КВИР - Мемуар призывника

Мемуар призывника

Чтобы как-то скрасить одиночное плавание ("робинзонаду" самоизоляции), можно вспомнить что-то любопытное из забытой "личной" жизни.

У каждого свой образ "родины-матери". Для кого-то это женщина с мечом на кургане. Для кого-то учитель с указкой, завуч, вахтёр... А я вспоминаю женщину в белом халате из областной больницы, куда меня загнал военкомат для установки "годности" к службе.

На комиссии стало понятно, что я не подхожу по ряду параметров. В коридоре, среди полуголых парней, я уныло разглядывал серые (на красном) портреты командующих разными войсками. От пыльной агитации нервно сводило скулы. "Ну что, выбрал себе командира?" - пошутил дежурный мальчик в джинсах - с красной повязкой на рукаве, блуждающий в коридоре. "Никто не хочет брать", - бодро, по-военному ответил я (заглядываясь на его спортивную фигуру).

Впрочем, в коридорах было слишком много нервотрёпки, чтобы пялиться на сверстников. Мне предстоял обряд "инициации" с публичной обнажёнкой. И это было поводом для лёгкого мандража. Наконец, подошла моя очередь.

У окна сидел симпатичный хирург, лет тридцати, перед которым (как положено) я должен был предстать в образе Адама. В каком-то смысле это был волнующий момент, не знакомый обычным ровесникам. Первый парень, перед кем пришлось раздеться до конца. (Потом это было проще)).

Он осмотрел "причинные места" и зачем-то проверил мошонку. Рука, точнее, палец, проник куда-то под лобок (невозможно описать эту траекторию и эти ощущения), что вогнало меня в ступор. Как подсказал (гораздо позже) интернет, его интересовало "anulus inguinalis superficialis" ("паховое кольцо"). Слава богу, оно оказалось на месте, но несколько секунд боль была довольно сильной.

Это меня и спасло: пенис на хирурга не отреагировал, - иначе пришлось бы проститься с военным билетом. Сейчас там стоит фиолетовый штампик "годен к нестроевой". (Спасибо за доверие: к чему-то я всё-таки "годен" в этой стране).

Проведя рукой по позвоночнику, точнее, перебрав каждый позвонок, молодой хирург сделал запись в карточке. И я чудесным образом, по совокупности проблем, отправился в больницу на "обследование".

...Этот мрачный госпиталь с побитыми карнизами до сих пор стоит перед глазами. Прожить неделю в этом месте (с осенними дождями за окном и с треснувшими рамами) было делом муторным и тошным.

Сборный состав "пациентов" был самым разным. Несколько мальчиков, "посланных" нашей комиссией, девочка с аутизмом (переступавшая с квадрата на квадрат), "пацанва" из области, напоминавшая по виду и общению 18-летних семиклассников. Девочки, которые мне были безразличны и которые активно общались с мальчиками, собираясь на диване перед телевизором. И ещё - стройный, белобрысый дылда-переросток, у которого были проблемы с речью (да и с интеллектом).

Он сразу мне понравился, но общаться было не с руки: он, скорее, заикался и мычал, чем говорил. Я сошёлся с другим пацаном, поскольку делать было нечего, кроме как таращиться в окно. Серенький, битый садик со сломанной скамейкой торчал в окне наполовину. Вторую половину занимала близкая стена. Мальчик лет 17-ти как-то странно щурил глаза, словно он не выспался или сидел на таблетках, сонный и несчастный. Он рассказал, что мать его давно не навещала и он скучает по деревне.

"Ну так напиши письмо, а я, как выйду, брошу в ящик", - предложил я бедному ребёнку. Он ушёл в конец коридора и нацарапал у окна крупные каракули на листочке в клетку. ("Мама, забери меня отсюда", - там было что-то в этом роде). Я записал его адрес и обещал отправить.

Когда нечем заняться, день длится "дольше века". Девочка, раскачиваясь в стороны, ступала по квадратам (с синего на белый - и обратно). Румяные девицы на диване шушукались-хихикали с мальчиками в "трениках". По длинным коридорам бродила пожилая медсестра со взглядом василиска и звенела в кармане ключами. Она следила за порядком и запирала днём палаты. "Чтобы не сидели на кроватях".

Самое бессмысленное время, которое я помню. Но возникали странные моменты, которые тогда казались развлечением...

Вдруг однажды, со стороны туалета возник какой-то шум, переходящий в женский крик - почти что визг. Звуки борьбы (крики и мычание) дополняли картину. Это было совершенно неожиданно. Насколько помню, туалет не запирался, а медная щеколда висела "на соплях".

И вот из коридора к нам выскочили двое: медсестра со сбившейся на ухо шапкой, из-под которой торчали седые пряди. Она вопила и, вцепившись в рубашку, толкала в спину ошарашенного дылду в полуспущенных "спортивках".

Он упирался и мычал, пытаясь подтянуть свои штаны, - в которых выпирал довольно рельефный "стояк". Он, конечно, не рассчитывал на публику и, скорей всего, уединился в туалете, чтобы "слить" избыток возбуждения, - где его застукала бдительная советская женщина.

"Как тебе не сты-ы-ы-дно!!! Срамота-а-а кака-а-а-я!!!" - завывала баба, толкая бедолагу из глубин сортира - мимо девиц на диване - в сторону палаты. Тот виновато мычал и подтягивал спортивные штаны. Наконец, они скрылись за дверью.

Тогда я не придал большого значения этой дикой выходке. Конечно, парня было жалко. Мешать такому симпатяге заниматься невинным сексом - было преступлением против человечества. Кому он, собственно, мешал?

Но сейчас я лучше понимаю степень "тайного родства". Родина-мать стояла на страже морали - и "бдела" в оба глаза.

Моя сексуальность тоже была под угрозой. (Отчизна никому не оставляла личного пространства). Мне бы кричали те же слова, посмей я заявить, что меня интересуют не "спортсменки-комсомолки", а исключительно хирурги, держащие нас за "первичные признаки". Призывники в трусах и дылды с гипер-сексуальностью... Меня бы тоже волокли на суд общественности, прояви я меньше конспирации.

Я, конечно, мог отбиться (на то и высшее образование), но сути дела это не меняло.

Интимная жизнь сотен тысяч парней (в годы их гормонального пика) полностью зависела от бдительной "матроны" с уголовным кодексом в кармане. С годами угнетённость становится нормой, потому что выглядеть другим - это единственный способ остаться собой.

Мы не могли держаться за руки (в радости и в горе). Не могли обняться в парке (до сих пор не можем). Не могли открыто жить в качестве партнёров, - только под прикрытием "друзей". Двоемыслие "совка" умножалось на двое, если ты был геем.

Через неделю, выходя "на волю", я совершил какую-то бестактность. Попрощался с парнем на виду у персонала. Наша медсестра почуяла неладное: "Постой, а разве вы знакомы?". Пока я спускался по лестнице к двери, она буравила меня маленькими глазками. Полной грудью я вздохнул только на крыльце. Письмо я, конечно, отправил.

Родина-мать глядела мне в спину, подозревая в чём-то "перверсивном". Мы оба не питали друг к другу симпатий. Хотя, чувство вины - было только у меня. Родина, конечно, не могла совсем уж лишить меня пениса, но усиленно пыталась навязать "инструкцию по применению". Она, конечно, лучше знала, как с ним обращаться...

В 90-е, уже в другой стране, я снова оказался в тех краях, недалеко от побитых стен (они почти не изменились). Родина была уже другая (потеряла в весе и размере). Но всё так же "бдела" в оба глаза...

Я вспомнил медкомиссию - и чуть-чуть взгрустнул. Со стороны больницы ко мне шагал бодрый парень лет тридцати, с которым мы должны были встретиться.

Места у него, конечно, не было, но лето выдалось сухим, и ближайший лес был не хуже "номера на сутки". Не помню деталей, но мне показалось, что он там работал: может быть, медбратом или фельдшером?

Впрочем, думать было некогда, он лихо бросил одеяло на ромашки, взялся за ремень и посмотрел по сторонам...

28 АПРЕЛЯ 2020 ALEXALEXXX

Ссылка:

Смотрите также