничтожал, и с ней проводил ночь. И такое бывало.
Даже сейчас, спустя много лет, я чувствую, как он, всегда хладнокровный, трясется, а я пытаюсь руками, словами, чем угодно его успокоить. Мрачней тучи - никак не о нем. Его колотило - дрожа, молнии пробегали. Слова вырывались путано, словно между ними связь обрывалась. Восстанавливая ее, скорей догадался, чем понял.
Заглянул в окно. Первый этаж. С этим. Голая.
Еще раз видел в истерике, когда умер его отец. Но он был постарше. И со дня смерти прошло несколько дней. А тогда всё было не свежо - горячего горячей. Рыбой в неводе бился в ненужных словах, пытаясь зачем-то передать все подробности. Непонятно, то ли без него делали то, что и с ним, то ли без него было иначе. Порывался вернуться. Сказать? Отомстить?
Слово было совсем бесполезно. Нужны были слова в бессчетном количестве - их смысл ему всё равно был неясен - словно песок: чем больше бросить, тем быстрей удастся пожар погасить. То, что во время, когда она изменяла, он был со мной, в счет не входило. Другое, не связанное с тем совершенно. Вероятно, бывает и по-другому. Хотя б потому, что всё на свете по-другому бывает.

Мы с ним попробовали возрастом поменяться. И получалось. Приезжал на машине. Отъехав, по моему либретто мы выпрастывали из тесноты навстречу ветру, задувавшему из щелей, и нежным, теплым пальцам друг друга. Красный свет был наказанием. Если кто-то был рядом, приходилось чем-то там прикрывать, но в лесу, куда приезжали...
Похоже, я взрослел в соответствии с его возрастом, и юный азарт меня, значит нас, покидал. Он стал подумывать о женитьбе.
Всё стало распадаться, всё стало дробиться. Он исчез, ничего не запутывая. Чтоб не распутывать. Ведь это долго и не всегда получается. А память о нем у меня долгая и горячая, как его поцелуй.

04 ЯНВАРЯ 2018 М. ЗЛОЧЕВСКИЙ

Ссылка:

Смотрите также