КВИР - Мать и сын

Мать и сын

Достигнув насыщения своей мужеской страсти, я пережил привычное ощущение потерянности, тщеты и досады, но в гораздо меньшей степени и гораздо менее продолжительное, нежели обычно.

"Мать и сын" - исповедальный и парадоксальный роман знаменитого голландского писателя Герарда Реве (1923-2006), известного российским читателям по книгам "Милые мальчики" и "По дороге к концу". Мать - это Святая Дева Мария, а сын - сам Реве. Писатель рассказывает о своем зародившемся в юности интересе к католической церкви и, в конечном итоге, о принятии крещения. По словам Реве, такой исход был неизбежен, хотя и шел вразрез с коммунистическим воспитанием и его открытой гомосексуальностью. Единственным препятствием, которое Реве пришлось преодолеть для того, чтобы быть принятым в лоно церкви, является его отвращение к католикам. На страницах книги Реве ищет не только духовного единения с Девой Марией, но и плотского союза с идеальным партнером - юным вокзальным носильщиком, которого он окрестил Матросом. Мечтая о новой встрече с Матросом, автор не забывает и о других "милых мальчиках".

Справедливость высказывания, согласно которому после соития всякая тварь печальна, я каждый раз доподлинно испытывал на себе, свершая свои нечистые деяния. Но тогда, лежа на Отто, не выпуская его тела из любовного объятия и целиком упокоив свой охотничий рог в его теплой лисьей норке, я не ощущал ни обычного отвращения, ни жажды как можно быстрее освободиться от прикосновения его кожи и его общества, словно от чего-то нечистого. Я чувствовал себя почти уютно и спрашивал себя, как это вышло, и не будет ли от этого вреда.
- Ну-ка, воспрянь, о, прекрасный раб мой, - дружелюбно проговорил я.
- Да, но теперь больно будет, - запротестовал Отто. Голос его не был неприятен мне, и тело, к коему я вожделел, в тот момент не сделалось мне чужим и враждебным, точно так же, как запах его тела или волос. Нет, это не был запах юного мальчика, способный вскружить голову мужчине или женщине, запах, из-за которого монархи поставят на карту свои государства и королевства, но заявление Вими о том, что от Отто смердит кошачьей мочой, было чистейшей воды клеветой: не тот запах, чтобы выгонять из него новые всепокоряющие ароматы под названием Dangereux или Fatal, но все же честный, здоровый запах мальчишеского или юношеского тела. Не мог ли он... Отто... не мог ли он, вообще говоря, еще пригодиться?.. Огромная современная квартира; собственный доход: он был в моей власти... И его тело, которое, хоть и не лучилось мужской красотой, но было телом и юношеским, и девичьим одновременно, всерьез пробуждало во мне желание, и я не счел бы наказанием пару раз на дню заключать это тело в объятия и обладать им, ни в коей мере не опасаясь влюбиться. И разве в сущности не был он милым и нежным мальчиком, пускай и малость туповатым, но уж который мухи не обидит?.. И музыкальный к тому же... а все и сразу - такого не бывает... Вообще-то надо бы подумать...
Отто опять запротестовал.
- У тебя такое восхитительное тело, Отто, - заверил я его, поглаживая и целуя его лицо. - Я хочу еще немножко побыть с тобой. - Это был эвфемизм, поскольку во мне зашевелилось желание прокатиться по второму разу, и я довольно опрометчиво выдал это желание парой легких движений.
- Герард, мне в самом деле больно, - опять заныл Отто, на сей раз нетерпеливым и расстроенным тоном. Похоже, он хотел выбраться из-под меня, но у него ничего не вышло...
- Тихо, - пришикнул я. - Еще чуть-чуть. Как приятно, радость моя, что ты совсем мой. - Я пересилил себя и некоторое время лежал спокойно.

То, что я делал, было нечисто, низко, нелепо и унизительно, но это было освящено, поскольку являлось частью священного плана Господня, который он начертал для меня...

Что же это такое делалось? Неужто так было всегда: я желал юношу и хотел обладать им, но я не был влюблен в него, он был мне безразличен и даже отвратителен, и при свершении священного деяния с ним я думал о другом мальчике или мальчиках, которых в слепой преданности обожествлял? И как так получилось, что, даже ложась в постель с каким-нибудь мальчиком, которого действительно любил, во всяком случае, он что-то значил для меня, - я гнал любовь даже от себя самого - ведь именно так оно и было? И кучи всех этих басен, которые я сочинял про себя или выбалтывал, в которых укрощаемый юноша должен был становиться рабом моего "далекого возлюбленного" и переносить от него унижения, наказания, насилие и даже притворяться шлюхой - всегда ли существовала эта ревистская фантазия? Весь этот пиздеж в кровати, который рано или поздно опостылевал любому сопостельнику - неужто я и раньше тонул в нем? Нет, раньше - нет, это я знал прекрасно. В прежние годы, когда на улицах, площадях и в вечерних парках я снимал мальчика и уводил с собой или шел к нему, любовь всегда была без извилин: я желал юношу и в постели предавался ему душой и телом, и нередко без всяких сопроводительных кинокадров, насмерть - и по большей части безответно - влюблялся в этого юношу и ни в кого другого... Безответные любови... Если бы за количество безответных любовей можно было достичь вечного блаженства, моя душа раз десять была бы уже спасена - да что уж теперь об этом...
Но когда именно начался этот сыр-бор, который в постели постепенно начал напрягать, и Вими отчего тот соизволил назвать меня "сексуальным извращенцем"? А начался он, потрясенно осознал я, удивительным образом примерно в то же время, когда я начал культивировать религиозные чувства, понятия и мысли. Одно отклонение я подцепил одновременно с другим...
Связано ли это было с Богом? Возможно, да. Эта неопрятная кладовка и уныние сего развратного алькова, еще бóльшее, возможно, уныние просторной гостиной Отто, лишенной вкуса, вдохновения или идеи, безысходность ее, стоит лишь задернуть занавески, и еще бóльшая безысходность, когда они раздвинуты - в этом, неоспоримо, крылась некая система и неумолимый порядок. Божественный порядок? Но как же это? Да... Все же... Он - божественный... Внезапно я понял то, что, в лучшем случае единожды, смутно и неопределенно испытал раньше, но никогда не умел дать этому вразумительного истолкования... Точно так же, как я искал Бога, который есть вне времени, пространства и материи и посему является единственной реальностью, искал я и Любовь, которая никогда не существует во времени, пространстве и материи, не имеет физического тела, но посему, совсем как Бог, есть единственная реальность... Моя - в глазах других людей и частенько моих собственных - предосудительная и порочная любовная жизнь была, в сокровеннейшем ее замысле, жизнью благочестивой... То, что я делал, было нечисто, низко, нелепо и унизительно, но это было освящено, поскольку являлось частью священного плана Господня, который он начертал для меня... Поскольку он, прямо перед тем, как сотворить мир, до начала времени, определил и постановил, что я, в этот самый день, в этот самый час и это самое мгновение, в этом самом закутке буду объезжать Отто, скандируя строки моей ревистской молитвы, а потом вторично прокачусь на нем верхом... То, что мной "тоже кто-то управляет", было больше, чем дурацкая шутка: это было правдой, и правда эта на первый взгляд казалась узилищем, но это была такая правда, которая в то же время "могла освободить" меня, если бы я только захотел разглядеть и принять ее... Господь все устроил таким образом, что я был приговорен - или призван - искать единственную настоящую Любовь, и только ее, - ту, которую я могу созерцать только издали и никак иначе, неузнаваемо видоизмененную "в тусклом стекле", и никогда "лицом к лицу", и я в жизни не осмелюсь прикоснуться к ней, так же, как никто на земле не может созерцать или осязать Господа - и при этом живет. Вот так, и не иначе. Это был в некоем роде мой собственный ад, или, по крайней мере, мое чистилище и, непостижимо, за пределами понимания моего и любого другого человека, - Он, в безмерной Его милости ко мне, так распорядился, и посему это было хорошо... В Нем "шевелился" - на этом слове, в данный момент двусмысленном, я хихикнул - "и жил" я, избранный, дабы мне было позволено полностью покориться воле Его. "Да святится имя Его в веках", - вслух произнес я, при этом не удержавшись от того, чтобы легкими толчками моей штуковины не проскандировать сказанное в мальчишескую дырочку Отто.
- Я больше не могу, Герард, - проскулил тот.
- Никак не оторваться мне от твоей дивной попки, звереныш мой, - доверительно сообщил я ему. Больше я не мог сдерживаться и пустился, сначала потихоньку, во вторую любовную поездку.
- Выйди из меня!.. - почти навзрыд простонал Отто.
- Ну чуть-чуть еще, братец мой раб, - произнес я мягко, но решительно. Я был достаточно предусмотрителен, чтобы не ускорять фигуры парного танца, но для пущей надежности поспешил переместить руки на нижнюю часть его тела и намертво сцепил ладони и запястья у него под животом... нет, я не позволю ему удрать... мои проездные документы были все еще действительны... А он себе что думал? Что его задницу только для его собственного удовольствия сотворили?.. У Господа совершенно иные планы... Я застонал и почувствовал, что вновь вот-вот полностью лишусь воли и сделаюсь орудием своего желания или что там это было...
Отто попытался облечь в слова новый, ныне отчаянный и даже переходящий в агрессию протест, но у него вырвался лишь сиплый надсадный вопль. Он затрепыхался подо мной, пытаясь высвободиться, но я зажал его, словно в тиски. Я замер, и он, в свою очередь, прекратил извиваться.
- Стисни зубы, Отто, - сказал я. - Красота требует жертв. - Я начал новую серию рывков, и теперь точно знал, что сделал так не ради смягчения причиняемой этим боли, а ради боли как таковой, и еще чтобы услышать в его голосе головокружительное, чарующее свидетельство этой боли и увидеть корчи его беззащитного тела.
- Ты что!.. Ты что!.. - вопил Отто, мотая головой из стороны в сторону, - он бился так, что чуть не вышиб меня из седла.
И опять я притих.
- Боже мой, Отто, каких-нибудь четверть часа, - отвечал я сквозь стиснутые зубы. Я сомневался, хватит ли у меня самообладания на очередную паузу, - то есть кашу нужно было расхлебать как можно убедительнее...
- Я знаю, чего мне хочется, Отто, - торжественно возвестил я. - А вот знаешь ли ты, чего ты хочешь? Ты видел сумку, с которой я пришел?
- Я... я с ума сойду!.. - охнул Отто.
- Я с радостью с тебя соскочу, парень, - нежно проворковал я. - Но в этой сумке я принес с собой хлыст для мальчиков. Такой испанский. Шестьдесят два сантиметра длиной, шесть миллиметров толщиной. - Ничего подобного у меня с собой не было, но побасенки эти приделали моему желанию пару крылышек. - Розга для наказаний, Отто, розга для гадких мальчишек... Ты чего хочешь? Мою любовную дубинку или дубинку, которой бьют, чтобы кровушка по твоим ляжечкам потекла?.. Выбирай же поскорее, что душе твоей милее... - Я дал Отто прочувствовать короткий, но мощный рывок.
- Ты... ты негодяй!.. - простонал Отто, бессильно вздергивая голову.
- Ты никогда не знал, кто я, Отто, - сказал я как можно медленнее и четче, хотя мне казалось, что я говорю слишком быстро.
- Чего ты от меня хочешь!.. Что ты делаешь!.. Ты не человек, а!.. - в полный голос взвыл Отто. Его борьба вновь чуть не завершилась успехом, но я был сильнее.
- Я есмь и буду Тем, Кто я есмь и буду, - сказал я, в то время как мне все-таки удалось почти нечеловеческим усилием заставить собственное тело замереть. Сумеет ли Отто опознать цитату?.. Вряд ли...
- Я тебе сейчас расскажу, кто я такой, - продолжал я. - Ты этого никогда не знал, Отто, кто я такой. Вот теперь узнаешь. Первый раунд, это было еще все-таки ради тебя, Отто, милый зверь мой... Но второй раунд - для кое-кого другого... теперь я беру тебя и катаюсь в тебе, просто потому, что наслаждаюсь твоей болью, Отто. Теперь я беру тебя, чтобы мучить, терзать, видеть и слышать твою боль, чтобы заставить тебя петь и плясать, для меня, мой маленький музыкант... Ровно столько, сколько мне будет угодно...
- Ты... ты... ты чудовище... ты меня убьешь! Нет! Нет! Я не могу!..
- Слушай внимательно, Отто, - воззвал я к нему. - Если пациент доктору не помогает, доктор ничего сделать не может. Можешь орать, пока соседи не набегут. Но я-то не боюсь, Отто... я - нет... Я им просто скажу, что ты педрила... Что они живут на одной лестничной площадке с кем-то, кто называет себя мужчиной, а сам, как девка, под любым мужиком ножки раздвигает... - Я снова сделал пару рывков.
- Я... я так умру, перестань!.. - прохрипел Отто, кусая подушку.
- Все там будем, - утешил его я, вновь чудесным образом овладев собой и умудрившись не шевельнуться. - Ох, заткнуть бы тебе глотку, раз и навсегда... Богом клянусь, Отто - я это могу, я это сделаю, лопни мои глаза... Мне терять нечего, и бояться мне нечего... Но я бы лучше послушал, как твое горлышко поет и говорит... отвечай мне то, что я хочу услышать... Будешь давать ребятам в порту?.. Будешь слушать, что я тебе говорю?..
- Я не знаю!.. Все, что!.. Нет!.. Да!.. Что хочешь... А-а... А-ааа...
- Деньги, которые ты будешь получать от моряков, - они не для тебя, Отто, - сказал я заклинающим, почти торжественным тоном. - Сейчас я тебе расскажу. Знаешь, для кого эти деньги?.. Нет, не для меня... Ты, может, решил, что... Ты подумал, что я сводник, что ли?.. Подумал, да?..
- Я... ооо... - выкрикнул Отто. - Я ничего такого... А-а-а!.. У меня кровь!.. Точно, кровь!..
Я вонзил шпоры и пустился рысцой. Отто уже не мог вымолвить ни слова, но заголосил так, что я встревожился и, рискуя упустить нижнюю часть его тела, обеими руками вцепился ему в шею и горло и прижал его голову к подушке. Его вопли таким образом приглушились, но звук был по-прежнему тревожный. Я, однако, знал, что был на верном пути к свершению чуда, и оно свершится со мной до того, как соседи, пожарные или полиция смогут этому помешать.
- Деньги, - выдохнул я в ухо Отто, - деньги, которые ты будешь зарабатывать задницей... они не для тебя, но и не для меня... Они для одного мальчика... которого я в самом деле люблю, Отто... Единственный мальчик на всем белом свете, которого я люблю... я боготворю его, навеки, ты слышишь?.. - Я на несколько секунд замер. - Только его люблю, его боготворю... а не тебя... Тебя я презираю, Отто, слышишь ты... Презираю тебя, так же, как и твою пидорскую задницу, блядскую задницу... Но ты будешь прислуживать ему, ему, моему принцу... день и ночь... на улице, как шлюха, на это ты годишься, вот чем ты будешь служить ему, жопой своей продажной... - Я отбил в нем яростную дробь и, всем весом рук и плеч навалившись на Отто, еще глубже вжал его лицо в подушку. - И все эти деньги ты будешь отдавать ему, Отто, каждый божий день... - выдохнул я. - Будешь класть их на стол, потому что тебе нельзя даже дотрагиваться до него... даже руки ты не посмеешь подать ему, моему - я почти выговорил имя, которое Отто был недостоин узнать... - Ты кладешь перед ним деньги, и он лупит тебя... каждый день он будет бить тебя, этот принц мой, мой принц... Я тебя крепко держу, а он тебя мучает, хлещет тебя.
Я вцепился зубами в плечо Отто и сжал челюсти. Отто вскинул голову и завизжал уже совсем дико. Я ощутил, что мой мужеский сок во второй раз изливается из меня. Я лежал неподвижно. Отто продолжал содрогаться в рыданиях. Взгляд мой упал на волоски на его шее. "Фунт льна", - пробормотал я про себя.
- Если Христос не восстал, вся наша вера напрасна, - сообщил я ему. - Скажем так.

Роман "Мать и сын" в магазине "Индиго".

Перевод Ольги Гришиной. Фото David Vance

16 ОКТЯБРЯ 2015 ГЕРАРД РЕВЕ

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ОТНОШЕНИЯ, #ПРОЗА, #РЕЛИГИЯ

В Польше вечеринка ксензов с сексработником вышла из-под контроля

Несколько священников в местечке Домброва-Гурнича, Польша, заказали на вечеринку мужчину по вызову. Эскортник потерял сознание во время группового секса.

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

Бог как невеста: религиозная история гендера