КВИР - Лютик

Лютик

Я два года забывал его глаза. И запах. Вытравливал из себя. Было трудно. Больно. Но справился. Забыл.

Дело даже не в том, что нельзя было Вика обнять, потрогать, заняться сексом, а в том, что, уходя, он не обещал вернуться. Просто не мог дать такое обещание.

Помню, как бухнулся на колени и, вцепившись ему в джинсы, умолял, чтобы он не уходил. По-собачьи заглядывал в глаза, плакал, размазывал по щекам сопли, угрожал, что без него выпрыгну в окно. До сих пор ужасно противно и стыдно за ту сцену. Не понимаю, что на меня нашло. Если бы он просто бросал меня, променял на кого-нибудь, я бы никогда не позволил себе так унизиться. Стиснул бы зубы, но отпустил. Переживал бы молча, глотал обиду, скулил по ночам в подушку, может быть, глушил бы тоску в алкоголе или пошёл по рукам, не знаю, но точно не подал бы виду, как мне хреново. Однако Вик уходил не к другому любовнику, а на войну, ехал туда, где каждый день стреляют. Для того, чтобы тоже стрелять. В тех, кого ненавидел. Во врагов. У него там под завалами собственного дома погибли старшая сестра и племянница - и Вик решил мстить. Так и сказал:
- Прости, Лютик, но я спать не могу, бухать не могу, кончать не могу, горит внутри, сжигает. Ад? Пока не отомщу за своих девочек - не успокоюсь.
- Ты идиот?! - орал я в ответ. - Кому ты станешь мстить? Где ты их найдёшь? Всех подряд мочить станешь? Это не твоя война, Витя, Витечка, одумайся. Ты же не ребёнок, не пацан давно. Месть - это фуфло. Это не то. У тебя горе, понимаю, разделяю. Мне тоже больно видеть, как ты себя измучил. Но месть - это миф. Ты никому не отомстишь, а себя погубишь. Душу свою. А если тебя тоже убьют?! Ты этого хочешь?
Вик гулял желваками и молчал, уставившись на початую бутылку водки.
Я положил ему руку на плечо, напряжённое, будто камень:
- Подумай. Это горе, несправедливость ужасная. Но надо жить дальше, надо...
- Я не собираюсь умирать, - у него дёрнулась щека, - и смерти искать не буду, не дождутся. Наоборот, мне жить надо, очень надо жить, чтобы побольше этих тварюг зарыть.
- А уверен, что твоим девочкам нужно, чтобы ты за них мстил? Рискуя собой.
Он сбросил мою руку и зло прищурился.
- Ты, Лютик, лучше об этом молчи, - процедил сквозь зубы с угрозой. - Не тебе знать, что моим девочкам нужно. Не смей пиздеть. - Его глаза потемнели.
Меня кольнуло в сердце: всё, ушёл... Я его потерял. Единственного человека в мире, в котором так сильно нуждаюсь, которого люблю... Бросился ему в ноги, устроил бабскую позорную истерику, но, конечно же, не остановил. Это же Вик - разве его остановишь? Прёт, будто атомный ледокол, задумал - сделает, хоть по раскалённым углям пройдёт босиком, но вывернет так, как нужно ему. Альфа-самец, ёб твою... И похер, что снизу он бывает едва ли не чаще, чем я!
Вик никогда не обманывал меня, не говорил ни слова о чувствах, ничего мне не обещал. Молча приходил и молча уходил, у себя почти всегда встречал меня пиццей собственноручного приготовления, целовался как бог. Интересно, а боги целуются с языком?.. Тьфу, что за хрень лезет в голову!.. Я под ним умирал от кайфа, а в нём - от счастья, что он есть у меня. Такой роскошный парень. Лучший. Есть. У меня. И я могу разговаривать с ним почти обо всём. И делать с ним почти всё, что захочу. И почти в любое время. И даже прошептать ему в оргазменной агонии, что люблю. А он в ответ снисходительно улыбнётся и обнимет меня ещё сильнее, чем обнимал только что, когда кончал, так сильно обнимет, что затрещат кости и перехватит дыхание. И опять не скажет ничего такого, о чём я мечтаю. И это правильно. Лгать тому, кто тебя любит, - варить его заживо. Я на Вика почти никогда не обижаюсь, и даже - когда зовёт Лютиком. А на что обижаться, в самом-то деле, если отец наградил меня фамилией Лютфалиев? Хорошо, что хоть уступил русской жене и назвал сына вполне интернациональным и благозвучным для славянских ушей именем Давид. Только часто приходится выслушивать нетрезвые шуточки, типа "Давид? А где твой Голиаф? Доставай...", но к ним я давно привык... Я вообще по жизни привыкун - так мама называет. Малоконфликтный, внешне спокойный, с младенчества ни на что не жаловался и привыкал буквально ко всему. К незнакомой еде, к нервной воспитательнице, к новым правилам. К ставшим тесными кроссовкам, натиравшим кровяные мозоли. К жизни в дышащем на ладан частном доме с удобствами во дворе и водяной колонкой почти в километре тоже привык очень быстро, гораздо быстрее мамы, которая до сих пор, даже после того, как я смог сделать неплохой ремонт и провести воду в дом, вздыхает украдкой по нашей маленькой, но удобной и тёплой квартирке, что пришлось продать с доплатой, чтобы наскрести ей на операцию... И к тому, что у меня больше нет Вика, тоже привык. А какие были варианты? Удержать его силой? Бред. Поехать вместе? Да я со своими военными навыками подорвался бы на первой мине и стал бы самой удобной мишенью. И нельзя мне питаться всякими там пайками и кашами из котелка - хронический панкреатит, извините, но как-то так...
Два года его не было. Редкие смс-ки и ещё более редкие короткие телефонные разговоры, сухие, будто дежурные, как через толщу льда, вымученные, - разве это считается, когда я за неделю без его глаз, рук, улыбки, без его жара во мне начинал тускнеть, превращаться в ходячее и говорящее ничто, в зомби. Дело даже не в том, что нельзя было Вика обнять, потрогать, заняться сексом, а в том, что, уходя, он не обещал вернуться. Просто не мог дать такое обещание. И я, чтобы выжить, не подохнуть от тоски и безнадёги, мысленно, душой и сердцем отпустил его. На смерть. Смирился с тем, что его нет. И больше не будет никогда. Моего Вика, родного, больше никогда не будет. Потому что вернуться прежним он не сможет. И я начал медленно, потихонечку, час за часом, день за днём забывать его глаза. И запах. Заставлял себя вытравливать любовь. Было трудно. Больно. Но справился... Этого и врагу не пожелаешь - заживо, сознательно, по доброй воле хоронить любимого... А вот верность ему хранил, как бы пафосно и тупо это ни звучало. За два года - ни одного левака. И не хотелось, если честно. Мама опять болела, занимался домом, своими силами начал строить баню, наконец-то получил место в хоть и крошечной, но неплохо раскрученной юридической фирме, утонул в делах. Казалось, что если я пересплю с кем-нибудь, то не просто предам Вика (хотя никаких клятв верности между нами не было), а как бы подпишу ему смертный приговор. Глупо ужасно, по-детски, в стиле феечек. Вообще бредятина, но мне так было комфортнее - знать, что хоть чем-то я пытаюсь удержать вокруг Вика защитный кокон. А вдруг поможет, убережёт, чем чёрт не шутит?
Вчера вечером он позвонил. После двухмесячного молчания и неизвестности. После накатывающих волнами липкого страха, парализующей безысходности, отупляющего отчаяния, после дюжины моих "Ты жив? Отзовись", отправленных в пустоту, в чавкающее человеческой плотью и хрустящее костями Никуда войны.
- Лютик, ты? Я завтра приеду, можно?
- Куда? - спросил я обалдело.
- К тебе. Ты чего? - в трубке рассмеялись. - В гости. Или не рад? Нельзя?
- Жду.
Больше я ничего не смог сказать - голос пропал, осип до слабого шёпота.
Жив!!! Жив. Жив. Мой парень вернулся с войны. Ко мне.
Вернулся ли? Как он жил там все эти два года? Что делал? С кем делил хлеб и постель? Сколько пар человеческих глаз потухли навсегда по его вине? Что я увижу в его глазах? Смерть, кровь, боль? Равнодушие палача? Лихость, браваду? Исполнил ли он то, что хотел, успокоил ли душу кровью? Осталось ли в Вике хоть что-то от того парня, которого я любил? Вопросы пугали, сердце дрожало, как хвост у кролика, тело ныло. Мой парень вернулся с войны.
Смыться из конторы с обеда не составило труда - шеф был в отпуске, а без его одобрения и подписей всё равно большинство дел приходилось откладывать в сейф, перенося встречи с и без того немногочисленными клиентами. Почему-то я решил, что Вик приедет вечером, и собрался приготовить ему плов. Однако он появился в начале третьего. Я как раз устраивал во дворе на мангале казан, когда к воротам подкатила пыльная тачка, с пассажирского места вышел Вик. Но не сразу направился к моей калитке, а открыл заднюю дверцу машины и, наклонившись, завозился. Вытащил рюкзак, отложил на обочину и снова нырнул на заднее сиденье. Потянул кого-то, что-то резко сказав, - и из тачки вывалился огромный лохматый зверь. Показалось, медведь. Но нет - тёмно-серый. Собака. Большущий пёс, похожий на кавказскую овчарку. В наморднике. Перекинув рюкзак через плечо, Вик взял пса под шею и повёл к калитке. Вообще-то, кто кого повёл - спорный вопрос...
- Ты не бойся, не укусит, я намордник пока снимать не буду. А вообще может - он чужих не любит, - знакомил меня со своим питомцем через пару минут Вик. Толком поздороваться не получилось - я растерялся, да что там, вообще обалдел и даже не догадался пригласить гостя в дом. Так и стоял перед ним с дровиной в одной руке, и крышкой от мангала - в другой.
- Извини, Давид. - Привязав тяжело дышащее чудище к забору в тенёчке и несколько раз подёргав узел, Вик потрепал по густой собачьей гриве и строго приказал: - Жди! Отдыхай. Тут, Лютик, все свои.
Я поморщился. Чего? Вик никогда раньше не звал меня по имени. И мне показалось, что Лютиком он назвал этого лохматого клыкастого телёнка?!
- Извини, Давид, - повторил Вик. - А чего ты полено держишь? О, плов затеваешь? Класс! Я на шашлычок рассчитывал, вроде, неплохого мясца прикупил, - он потянулся к рюкзаку и достал шуршащий запотевший пакет, - но плов - даже лучше. А это ему дадим, пусть тоже отпразднует встречу. Ну чё, как ты тут без меня, снусмумрик? Замуж не вышел? - Вик заржал и сграбастал меня в железные объятья. Даже немного приподнял от земли. Уткнулся носом мне в ухо, шумно засопел и выдохнул горячо: - Как же, бля, я соскучился! Прям здесь бы тебя...
Его перебили - от забора раздался гулкий рык, похожий на рокот простуженного танкового движка, потом пёс сказал "Гав!" В доме задрожали стёкла.
- Тихо, тихо, братишка! - кинулся к нему Вик. Присел рядом на корточки и, массируя лохматую "медвежью" башку с недобро блестящими в мою сторону угольками глаз, стал что-то шептать псу на ухо. Тот ещё какое-то время порычал и замолк. Вопросительно глянул на хозяина, получил утвердительный кивок и, пару раз глухо, но внушительно буркнув, лёг на траву. С его длинного языка, свешенного набок из пасти, капала слюна, однако выглядел он относительно миролюбиво. Ну, как миролюбиво может выглядеть гигантская зверюга, передумавшая сейчас откусывать вам конечности. Я подумал, выдержит ли столб забора, если этому косматому сфинксу вздумается погулять по округе?
- Извини, Давид, - в третий раз удивил меня Вик. - Так получилось. - Виновато показал он взглядом на кавказца. - Это мой лучший друг. Зовут Лютый. Мы с мужиками его из колодца вытащили - щенок ещё был, а здоровущий, вот и застрял, не утонул. То ли взрывной волной его туда забросило, то ли от страха и в панике сам сиганул, а может, и специально кто скинул. Слышим - скулит из колодца, глянули - а там чупакабра. Он же мокрый весь был, худющий, в дерьме, глаза светятся, и зубы блестят. Умора! Думали, сдохнет, а он, бродяга, на следующий день оклемался, да так, что у повара сожрал десятилитровую кастрюлю горохового супа прямо с огня. Не обварился, не лопнул. Он мне жизнь раз десять, не меньше, спасал. Нюх - феноменальный. Чужое оружие метров за сто чует, растяжки обходит, шесть пудов живого веса за секунду валит и за горло держит.
- Здорово, - вяло пискнул я и выронил тяжёлую крышку. Прямо себе на ногу.

***

- Ты один? А где мать? - Вик вернулся с экскурсии по саду со своим четырёхлапым великаном. Водил его "размяться и познакомиться с территорией". Звучит как-то подозрительно, в каком смысле познакомиться? Это вообще-то моя территория. Если они там потоптали или обоссали мамины грядки - она мне весь мозг вынесет. А если пёс где-нибудь навалил кучу? Из такого могучего организма, небось, тонны какашек извергаются. Фу.
- Мама в больнице, уговорил её лечь на курс. Там летом места есть. Вернётся уже через три дня. - Я нарезал кубиками мясо и отправил в казан, к обжаренному луку. Помешивая, бросал изучающие взгляды на Вика. Нет, всё тот же. Удивительно, но, кажется, не изменился. Двух лет будто не бывало. Разве что похудел, черты лица немного заострились, волосы совсем короткие - а в остальном прежний Вик. И седина не припорошила ему виски, и никакого пепла войны на плечах, взгляд - не потухший, а очень даже живой и задорный. Я ожидал и побаивался встретить уставшего от сражений, крови и седла крестоносца с гнетущей тяжестью в поблёкших глазах и безобразными шрамами на лице и сердце; он бросит в угол пыльный плащ и шпоры, положит у изголовья своего ложа верный, но обрыдший меч, махом осушит кубок крепкого вина и пустится в муторные рассказы о своих подвигах. Его голос будет скрипеть под каменными сводами, навевая могильную тоску и стыд за то, что где-то люди горят в пожарах, детям и старикам снарядами отрывает руки и ноги, а я, взрослый здоровый мужчина пять дней в неделю в свежей рубашке хожу в офис, шуршу там бумажками, по выходным строю баню и дрочу на голубое порно... Своды у меня не каменные, потолки обшиты фанерой; из окошка бани высовывается довольная рожа Вика, он показывает большой палец:
- Ну ты, Давид, и молоток. Не ожидал. Неужели всё сам?
- Сруб ставить бригаду нанимал, крышу одному, как понимаешь, тоже не покрыть. А остальное -
сам, конечно. До мансарды ещё не дошёл, деньги закончились. - Я усмехнулся. - И лестницу мне в одиночку не поставить - вторая пара рук нужна.
- Надеюсь, мои руки сгодятся? - Вик подошёл со спины и крепко обхватил меня. Я мысленно похвалил себя за то, что поставил забор из профлиста - можно не опасаться любопытных соседских взглядов. - А давай вот сейчас и поставим? - проворковал он. Ладонь Вика легла мне в пах. - Я про лестницу. - Хохотнул в ухо. - Пока твоя каша будет кипеть. А потом - баню испытаем. А?
- А? - отозвался эхом я, поплывший и выпавший из реальности. Мангал, пушистый куст спаржи, дровник, спящая под сиренью гора псиной шерсти - весь мир закачался. Губы мне обжёг поцелуй. Крепко-солёный, даже горьковатый, будто зирвак в казане перед закладкой риса. Правильный, такой, как и должен быть...

***

(1) Цитата из солдатского Кодекса XV - XVI в. При захвате в плен вооруженных фламбергами воинов обычно убивали, потому что такие мечи считались крайне негуманным, подлым и даже отравленным оружием (читай "высокоэффективным"): при ударе лезвие фламберга сначала соприкасалось с доспехом врага лишь выступающими гребешками волн, что резко уменьшало площадь контакта и увеличивало пробивающую способность. Если одним ударом даже тяжелого двуручного меча с прямым клинком прорубить доспех было практически невозможно, то фламберг справлялся с этой задачей (в некоторых источниках эта способность "пламенеющего" меча подвергается сомнению и объявляется мифом, однако многослойную защитную одежду малоодоспешенных пехотинцев фламберг резал без труда). Мало того, при прохождении через тело жертвы он пилил плоть, оставляя страшные рваные раны, которые почти всегда приводили к гангрене и мучительной смерти.

Опоры для лестницы на второй этаж бани мы поставили быстро - в четыре руки это и правда оказалось почти плёвым делом...
В маленькое окошко билась бабочка. Откуда взялась? Зачем залетела в ловушку парилки? Погибнет, бестолочь, смертница. Но ловить её мокрыми руками или мять полотенцем - тоже наверняка убить...
У него на плече красовалась татуировка - искусно прорисованный волнистый кинжал.
- Живописно, тебе, Вик, идёт. Когда сделал?
- Не помню. - Небрежно шевельнул он бицухой. - Это фламберг. - И добавил после паузы задумчиво, растягивая слова: - Носящий лезвие... волне подобное... должен быть предан смерти... без суда и следствия (1)...
Я ничего не понял, но переспрашивать не решился, долго косился на правую ступню Вика, изуродованную коротким кривым шрамом. Разнылись зубы.
- Болит? - Кивнул на шрам. - Почему ты не сообщил, что был ранен?
- Пустяки! - отмахнулся он, проморгался и с блаженством вытер пот с лица. Я переборщил с печкой, но Вику, похоже, нравилось. А мне, признаться, в парной дышалось тяжеловато. - Ну повалялся в госпитале месячишко, жирок накопил, отоспался, тёлочек пощупал. - Загоготав, он встал и вкусно потянулся всем телом. На его пояснице тоже краснел шрам.
- Чем это тебя?
- Осколочное. Не обращай внимания. - Вик набрал ковшик прохладной воды и вылил себе на голову.
Я не смог удержаться. Словно что-то подтолкнуло меня с банной полки. Шагнул к нему и провёл по Витиному позвоночнику, от шеи до копчика, как можно осторожнее кончиками пальцев дотронулся до бугра рубца. Думал, ударит током - нет. Кожа как кожа, только не шелковистая. В это место его ужалила смерть... Я наклонился и поцеловал в шрам, потом ниже, ещё ниже, погрузил язык между ягодиц, собрался раздвинуть их...
Будто взрывной волной, меня отшвырнуло обратно на полку. Чуть не ударился головой.
- Так и знал! - возмущённо воскликнул Вик, сжимая-разжимая кулаки. Его лицо было перекошено яростью. - Так и знал, что ты, долбоёб, затеешь все эти телячьи нежности! Будешь душу мне выворачивать! Поэтому и не звонил!
- Я не...
Оправдаться, сам не знаю, за что, не успел, мгновение - и Вик навис надо мной. С рыком прижал, скрутил, развернул. Не дал опомниться. Вбил в меня стояк. Охнув, я едва успел расслабиться и впустить его - ну не сопротивляться же тому, чего я и сам так долго хотел. Только не совсем так хотел. Вернее, совсем не так.
Я почувствовал его где-то глубоко внутри, показалось - под "солнышком", с усилием приладился и, содрогаясь от беспощадных толчков, заставил себя не думать, что так грубо у меня впервые. В Вика будто дьявол вселился.
Оргазм мазанул остро, словно скальпелем. Было немного больно, но терпимо, больше - неудобно, трудно терпеть в себе этот клокочущий вулкан. И синяки останутся. Похоже, он меня без смазки вообще порвал.
Кончив сильно, словно ополоумевший от желания молокосос, Вик выскользнул из меня и, жадно хватая воздух ртом, рухнул рядом. Только сейчас, когда из ушей словно выбило пробки, я услышал, что в дверь кто-то ломится. Она ходит ходуном и вот-вот соскочит с петель.
- Блядь! - Вик вскочил как ошпаренный, поскальзываясь. - Лютый!
Я бросился из парной, выглянул в окно с веранды.
Кавказец, на шее которого болтался обслюнявленный обрывок брезентового поводка, рыча свирепо, но очень тихо (подозрительно тихо...), выгрызал из двери бани новенькую латунную ручку...

***

Успокоить взбесившуюся собаку удалось не сразу. Вик, из последних сил упираясь расставленными напружиненными ногами, едва удерживал Лютого, целящегося пастью, казалось, мне прямо в горло.
- Он без меня никуда, - виновато объяснял запыхавшийся Вик, привязывая зверя к яблоне. - Не мог я его оставить, понимаешь, не мог. Да утихомирься ты, дурында блохастая! - беззлобно, скорее сокрушённо пнул он пса. - Как друга боевого бросить? Он мне, не смейся, как сын, что ли. Да и навоевался лохматузер, хватит. Ему дом охранять надо, своё маленькое царство, и нормально питаться.
- Какого чёрта ты его ко мне-то привёз? - Кавказца, минуту назад лютого, а сейчас - лютика, вылизывающего ухо и щёку бухнувшемуся рядом с ним на траву Вику, стало... жалко.
Будто не слыша вопроса, Вик покрепче затянул узел на ошейнике и спросил:
- У тебя троса покрепче нет?.. Летом он без будки может. Надо будет, что ли, цепь купить?
- Ага. Якорную. - Закатив глаза, я пошёл пробовать плов.

***

- Ты не бзди, Давид, что без резинки, меня в госпитале проверяли - чистый. Да... и не было у меня никого, веришь?
- У меня тоже. Так что и ты не переживай...

Песни под гитару как-то не пошли. Вик взял несколько аккордов, сделал мне выговор за расстроенный инструмент и отложил гитару в сторону. А плов нахваливал. Особенно под водочку - пальчики оближешь, хоть немного и подгорел.
- Угости его, - предложил вдруг, показав на дремлющего неподалёку Орфа.
- Почему ты назвал кобеля моим именем? - меня, признаться, развезло, язык немного заплетался. - Вообще-то, слегка обидно. Он Лютик и я Лютик. Сидишь ты дома, скучаешь, зовёшь: "Эмма, Эмма!" Тьфу, "Лютик, Лютик!" И что же происходит? Собака думает, что зовут жену, и не двигается с места, а жена думает, что зовут собаку и тоже не двигается с места!
- Какая жена? Какая Эмма? - Вик отодвинул от меня почти пустую бутылку. - Всё, Давид, тебе хватит.
- Да это из "Летучей мыши", цы-ытата. Неважно.
Вик вытряс из банки горсть маслин.
- Он - Лютый. А ты - Давид. У тебя красивое имя, мощное такое, древнее, чего ты меня никогда не просил, чтобы называл Давидом?
- А чего просить? Умный человек сам дотумкает.
- Прав. Вот я и... наверное, поумнел...
Кавказон поднял голову. Бдительный.
- Угости, говорю, - повторил Вик и наложил в миску из-под салата горочку плова. - Ему, конечно, жирного нельзя, но сойдёт. Вкуснятина.
- Может, твоему барбосу ещё и водочки налить? А что, третий в этом деле - не лишний. А потом устроим групповушку.
- Ну чего ты несёшь? - обиделся Вик. - Покорми его, вам надо подружиться.
- Это ещё зачем?
- Вам жить вместе.
- Как это?! - Мой хмель будто ветром выдуло.
- Оставлю его тебе. Давид, некуда, понимаешь, некуда мне Лютого пристроить. В чужие руки не хочу, у него характер. А у тебя территория огороженная, сад, мама собак любит.
- Она у меня не чудовищ, а собачек любит, знаешь, таких, которым бантики на чёлку привязывают.
Как по команде мы с Виком посмотрели на насторожившегося Лютого.
- Не, ему бантик не пойдёт, - забраковал идею Вик. - Хотя... Если Ирине Алексеевне так нравится... Эй, Лютый, чтобы тихо тут без меня! Не вякать! Бант - это модно, не оскорбление, окей? На бантах даже ордена носят, и военные - "Владимира" раньше носили.
- А говоришь, поумнел... - Я вздохнул.
- Поумнел, поумнел.
- Ну, если поумнел, - усмехнулся я криво, с вызовом, - то, значит, больше не уедешь? Намстился?
Вик посерьёзнел.
- Уеду, Давид, уеду. Так надо. Но ненадолго. И вернусь. Скоро. К тебе. И к нему. Обещаю. Хочешь, поклянусь?
- Хочу!
- Клянусь, - тихо сказал Вик, - что вернусь к тебе. Я не знаю, люблю ли тебя, Давид, умею ли вообще любить, дано ли мне. Но я по тебе... тоскую, - почти шёпотом. - Хочу вернуться именно к тебе. И хочу, чтобы ты меня дождался. С Лютым.
Я разозлился: как же, верь ему! Трепло. Просто решил пристроить свою псину нахаляву. Знает, что я не выгоню, и голодом не заморю, и бить не смогу. А для прикрытия лапшу мне вешает про любовь.
Но с другой стороны, Вик мог бы и не обещать вернуться. Я всё равно ждал бы его. Да, чёрт побери! Ждал бы. Как верный пёс, как вот эта лохматая зверюга, весь мир которой, большой и опасный, где так трудно выжить, особенно, сохранив достоинство, схлопнулся в двух крошечных точках - глазах хозяина. В его запахе. И сколько бы я не убеждал себя, что забыл, отпустил, научился жить без него - всё это ложь. Враки. Какая без любимого человека жизнь? Существование. Тлен.
Он поклялся вернуться ко мне. Не на крови, конечно, поклялся, но из уст Вика это ещё серьёзнее. Что-что, а верить ему можно. Он меня никогда не обманывал. Значит, вернётся. А это - главное. Что там будет у нас потом, как сложится, и сложится ли вообще - неважно. Важно только одно: мой парень вернётся. Живым. Носящий лезвие, волне подобное, не будет предан смерти. И судить его никто не посмеет. Потому что его любят и ждут, потому что он с честью прошёл свой путь, полный ошибок, не увязнув в них, не продав душу войне... Потому что не суди, да не судим будешь...
Ветер гнал сонные облака по встречке заката. Ополоумели комары. В гитару залетел шмель (или большая муха) и метался, дурень, в крошечной преисподней тёмной "пещеры", не находя выхода, который был под самым носом... В мангале шуршали и шептались о чём-то мистическом угли...
Я взял миску с пловом и решительно направился к кавказцу. Вик ахнул. Лютый, в полудрёме положивший огромную гривастую башку на львиные лапы, удивлённо поднял брови, ей богу!
Почему я совсем не боялся, не знаю. Был нетрезв. Наверное, в тот момент гораздо сильнее, чем покусов гигантской овчарки, боялся чего-то другого. Да и не верил, что хоть и свирепый, но умный пёс захочет меня убить или покалечить. Разве что попугать, построить, прогнуть. Он ведь сам только что с войны, знает цену жизни и смерти и легко отличает своих от чужих...
Погладить себя кавказец не дал - на мою протянутую руку из жадно чавкающей пловом пасти раздался глухой, но крайне неприятный рык. Предупреждающий, чтобы я не зарывался и не переходил границы его личного пространства.
Я послушно убрал руку: "Для начала достаточно. А любые границы можно со временем и отодвинуть, было бы желание и терпение..."
Клянусь, но вылизав все рисинки до последней, Лютый, всё время косившийся на Вика, сказал мне "спасибо". Взглядом, конечно, сдержанно, без лебезения. Но я совершенно отчётливо увидел в его угольках благодарность и глубокую задумчивость: "А этот человечек, кажется, не так уж и плох. На врага не похож. И хвост не поджимает. И мой хозяин ему доверяет. И жратва у него конкретная, а периметр - без охраны, непорядок. Может, не кусать его? Пусть живёт целым. Поохранять его хату немножко, что ли?"...
Второй наш с Виком секс был очень нежный, я чувствовал себя хрупкой хрустальной вазой, тёплой глиной в руках мастера, лепящего не примитивный горшок или кувшин, а произведение искусства.
Время от времени на крыльце, где самовольно занял позицию на ночь, басовито тявкал Лютый. Не гавкал, не лаял, а изредка, вполне деликатно, вероятно, для профилактики и тревожась от пока непривычных запахов и звуков, говорил воинственно и солидно "Бу!", и замолкал. Ему, служивому, с обоих концов улицы отзывались нервным брёхом местные шавки.
Потеряв координацию от плавкого наслаждения, я неуклюже пытался подогнаться кулаком и кончить. Остановили руки Вика. Мучитель!
- В меня! - Он оказался верхом на моём животе; закусив губу, осторожно присел на стояк и довёл меня, вцепившись напряжённым жадным взглядом в мои глаза. Сейчас, на пике, зажмуриться бы, улететь нахер! В него... Да куда там! Как нельзя выдирать застрявший в ране нож, так невозможно, немыслимо было разорвать эту близость, спайку. Эту реальность.

***

Уже давно рассвело. Летние ночи короткие. Но солнце ещё спит на своём уютном востоке. Осторожно, чтобы не разбудить, выбираюсь из-под руки Вика, надеваю трусы и пахнущую дымом футболку, выхожу покурить. Заодно принять лекарство и глотнуть минералки - после жирного плова с водочкой как-то мне не айс... На крыльце что-то мешает открыть дверь. Вспоминаю, что там дрыхнет косматый сторож. Настырно толкаю препятствие створкой. Пёс ворчит и нехотя сдвигается. Сажусь рядом с ним на ступеньку. Тяжёлый пушистый хвост недовольно дёргается, щекочет мне поясницу и укладывается на другое место. Раздаётся протяжный вздох.
- Да, братишка, уезжает наш Вик. - Раскуриваю "Bond". Пёс отворачивается и вздыхает ещё тягостнее. - Но не бросает нас, не придумывай. Вернётся. Ты же слышал, он обещал. Мы с тобой, конечно, повоем на луну от тоски. Может быть, даже от еды на несколько дней откажемся. Ничего, это полезно для талии. У тебя талия-то есть? - В собачьем животе урчит. - Ага, вижу, ты у нас стройный пацан. Вот и не будем хандрить. А будем ждать. Вдвоём ждать не так трудно. Договорились?
Я хлопаю Лютого по широкой лапе. Замечаю, что шерсть на ней в частую полосочку, как бы тигровая. Он лапу не убирает, не скалится, и вообще, кажется, перестаёт на меня реагировать. Расслабляется всей горой своих мышц и густой шерсти, словно подёрнутой серебром паутинок, начинает мирно посапывать. А что, перед рассветом - для часовых самый сон, особенно если есть, кому подменить на посту...

Фото Doug Inglish

28 ИЮНЯ 2016 В ЯБЛОКАХ

Ссылка:

Смотрите также

#ВОЙНА, #ЖИВОТНЫЕ, #ЗНАКОМСТВА, #ОТНОШЕНИЯ

Как мастурбация помогала нашим предкам выживать?

Мастурбация относительно широко распространена среди различных видов животных и, по всей видимости, особенно среди приматов, включая человека.

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Любовь на фоне войны

Любовь на фоне войны - популярный троп в литературе и кинематографе. Однако в большинстве случаев нам рассказывают про отношения гетеросексуальных пар...

Как военный конфликт с Россией продвигает на Украине права ЛГБТ