КВИР - Мания судьи

Мания судьи

Новое назначение пугало не бешеными деньгами. Теперь Кузьмича, как вип-персону государственного масштаба, ставили на довольствие в органах сексуальной безопасности.

Все мускулистые кутята только и мечтали о щедрых покровителях, выставляясь на сайтах знакомств в обнаженном виде. Они смотрели на свои фотки и понимали, что грех не воспользоваться такой красотой.

Иван Кузьмич пил кофе из бирюзово-васильковой с позолотой чашки "Сервиза с камеями" севрского фарфора середины восемнадцатого века и думал о тленности всего живого. Эти траурные мысли приходили не от праздности - думать обязывало положение. Ему принадлежала самая большая в Москве коллекция фарфоровых статуэток и антикварной посуды.

Кузьмич отхлебнул первый глоток и в уме поблагодарил всевышнего за распоряжение назначить его временным хранителем бесценных сервизов и статуэток. Чашку Кузьмич держал осторожно и умиленно, как целовал бы в животик чужую дочку или трогал за ушко сынка начальника. Кузьмич чуял, что двести пятьдесят лет назад губы императрицы Екатерины Великой касались этой чашечки в том же самом месте. "Эх, чего только данные исторические губы не касались!" - подумал Кузьмич и отвлекся от прошлого. Он представил, как губы и языки далеких потомков тянутся к сохраненному им культурному наследию. Кузьмич закрыл глаза, ответно вытянул свои губяки и поцеловал пространство, как бы конструируя преемственность поколений и посылая в будущее нежность и бережливость сегодняшнего дня. "Определенно, они будут лучше нас", - снимая пробу с будущего, резюмировал Кузьмич. Какие только глупости не придут в голову серьезному человеку с утра за чашечкой кофе!

Обладание антикварным фарфором в особо крупных размерах заставляло Кузьмича рыться в себе и искать положительные стороны. С последним глотком кофе Кузьмич полностью уверялся в своем высоком предназначении. Намереваясь сегодня делать только добро и говорить истинную правду, он вспоминал о недавнем пополнении еще одного тайного владения и сладко вздохнул. Кузьмич постоянно расширял тайную коллекцию своих роскошных любовников. На днях поступило коммерческое предложение сделать выгодное приобретение. Ему показали фотографию новой мечты всей его жизни и сообщили параметры предполагаемого украшения всей его коллекции. Он явственно вспоминал бирюзово-васильковые глаза "Мистера Вселенная" и мучился сладкой невозможностью быть наедине только с ним. Исторический коллега по аналогичным мучениям и коллекционированию Фридрих Прусский завидовал и переворачивался в гробу. Обнародовать прекрасные собрания Кузьмич и не помышлял - отнимут, продадут задешево и сживут со свету, ироды.

Кузьмич подошел к итальянской витрине повосхищаться фарфором. "Хороши", - сказал Кузьмич, разглядывая обнимавшихся "Курсантов" и "Матроса с гитарой" Ленинградского фарфорового завода. "Превосходны", - заметил он о героях "Мертвых душ", стоявших на нижней полке. "Гениально", - шепнул Кузьмич, глядя на галантных дам и кавалеров фарфора мейсенской мануфактуры. "Божественно", - с придыханием сказал Кузьмич, присматриваясь к статуэткам "Сталин с детьми", "Сталин на голосовании", "Сталин на прогулке", стоявшим на верхней полке среди бесценных сокровищ советского фарфора.

В соседней витрине хранилась антикварная посуда августейших особ, в том числе восемь ярких предметов "Берлинского десертного" сервиза вышеупомянутого Фридриха Прусского, пять стильных предметов "Египетского сервиза", преподнесенного Наполеоном в дар Александру Первому и сто один предмет любимого "Сервиза с камеями", подаренного Екатериной Второй князю Потемкину. Состоящий некогда из семиста предметов, сервиз раздробился после революции. Часть осталась в Эрмитаже, остальное разошлось по друзьям и домочадцам партийной верхушки ЦК КПСС. Теперь эти предметы кочевали по частным коллекциям, попадая в руки владельцев мясокомбинатов, глянца и яхт. На какие шиши антикварные цацки попадали к бюджетникам никто до поры до времени не спрашивал. Увлечение распространилось в этой среде, как дань светской моде. Поговаривали, что самый главный бюджетник и гарант конституции и тот давно зарился на столовые побрякушки и шерстил музейные фонды в поисках недостающих предметов. Кузьмичу тайно удалось собрать сотни предметов с царского стола и теперь он решал чем ему придется пожертвовать и что везти в подарок всенародно избранному, чтобы растопить сердце и заслужить расположение.

Изображенные на вазоне и блюдах "Египетского сервиза" божества и храмы показались Кузьмичу заупокойными, варварскими, аутентичными и слишком отдаленными от реалий современного российского самосознания. Декор "Сервиза с камеями" четко выражал настроения новейшей государственной аристократии и полностью удовлетворял эстетические потребности в политике и претензии на роль в истории бессменного лидера нации. Кузьмич взял в руки самую крупную вазу. Осторожно, как чужого младенца, повертел напоследок в руках, потер пальцами изображения античных героев и римские колесницы. Он бережно спеленал вазу в пупырчатую клеенку и засунул в дорожный саквояж. Отрывая от сердца подобный кусмяк, умом можно тронуться, но Кузьмич считал себя щедрым и не жадным, чем выгодно отличался от остальных коллекционеров. Кузьмич тронулся в путь.

К сорока шести годам Иван Кузьмич пробрался на самый верх по карьерной лестнице, получив позавчера назначение первым заместителем верховного судьи. Родина делала на него ставку. Кузьмич неплохо себя чувствовал и на прежних должностях, но отказываться не смел: для слуги народного правосудия каждое назначение становилось приказом. С другой стороны, Кузьмич наметил двадцать, а то и двадцать пять лет регулярной половой жизни, которая с возрастом и положением устраивалась все проблематичнее, несмотря на грамотный аутсорсинг. В этом отношении новое назначение и перспектива стать верховным судьей расстроила Кузьмича очень сильно. Кузьмич задумал невозможное - отказаться от новой должности и всучить Самому в качестве извинений вышеупомянутую вазу.

Деньги Кузьмичу как-то уже не требовались, но брал он часто и помногу из страха получить пулю в подъезде и нежелания прослыть принципиальным и высунуться. Кузьмич помнил огорчение Николай Петровича из министерства, бравшего мало, а иногда и вовсе забывавшего взять. Когда Петровича разжаловали и сослали губернатором, слезы душили от досады. Так опростоволоситься нельзя! Профессионал должен работать в команде.

Новое назначение пугало не бешеными деньгами. Теперь Кузьмича, как вип-персону государственного масштаба ставили на довольствие в органах сексуальной безопасности. В том, что такие органы существуют, Кузьмич нисколько не сомневался. Они начнут подсовывать политических секретарш, светских львиц и силиконовых кукол с красным дипломом. Секретных менеджеров по деликатным вопросам не отпугнуть некрасивой физиономией. Где уж, в наши времена уродством никого не напугаешь! Это ж начальницы, с ними нужно уметь работать и искать контакт самому, перед ними придется отчитываться, как перед ревизорами и инспекторами, и удовлетворять по-настоящему. Забыть, навсегда забыть о сладостных пристрастиях и пополнении тайной коллекции! От этой мысли Кузьмича затошнило. Он так сильно хотел принять хоть какое-то решение самостоятельно, но не смел.
Кузьмич боялся, как бы этот горизонт назначений не превратился в тупик, где небо и земля действительно слились бы в неразрывном соитии, не предоставив даже тараканьей щели, чтобы ускользнуть живым и здоровым. Кузьмич заметал следы бесчисленных похождений, чтобы не дай боже. Затыкал рты бешеными деньгами, оставлял громадные чаевые, на которые весь верховный суд просто упился бы чаем.

Кузьмич рассуждал: "Девушкам с Лубянки абы чем рот не заткнешь. Придется сознаваться. Авось пощадят и оставят на прежней должности... Придется хоть как-то невербально намекнуть. Как же? Допустим, спросит "Как дела?", а я ему: "Пока не родила и ручками так сделаю". И все тайное станет явным. Как же мне объяснить, что назначение преждевременное? Поспешили, обознались. Эх, что за страна! Всем до всего есть дело!"

Кузьмич любил кутить и кутят. Сходил с ума от орловских, каких-нибудь ярославских, а пуще всего - киевских и ялтинских. Тамошние кутята страсть были как хороши: скулили и хрипели, блестели шерсткой и живыми мордочками. Томила горячая глотка, ныло тугое очко и выпячивали те безошибочные признаки, по которым узнают хороших кобелей, заглядывая между ног в ранней юности. Помощники Кузьмича проводили всю бюрократическую работу по вылавливанию кутят из омута Интернета. Уламывали они и не таких, охотно предлагая неразумные суммы, если рыночные не устраивали. Все мускулистые кутята только и мечтали о щедрых покровителях, выставляясь на сайтах знакомств в обнаженном виде. Они смотрели на свои фотки и понимали, что грех не воспользоваться такой красотой. Думая, что заслуживают большего, они подсознательно стремились к наиболее абсурдному и внешне абсолютно несовместимому экземпляру, чтобы их любимые девушки никогда в жизни даже не заподозрили в чем-то плохом, а уж тем более в близости и нежности к мамонту или бегемоту, принявшего человеческий облик в этой жизни.

Таким несовместимым экземпляром и был Кузьмич. Он тоже думал, что его никто не сможет заподозрить в таких красивых отношениях и только больная фантазия осмелится подложить к нему в постель модельного молодого пупсика. Кузьмич не отличался красотой, но вырабатывал все известные виды телесных удовольствий и духовных наслаждений. Он любил живопись, театр, радовался человеческой симпатии на рыбалке и охоте, спонсировал начинающий журнал и в тайне перечислял деньги нуждающимся. Это вызывало удовлетворение гражданского долга и на всякий случай, долга перед боженькой. Кузьмич инвестировал деньги в ночной развлекательный клуб некой гражданки Варвары Зайковой. Недавно с клубом случился скандал на почве безнравственности, а сама Зайкова попала в следственный изолятор, как злостная укрывательница налогов. А тут как назло новое назначение. Кузьмич боялся, что об этом станет известно желтой прессе и коллегам-иродам из жидо-масонской ложи.

Кузьмич прекрасно знал, что аморальные преступления в нашей стране всегда делились на две категории: пьянство и сексуальный разврат. Последнее всегда считалось особо тяжким. При Сталине за секс без комплексов расстреливали, как впрочем и за все остальное, при Хрущеве - снимали с должности, при Брежневе - понижали. В наши времена привыкли ни в чем себе не отказывать, но из-за чрезмерного сластолюбия иногда случались неприятности и перестановки высших политических кадров. В свое время Кузьмич вместе со страной смотрел порнографическое видео с участием человека, похожего на бывшего генерального прокурора и двух голых женщин, похожих на бывших проституток, и недоумевал: "Неужели они хотят этим кого-то удивить в наши-то времена? Забавный процесс конечно, смешной, можно сказать. Обхохочешься! Но что ж так из-за этого сильно переживать-то? Выходит, генпрокурор на баб не имеет права заработать, что ли? Дурдом!"

Кузьмич считал, что низменными инстинкты называют только по их месторасположению. А во всем остальном это самые благородные и возвышенные порывы души человеческой. Иначе, почему они все на дух не переносят и трясутся от того, что кому-то хорошо? Не иначе задевает, близко к сердцу все расположено, думают об этом, узаконивают постельную горячку, присваивают! Желание соблазнить "Мистера Вселенная" не покидало Кузьмича. "В этой связи надо действовать благородно. Некоторым олимпиады в Сочи дарят, а чем я хуже? Для начала куплю ему квартиру. Таганка вполне подойдет или Девятьсот пятого. Возьму водителем... Приодену и надо бы на Мальдивы. Хоть на три дня вырваться..."

Кузьмич был материализацией самой идеи блаженства, разлитой в природе и действующей скрытыми силами эволюции и социального прогресса. Гигантской квадратной тушей Кузьмич походил на шерстистого мамонта, из-под очков которого торчали страшно умные бивни взгляда. Такой взгляд могло испускать только бесстрашное и счастливое существо. Но Кузьмич умело маскировался под общество. Невозможно было догадаться, что эта биологическая субстанция имеет дееспособные сексуальные амбиции, вовсю их использует и скрывает от окружения собственное счастье. Кузьмич знал, что он должен выглядеть умно, но несчастно и постоянно боролся с вырывавшимися из глубины его туши формальными признаками счастья. "Нельзя допускать слишком довольное выражение лица. Значительнее разделяй, серьезней властвуй!" - учил себя Кузьмич социальным навыкам.

Для большинства коллег по работе интимное счастье никогда и не начиналось, ну а те, у которых начиналось, уже давным-давно угомонились и впали в вечную сексуальную спячку. Только внезапная трата больших денег вызывала в них шевеление либидо и нечто похожее на оргазм, что делало их лица суровыми и несчастными. Блаженство было униформой жизни Кузмича, как судейская мантия - рабочей одеждой. Лицо Кузьмича всегда подозрительно сияло. В этом было торжественное и что-то трагическое. Лицо имело все признаки стабильности, уверенности в росте экономики, правильного человеческого фактора, дополненное традиционным православным баритоном. Кузьмич подавлял свой слишком довольный вид, чтобы не стать объектом зависти, но понимал, что тяга к прекрасному и здоровое мужское влечение является залогом его успеха в обществе и расположения ближайшего окружения Самого. Но на сегодняшней вечерней встрече с Самим Кузьмич хотел выглядеть глупо, полным идиотом, клиническим дебилом, чтоб его работодатель наложил на резюме печать "отказано" и оставил его в покое.

Кузьмич рассчитывал, что с кризисом среднего возраста кипучий гормональный фон наконец-то выкипит, но нет, его мужской отросток с реакцией стрелки компаса незамедлительно тянулся в одну привлекательную сторону: к фигуристому мясу с раскаченной спиной и гладким бицепсам мужских бедёр, каких никогда не было у самого Кузьмича и не будет. Кузьмич иной раз задыхался сладострастием и бредил умереть в момент оргазма, чтобы его кто-нибудь отмудохал этими роскошными формами и навсегда перекрыл доступ воздуха, не снаружи, а где-то глубоко в глотке. Но течение жизни уносило все дальше от этой мысли и теперь прибило к берегам главной судебной инстанции государства.

Кузьмич боялся слишком незапятнанной репутации. Коллеги регулярно показывали свету жен и молодых любовниц, хоть и не пользовались ими по назначению. Зазнобу Кузьмича никто не видел. О местонахождении жены он узнавал только благодаря крупным списаниям безнала. Несмотря на отсутствие, на жене Кузьмича держался весь дом, в плане собственности, а также нажитые непосильным трудом квартиры, машины, земельные участки и драгоценная коллекция фарфора. Все сделано по уму, как у людей. Случись же такое неудобство, что для знакомства с Самим нужно срочно явиться в загородную правительственную резиденцию именно с супругой.

Кузьмич довольно стойко терпел разницу между тем, что ему хотелось и что нужно делать. Внутренний разлад Кузьмич компенсировал легко, поднимая себе настроение немыми и глухими сценами классической трагикомедии. Как состоявшемуся событию Кузьмич радовался гримасам официальных лиц, зафиксированных воображением в случае его явки на закрытый ужин без жены, а с "Мистером Вселенная", по которому он втихомолку сох несколько дней. А вот бы взять с собой на ужин, в виде гражданских санкций, бронзового бразильца из свиты Мадонны! На вопросы о новом назначении Кузьмич достал бы из ширинки бразильца безразмерный хуй и сенсационно заявил: "Вот что я думаю о своем новом назначении!" Как бы все здорово поперхнулись и удавились от зависти! Даже Михаила Евграфовича жаба задушила и все услышали, как он кашляет на том свете.

На авиамаршруте в Пулково Кузьмич съел бутерброд с красной икрой и задремал. От переживаний он увидел исторический сон. Якобы первый секретарь ленинградского горкома партии Романов помешался на своей царской фамилии и решил отметить свадьбу дочери в Зимнем дворце. Во время застолья пьяные в зюзю гости "на счастье молодых" расколотили бесценный сервиз из 900 предметов, принадлежавший августейшим особам. Пока свадьба пела и плясала на фарфоровых осколках самовластья, товарищ Романов пробрался в царские покои с первым вотер-клозетом и мраморной ванной. Там он учинил небывалое распутство, замочив какую-то проститутку в парном молоке, тайно доставленном с Гормолзавода номер один, а после вылизывал ее с головы до ног, усадив на императорский трон начала 19 века. Нашлись даже те, кто узнал в бессовестной гражданке заведующую отделом писем того же горкома, недавно назначенную после института. Ни стыда, ни совести! Ни уважения к духовным скрепам! Сексуальное самоуправство!

Слухи ходили широко за границей и попали на страницы "The Times" и "Daily Telegraph", а также в прессу Западной Германии и Японии. Еще тогда, в комсомольской молодости Кузьмич заводился от дела о разврате и фарфоре, живо представляя, как королева Елизавета Вторая и Маргарет Тэттчер, как напыщенные гусыни, гогочут во время ти оклок над русскими свиньями. Сейчас Кузьмичу было не до смеха. Он чуял опасную связь времен и характеров. Тучи разврата и фарфора сгущались над его головой. Слух опровергли позднее. Свадьбу Романов играл на партийной даче в тесном кругу родственников. Шла вялотекущая борьба за кресло генерального секретаря партии в последние годы жизни Брежнева, который уже лыка не вязал. Все бы ничего, да вот участие сервиза в борьбе за власть навевало мысли о притязательном и амбициозном вкусе иностранных агентов КГБ и компрометировало некоторых персон дня сегодняшнего, которых Кузьмич узнавал по этому вкусу, старался бояться и уважать на расстоянии.

Кузьмич безаппеляционно доверял только слухам. В целом, его ничто не удивляло. Как инноватор этого дела, он зевал от примитивного разврата предшественников и рассказов о нелепейших коммунистических оргиях в темные времена дичайшей сексуальной безграмотности. Кузьмич повторял: "Молокососы-романтики! Это ж надо так-то пристроиться. А ведь действительно смешно. Можно ненароком обидеть. Задеть креативные порывы нежности и страсти, так сказать. Цирк дю Солей, да и только!" Памятуя Абрамовича и его яхту с душем и бассейном из французского шампанского, Кузьмич всегда подозревал: "Да уж не белье они там замачивают. И ничего. Можно. Никто ж не утонул. Ни в чью задницу пока еще боженька молнию не метнул. Господи, прости!"

Только сейчас он детально всмотрелся в лицо охранника, оберегавшего его ночной покой. Кузьмичу стало не по себе. Он внутреннее раздулся, как тетерев при токовании и закурлыкал нечто на птичьем языке. Он увидел эти пристыженные васильковые глаза "Мистера Вселенная".

Кузьмич встроился в общество надежно, нравясь именно теми умными выражениями, меткими словами и авторитетом тела, без которых общество терялось и не чуяло, чью волю надобно исполнять. Самого Кузьмича так просто не возьмешь. Кузьмич лишался своей неуязвимости и самодостаточности только в присутствии охранников при исполнении. Да и то, не всех. Тверские и житомирские парняги, доставлявшиеся в Москву спецрейсами, сходились с ним из-за разовой материальной заинтересованности. Грубость и цинизм поднадоедали и делали такие встречи скучными. Становившийся все более требовательным Кузьмич обращал внимание на слабую усидчивость за столом, малое прилежание и безответственность в постели, непонимание ситуации, чересчур самоуверенное поведение и необоснованное превосходство. Заветной мечтой Кузьмича была встреча на улице с тем идеальным "Мистером Вселенная", который поймет его как человека, начнет сдувать с него пылинки и смотреть пристыженным взглядом. Кузьмич сох по умным и понимающим васильковым глазам. Кузьмич хотел, чтобы из него веревки вили, чтоб его раскручивали на бабки, чтоб с ним играли, как с кошка с мышкой, а он делал вид, что не понимает тупого расчета и ведется.

Менеджеры по деликатным вопросам больших исторических персон подстраивали такие случаи, чтоб уличные связи не только возникали совершенно случайно, а казались взаправдашним велением судьбы. Своим юридическим чутьем Кузьмич догадывался, что эта разновидность сексуальных подтасовок активно практикуется в определенных кругах. Пока никто таким восхитительным образом не заботился об интимном счастье Кузьмича и равных статусом коллег. А вот рангом выше, на самом верху, куда Кузьмича и приглашали, нечто подобное случалось с завидным постоянством. Так Кузьмич представлял секс-обслуживание по высшему разряду.

На пути в Стрельну Кузьмича пробивал холодный пот. Он ехал, как на Голгофу, готовился к неприятному разговору, размышляя о причинах, побуждающих делать из секса неприкосновенную и священную корову.

В Константиновском дворце Кузьмич вошел в образ полного идиота, который отрабатывал с самого утра. Он не стал причесываться и полоскать рот. Он раздосадовался, как двоечник и чувствовал, что подскочило давление. Только прохлада роскошных залов освежала лицо и наметившуюся лысину. Да и Сам держался довольно холодно, как кондиционер.

- Решение о моем назначении скоропалительно. Поспешные выводы, доложу я вам. Груз ответственности неподъемен. Допущу политически безграмотные шаги, предприниму невыверенные действия. В наше непростое время кризиса лишние узлы противоречий завяжу. Оппозиция, знаете ли, карательные операции и в целом угроблю статус страны в борьбе за мировое лидерство. Опасаюсь, скажется на рейтинге негативно. Могу угрожать стабильности. Непоследовательно ляпну не того, пойму несвоевременно, от чего много будет зависеть непоправимое ... - промямлил с брежневскими паузами Кузьмич и пустил длинную слюну на подбородок, делая удивленный вид больного Ленина.

С той стороны на Кузьмича смотрели с полным одобрением и надобностью, словно он лил на душу бальзам и кормил деликатесами, запрещенными к ввозу на территорию Российской Федерации.

"Остается косить под дурачка, чтоб уж точно отказали. Тюкнул я его мировым лидерством, задел. Господи, просветли меня, наставь на путь истинный! Дай выразительных средств и убедительности", - молился Кузьмич.

Кузьмич резал стейк и чавкал. Ерзал на стуле и безалаберничал. Он не ожидал от себя, что может казаться настолько неприятным, пробуждая в Самом брезгливость и отвращение к нему, к еде и к жизни. Но ничто не помогало. Кузьмичу показалось, что им довольны и именно такое поведение они ожидают. Прикидываясь нерасторопным человеком с дурными привычками, Кузьмич только усугублял положение.

Подали кофе в чашках "Египетского сервиза". Кузьмич обратил внимание, что фарфор оказался неподлинный: совершенно нелепая повседневная копия, купленная на рынке. Кузьмич не распознал местные вкусы, промахнулся с подарком и правильно сделал, что придержал приготовленную вазу в саквояже, который отнесли сразу в гостевые покои. Может еще обойдется без вручения. Удастся хоть на чем-то сэкономить.

"Ох, великим правду говорить - не легче лжи. Все, это последний шанс отстоять право на личную жизнь и уволиться к чертовой матери с работы!" - подумал Кузьмич и решил признаться во всем, как на исповеди.

- Знаете ли, в условиях поддержки традиционных семейных ценностей и укрепления православной сознательности, никак не могу претендовать на роль показательного лидера. Ну никак не соответствую, детей нет и, замечу вам, не планирую. С женой, признаюсь вам, собираюсь расстаться, по причине многократных измен. Неверна, из-за моей неспособности, генетических отклонений, женщину не могу удержать, что уж и говорить о браздах! С местом неимоверно повышенной государственной важности иметь сношения должен гражданин образцовых моральных качеств, целиком преданный идее и делу укрепления величия России в мировой истории. А я - предан не целиком. Служения России не достает, доложу я вам. Льну к ценностям европейским. Совесть не велит быть беспристрастным. Боюсь не подчиниться закону, поскольку не обладаю нужным характером и выдержкой, не сосредоточусь, введу во искушение, не избавлю от лукового... - Кузьмич заговорился и хотел брякнуть "во имя отца и сына и святого духа аминь", но вовремя опомнился и осекся. Все слова - чистая правда, но не та правда, не те слова.

Он хотел сказать совершенно не то. Кузьмич нес белиберду, слепленную из пластилиновых присяг, торжественных заявлений и разнарядок своей коммунистической юности. Раньше это всегда прокатывало. Кузьмич хотел сказать правду, что он имеет право на личную жизнь и именно поэтому отказывается от работы и посылает всех ко всем чертям. Да отцепитесь вы все от меня, наконец! Никто не имеет права лезть ко мне в постель, ни черт, ни бог, ни президент. Кузьмич впал в ступор выдуманного им самим идиотизма, так и не посмел произнести ни слова правды. Он заткнулся и не смог сформулировать требования, найти нужны слова, губы не повиновались, бес в него вселился. Да и стейки с кровью оказались как никогда вкусны, не хотелось портить аппетит ни себе, ни людям.

Кузьмич услышал поздравления в свой адрес, слова надежды и оправдания личного доверия, что в его компетентности никто и не сомневался - вступайте в должность, входите в курс дела, но не затягивайте. Выделенный телохранитель, как стражник, повел понурого и забрехавшегося Кузьмича в опочивальню сквозь анфиладу роскошных залов. Захмелевший и красномордый Кузьмич шел как приговоренный к каторжным работам на длительный срок и не понимал, что он делал не так. Какое он совершил преступление перед президентом, перед народом, перед самим собой? За что не понимают его намерений и отправляют на повышение? За что ему эти мучения? За что ему не дают выговориться?

"Идите вы все к чертовой матери. Я, заместитель верховного судьи, не могу сказать правду. Детский сад. Слова становятся кому-то поперек горла. Можно подумать, что больше нечего туда вставить!" - подумал Кузьмич и бухнулся на кровать.
Он всмотрелся в высоченный потолок, ошарил взглядом историческое убранство и, соглашаясь с чем-то, цокнул зубами. Тут он поспешно сообразил, что пора отдохнуть. Теперь совершенно некогда да и не за чем думать о делах государственной важности. Есть задачи приоритетного ряда. Он никогда теперь не увидит "Мистера Вселенная"! Кузьмич расстроился, как ребенок и чтобы решить эту проблему, приготовился сохнуть и лить по нему крокодильи слезы, как по умершему навсегда человеку. Слезы - это дар.

- Иван Кузьмич, вам не холодно? - осторожно и заботливо спросил охранник. Кузьмич удивился, что охранник равнодушно прерывает его интимные переживания и до сих пор стоит в дверях.
- Нет, спасибо. Мне не холодно и не голодно... - произнес Кузьмич с интонацией человека, которому наплевали в душу.
- Иван Кузьмич, в тумбочке есть запасное кашемировое одеяло. Если вдруг замерзнете, накиньте одеяльце, пожалуйста, - трогательно и нежно произнес охранник.
- Уж с этим-то я как-нибудь разберусь! Спасибо! - сказал опешивший Кузьмич со значительной интонацией. Всякий охранник уразумел бы, что пора пожаловать вон и закрыть за собой дверь. Но этот экземпляр никуда не торопился.
- Вы точно не озябли? Может быть вас согреть? - настоятельно и негромко сказал непонятливый телохранитель.

Кузьмич приподнялся. Только сейчас он детально всмотрелся в лицо охранника, оберегавшего его ночной покой. Кузьмичу стало не по себе. Он внутреннее раздулся, как тетерев при токовании и закурлыкал нечто на птичьем языке. Он увидел эти пристыженные васильковые глаза "Мистера Вселенная". Всепонимающий, сопереживающий умный искренний взгляд пробирался в его сердце, расколупывал грудину, сдирал лицо - расколдовывал полностью. Кузьмич из пьяной жабы превращался в трезвого принца.

Царское убранство и барочные финтифлюшки поплыли перед глазами Кузьмича. Вот-вот рухнет потолок и на этой ноте прервет очную ставку опознавания! Он поспешно выключил свет и открыл рот отдышаться, но понимал, что долго не может так смешно лежать, поскольку находится в поле камеры ночной видеосъемки. "Выследили. Доконать решили, живьем сожрать. Птеродактили!"
Кузьмич загорелся от стыда. Они все знали. Ветра не удержишь, правды не скроешь! Родина все знала и не возмущалась, не отворачивалась, не замачивала в сортире. Он смел плохо думать о своей родине, а вот как оказалось: страна, как мать принимает его таким, какой он есть. Родина позволяла ему быть самим собой без страха и упрека, чего она не позволяла всем остальным. Видимо совсем некому браться за дела особой государственной важности, если родина готова пойти на крайние уступки, от которых она во всех иных случаях воротит нос и объявляет бесовским преступлением против морали общества.

"Вот оно, верховное сексуальное обслуживание. Уже началось. Я-то думал, все будет как в хорошем детективе, что это должно случиться как-то ненароком, в Сочи со случайной официанткой, от которой мне не следовало бы отказаться, подогревая репутацию. А тут оказывается ждали с распростертыми объятьями. И чего его я только трясся. Похоже, что у нас все-таки свобода и демократия. Наши ценности правильнее".

Кузьмич понял, что его поставили на сексуальное довольствие. И теперь он не сможет устраивать свою сексуальную судьбу самостоятельно, а будет довольствоваться только той группой ответственных лиц, которую ему выделят из закромов специального реагирования. Родина проявляла заботу о его благополучии. Это стало лучшим свидетельством признания его заслуг перед обществом. Как же здорово, что в этом вкусы родины и Кузьмича полностью совпали!

- Вы точно не озябли? Может быть вас согреть? - повторил "Мистер Вселенная", чувствуя, что пауза затянулась, а Кузьмич не может решиться на что-то определенное.

Кузьмич вспомнил о "Мистере Вселенная", который стоял в полной темноте уже несколько минут. Он разозлился, как старая княгиня в присутствии роскошного, но чужого лакея, сглотнул пересохшим от ревности горлом и высокомерно сказал:
- Спасибо, можете быть свободны. Отдыхайте. Если под утро совсем похолодает и одеял окажется недостаточно, я накроюсь мантией судьбы! Она всегда при мне.

Кузьмич не заметил, что оговорился и вместо мантия судьи ляпнул мантия судьбы. Охраннику бог весть что послышалось, он не стал уточнять, какая-такая мантия или мания есть у судьи, но наконец-то понял, что здесь ему почему-то не рады.
- Доброй ночи! - вкрадчивым обиженным голосом произнес "Мистер Вселенная" и осторожно закрыл за собой дверь.

Васильковая с позолотой и камеями ваза, завернутая в пупырчатую клеенку, так и осталась в дорожном саквояже. Эту тайную коллекцию Кузьмич вознамерился приумножать и хранить для потомков, которые, согласно утренним пробам, точно окажутся лучше и честнее нас. Правдоподобнее.

Из цикла новелл "Столичные связи". Фото Johnny Lopera.

18 ИЮНЯ 2015 СЕРГЕЙ ВЕСТИНСКИЙ

Ссылка:

Смотрите также

#ВЛАСТЬ, #ДЕНЬГИ, #ЗНАКОМСТВА, #ОТНОШЕНИЯ, #ПРОЗА

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

"Гормон любви" окситоцин в буквальном смысле лечит разбитое сердце

Раньше считалось, что окситоцин помогает нам испытывать только чувства привязанности, эмпатии и доверия. Однако вырабатываемый гипоталамусом мозга "гормон любви" в буквальном смысле "склеивает", то есть восстанавливает клетки сердца.

Долго и счастливы: как построить отношения, которым не страшен кризис

Бывает ли в реальной жизни "жили долго и счастливо"? И если да - что для этого нужно сделать?