КВИР - Легенда бренда

Легенда бренда

Секс в их понимании имел четко выраженную функцию социального регулирования и иерархии, фактором унижения и поощрения. Забавное применение секса.

Изначально Игоревна взяла Гришечку на работу только с одной целью - сидеть и украшать офис своей внешностью. Продираясь сквозь вечные скандалы к рекламному столу, на самом деле она рвалась к черным глазам Гришечки и неимоверно развратным ресницам, чтобы прийти в себя и успокоиться. Гришечку планировалось показывать на выставках заодно с приборами от простатита и брать на переговоры для красоты.

Кривоногий и коренастый выходец из Сибири Николай Елисеевич при Советском Союзе работал в конструкторском бюро скромным коммунистическим техником. Лицом и манерой поведения он походил на сухопутного разбойника: тулуп бы ему нараспашку, усищи и окровавленный топор за пояс - беглый каторжник, не иначе. В период приватизации, при дележке государственного имущества, Елисеич прихватил из бюро секреты производства медицинских приборов по лечению простатита, которые стал выпускать и внедрять на рынок, открыв собственную фирму еще в лихие девяностые.
Любовь всей своей жизни - Алёну Игорѐвну, он нашел среди сексуальных работниц премиум-класса, примерно в то же время и сделал генеральной директрисой. Поговаривали, что он вытащил ее чуть ли не из-под самого Айзеншписа. Внешне Игоревна была не столь хороша, как хотелось бы, но зато покладиста и приятна на ощупь вне всяких сомнений. Выражением щёк и фигурой Игоревна напоминала очковую кобру, улыбалась валютными зубопротезами и была младше Николай Елисеича на 25 лет.
Начинать бизнес всегда опасно для души. Игоревна на собственной коже почувствовала, что проституток в столице принимают охотнее и гостеприимнее, чем предпринимателей. Сталкиваясь с завистью и хамством инспекторш 46 московской налоговой, она неоднократно порывалась уйти обратно в древнейшую профессию. Игоревна испытывала жалость к себе и плакала жидкими стразами, вспоминая роскошные спальни "Триумф-пэласа", "Националя", вечеринки без трусов в апартаментах "Алых парусов", а также загородную феерию Подмосковья и вылеты в другие города по срочному спецобслуживанию.
Игоревна толком не успела нажиться на своей девственности, как следует растлиться и разочароваться не успела пред тем, как вошла в малый медицинский бизнес через тот проход, который всегда открыт для соискателей из простого народа. В естественной профессии ее боготворили, в налоговой - возненавидели. Ночи напролет Игоревна рыдала, а утречком опухшими глазами вновь улыбалась скрюченной налоговой инспекторше, заглядывала в окошко, вновь получала отказ в приемке документов и осторожно переступала через себя.
В условиях бесплатного здравоохранения бизнес пошел в гору. Елисеич выигрывал миллионные тендеры на взятках и откатах, которые к концу 2000-х годов отрегулировались с ювелирным мастерством. Исходя из конечной стоимости, выпускаемые приборы для лечения простатита вполне можно было бы позолотить, во всяком случае, вводимые в тело наконечники точно.
Игоревна и Елисеич зажили богатой согласованной семьей. Николай Елисеич радовался, что все-таки обманул время и заарканил молодуху, а Игоревна довольствовалась тем, что оттяпала выгодного предпринимателя и, пользуясь социальным лифтом, из проституток поднялась в купчихи.
Елисеич купил квартирку, правда, довольно скромную, но Игоревну назло не прописывал и не доверял якобы общий семейный бюджет. Из-за этого через несколько лет совместной жизни возник когнитивный диссонанс, как тактично называют семейные психологи проявления эгоистического величия и самодурства.
Испытав мытарства столичной жизни, Николай Елисеич остался простецким мужиком и хорошо прятал себя настоящего. Его взгляды на жизнь сформировались в тесноте советского общежития. В одной комнате своей души Елисеич веселый, в другой - строгий, смотря кто зайдет. Елисеич экономил и не доверял. Игоревна же, как наивная столичная штучка, бывавшая в богатых домах, решительно показывала, что живет богато.
Они не заметили, как превратили совместную жизнь в бесконечный спор и охотно поддавались неуемному желанию трепать друг другу нервы. Собственно, только эмоциями от нервотрепки и крепился их компромиссный брак. Нервотрепка стала семейной традицией. Супружеское ложе охладело. Они тянулись друг к другу, как двери социального лифта, но каждый раз сойдясь в чем-то, снова отталкивались.
Игоревна жила по фен-шую и назло мужу окружила семейный очаг предметами роскоши. Достаток Игоревна представляла блестящими сокровищами. Все должно богато сверкать! Массивная мебель в завитушках, ангелочки, мини-паникадило в состаренном золоте, Венера в стенной нише, тяжелые рамы и две толстые колонны на шестиметровой кухне. Словосочетание "сусальное золото" нравилось Игоревне и казалось загадочным. Она часто повторяла "сусальное золото", как мантру богатства. Тут и Сусанин, и золото, и что-то интимное. Обстановка тесной квартирки кооперативного советского образца плохо действовала на изношенные нервы Николая Елисеича. Ему не хотелось возвращаться домой. Он с утра до ночи сидел на работе, мучил этим Игоревну, но уважал трудовой коллектив и хозяйствовал справно.
Ежедневно, ровно в девять ноль-ноль утра, двери распахивались. С мороза в офис влетала купеческая чета, разодетая в богатую одежду шаляпинского покроя: соболиные шубы в пол и норковые шапки. Далее за закрытой дверью директорского кабинета затевалась традиционная планерка.
Игоревне вот уже несколько лет казалось, что если потратиться на рекламу, придумать легенду бренда, красивую упаковку, то можно добиться повышения спроса и роста продаж. Елисеич доказывал, что компания выживает за счет государственных заказов: хоть рекламируйся, хоть нет, а пятьдесят процентов отката завсегда нужно выложить наличными господину Кактусову, который стоит грудью за их интересы в соответствующей комиссии министерства здравоохранения.
Игоревна требовала денег и на регистрацию изобретенного оборудования и получения патента на свое имя в бюро интеллектуальной собственности. Игоревне казалось, что лично она изобрела все приборы, только своим усердием и трудовой пунктуальностью. Игоревна и слышать не хотела о том, что идея технологии принадлежала известному американскому ученому и добыта советской разведкой перед тем, как Николай Елисеич ухватился за нее в годы приватизации.
Выколачивая деньги на рекламу и патент, Игоревна вытягивала шею и истошно орала басом на весь офис, хотя ей казалось, что она говорит шепотом. Николай Елисеич, злобно смыкая тонкие губки и закатывая в невростенической ярости глаза, обламывал Игоревну отрывистыми, как морзянка, фразами, но и ему казалось, что он шепчет, как бы соблюдая меры приличия и секретность совещания. Директора страстно шипели в неврастенической схватке, закаляя центральную нервную систему семейного счастья. Когда они готовы были схватить друг друга за горло, в самом разгаре духовной бдсм-сессии, посреди кайфа выяснения отношений, раздавался противный телефонный звонок и срывал оргазм смертоубийства.
Пользуясь случаем, Елисеич спасался бегством. Глава семьи первый отлынивал от скандала, который давно превратился в страшную обузу, но все еще заменял мечту о живом сексе с полутенями чувств, помутнением рассудка, пиратской вседозволенностью, головокружительной качкой и пушечным выстрелом. Раскаленный докрасна и обязательно с пеной на подбородке, Николай Елисеич выскакивал из кабинета к сотрудникам. На две секунды он застывал в позе ошалевшего, только что кончившего богомола, спасшегося от пожирания собственной любовницей. Как марионетка, он отрывисто сотрясал пространство кувалдообразными ладонями, торчащими из рукавов костюма всегда на пару размеров больше. Елисеич хватался за папки с заказами, заикался, передавал телефон секретарю и приобретал вопросительный вид заезженного и обиженного морского конька.
История умалчивает о том, кто кого морально петушил за закрытыми дверями, но это плохо действовало на сисястую бухгалтершу Надежду. Она напрягалась и прислушивалась, всегда ошибалась в отчетах и перенабирала исходные данные, хитро заигрывая с экраном компьютера сквозь толстые очки. Иногда она разворачивала лицо в офис и говорила: "Надо же, как странно устроена голова: что-то помнится, а что-то забывается".
В урочный час семейного скандала упаковщик Андрюша приносил и ставил на чайный столик у кабинета коробки с купленным оборудованием. Каждый божий день растребушенная Игоревна как медуза Горгона налетала на упаковщика Андрюшу, сдирала клейма, в клочья рвала обертку и вытряхивала из коробок старательно подготовленные на отправку приборы.
Втрое шире скандальной директрисы, бывший качок типа гитлерюгенд, упаковщик Андрюша раньше служил в спецназе. Получив ранение в горло, он перешел на гражданскую службу к Игоревне, в надежде стать заведующим склада. Упаковщик Андрюша каждый раз делал одно и то же виноватое выражение лица и совершал каждый раз одну и ту же ошибку в упаковке. Игоревна раздражалась сверх всякой меры, но не могла понять, что мозг бывшего качка по структуре напоминает тренировку: три-четыре подхода по восемь-десять повторений. Не зная роздыху, Игоревна контролировала производство и улучшала сервис, вопя о разорении и тыча в белобрысую харю упаковщика Андрюши то недостающим аккумулятором, то лишними электродами и проводами.
После этого Игоревна бралась за критику трудового облика программистов, курьера, ремонтников, монтажников. Игоревна строила производственную бригаду и вставляла всем пистон для профилактики, не забывая и приходящего менеджера клининговой службы - заслуженную уборщицу всех брендовых бутиков Кутузовского проспекта Таисию Сергеевну. Игоревна совершенно не разбиралась в процессе производства, но, поскандалив, чуяла, что с ней согласны абсолютно все трудящиеся. Игоревна уверилась в том, что она понимает больше остальных в приборостроительном деле и ее капиталистическое присваивание дополнительной прибыли абсолютно законно, поскольку именно она приносит самую значительную пользу бизнесу переживанием за общее дело, воплями, наездами на Елисеича, придирками и подзатыльниками, всем своим дотошным начальствованием. А знали бы эти бестолочи еще и то, скольких усилий, репетиций и бессонных ночей требовалось Игоревне для закрепления того выражения лица владелицы успешного бизнеса, чтоб показывать его чиновникам, врачам и дилерам в качестве убедительного коммерческого преимущества выпускаемых приборов от простатита!
Затем наставал черед брендирования и маркетинговых нужд. Расхристанная в сердцах Игоревна заправляла спесь и подсаживалась к рекламщику Гришечке Бойчику обсуждать воображаемую рекламную компанию, выбивание денег на которую составляло смысл ее жизни.
Изначально Игоревна взяла Гришечку на работу только с одной целью - сидеть и украшать офис своей внешностью. Продираясь сквозь вечные скандалы к рекламному столу, на самом деле она рвалась к черным глазам Гришечки и неимоверно развратным ресницам, чтобы прийти в себя и успокоиться. Гришечку планировалось показывать на выставках заодно с приборами от простатита и брать на переговоры для красоты. Она не могла представить, что в таком красавчике обнаружатся еще и профессиональный ум, коллективная честь и трудовая совесть. Гришечка все больше и больше нравился Игоревне, не только как живой талисман фирмы. Она решила, что со временем подготовит Гришечку для кобелиных утех, на смену удрученному Елисеичу. Игоревна запланировала это сделать сразу после первой рекламной кампании. Она не хотела травмировать молодое мужское достоинство, а дать возможность утвердиться в профессии, как это позволил ей некогда Николай Елисеич. Игоревна чисто для женского здоровья хотела завести Гришечку, как любовника. Она не раз представляла это слишком натурально, поэтому влюбилась в него по уши. Игоревна понимала позор и унижение мыслящего человека, если его берут или не берут на работу только из-за внешности.
Гришечка, как трудовой мигрант из Украины, согласился бы на любые условия. Он и не подозревал, что его берут на работу только благодаря внешности. Он, конечно, понимал, что желательно укрепить отношения с руководством одноразовой, максимум двухразовой, плотской связью. Гришечке и в самом деле нравились женщины немного старше его, но он побаивался директрису и никогда не сделал бы первый шаг. Игоревна отпугивала одним незыблемым принципом: "Я - начальник. Ты - говно". Она никуда не могла засунуть свою директорскую и женскую гордость и начать ухаживать за подчиненным мужчиной из ниоткуда. Игоревна терпела и вместо ног задирала нос. Ей казалось, что если она спокойна и обходительна с Бойчиком, не орет на него, как на остальных офисных выродков, то это уже заявление о любви во всеуслышание.
Бойчик утверждал, что для хорошей рекламы всегда берутся приемы художественного произведения и энергия свободы творчества. Игоревна делала понимающий вид особы, близкой к искусству и сообщила, что однажды дочь примадонны рассказала секрет успеха в бизнесе.
- Если не вкладывать в дело душу, свое сердце, то ничего не получится. Даже самое мелкое действие нуждается в том, чтобы в него вложили истинную душу и сердце, - тихо-тихо с придыханием, как пела дочь примадонны, говорила Игоревна за чаепитием, чтоб никто не подслушал. Бойчик, как творческий человек, верил и работал с душой. Игоревна чуяла его усердие и никогда не повышала голос.
Вдохновленный рекламной компанией "Сони", Бойчик, в качестве примера для подражания, демонстрировал известный видеоролик с яркими резиновыми мячиками, пущенными на произвол судьбы по холмистому городу. Игоревна сидела завороженная, рассматривала Гришечкину щечку, и тихо любила его полностью. Гришечка серьезно и уверенно обосновывал проект.

Анализ видеоролика показал, что это не просто город, а Сан-Франциско. Не просто Сан-Франциско, а гей-кварталы Сан-Франциско. Мячики не просто пущены на произвол судьбы, а повинуются в своем движении самым стабильным и естественным природным законам, набирая энергию и скорость, казалось бы, из ничего - только из своей свободы.

Игоревне все понравилось с первого раза. В качестве ТЗ она предоставила набор эмоций без определенных признаков: "Как красиво, как ярко эти шарики летят по городу... Как это все запоминается. Вот взять бы нам таких шариков и, допустим, разбросать на той или иной выставке. Или вот что: пусть шарики выскакивают из кабинета уролога и прыгают по всему Крокус-сити-холлу, по всей Москве, по пробкам, по слякоти и расцвечивают хмурое московское небо, навевая мысли о нашей компании".
Анализ видеоролика показал, что это не просто город, а Сан-Франциско. Не просто Сан-Франциско, а гей-кварталы Сан-Франциско. Мячики не просто пущены на произвол судьбы, а повинуются в своем движении самым стабильным и естественным природным законам, набирая энергию и скорость, казалось бы, из ничего - только из своей свободы. Применительно к месту и действию, а также на фоне бесперебойных семейных скандалов руководства, у Бойчика возникла только одна трактовка этих мячиков - скачущие простаты. И цвет, и выбор, и полет наслаждения, и свобода! Все сходится в этом образе!
Эта пикантная трактовка не испугала Игоревну. Последние десять лет она сублимировала сексуальную энергию и подсознательно мечтала повысить упругость сдувшейся простаты собственного мужа. Игоревна возжелала смонтировать красивый видеоролик и причинить сильное подсознательное воздействие на потребителя, пустить простаты заказчиков в беззаботное прыганье по долинам и по взгорьям прибавочной стоимости.
- Да, я считаю, что у нас должна быть именно такая легенда бренда: всеобщее наслаждение! - со всей ответственностью заявила Игоревна и сняла с мочки Гришечкиного уха воображаемого паучка.
Рекламный сюжет стал находкой для компании, выпускающей приборы для лечения и профилактики простатита. Из ежедневных утренних скандалов рекламщик Бойчик понимал, что денег на "мячики" нет и не будет, поэтому работал честно. Бойчик жалел трудовой коллектив и надрывный плач Игоревны, а потому и не заикался о квартальных премиях и тринадцатой зарплате. Он вкладывал душу в рабочий процесс, в полной мере реализуя творческие и профессиональные амбиции. Игоревна долго мучила его вопросами, требуя обосновать волшебную связь рекламных художеств с ростом частного капитала. Но спустя три-четыре часа ежедневных и беспрерывных обсуждений во всем соглашалась, полностью развязывая руки тайно возлюбленному рекламщику.
Бойчик впервые за всю рекламную карьеру чувствовал отдачу стоящего дела. Впервые Бойчик производил настоящую рекламу, как искусство, а не бесполезный суррогат, распространенный на рынке откатов и серых договоренностей. Это удовлетворяло сверх денег. Работа на Игоревну отличалась вдохновением и старанием.
Сила творческого порыва Бойчика не угасала зимой, весной и летом. Время прекратилось: видеоролик монтировался в адаптированном приложении вечных ценностей. Невозможно описать подробно, как именно Бойчик вкладывал душу в производство, но точно известно о применении трансцендентной энергии вуду и озарений гуру. Бойчик отрекся от земных радостей и бед, уносясь в сладость воображаемого бытия. Он превратился в одну сплошную функцию, минимизировал расходы, материализовывал успех и на всякий случай ставил свечки Матрене Московской в ближайшем храме.
В эти счастливые месяцы воздержания от всего земного, Гришечка и представить не мог, что Игоревна как никогда изнемогала от томления по нему и сохла, не зная как заинтересовать его собой. Игоревне казалось, что Гришечка, полностью отдаваясь любимому делу, похорошел на несколько пунктов и ресницы его стали еще более развратными. С другой стороны, Игоревна боялась нарушить целомудренное равновесие, из которого Бойчик черпал силы для творчества, что в свою очередь снизило бы эффективность труда. Игоревна хотела, но никак не могла потерять голову. Головой она полностью принадлежала финансовой выгоде.
В Москву пришла золотая осень. Оцепенение покинуло Бойчика также внезапно, как и нашло восемь месяцев назад. За лето офис переехал на сорок пятый этаж самой высокой башни Москва-Сити. Уже два месяца Бойчик пялился в окно, не замечая ничего. Теперь он любовался радужными красками золотой осени с высоты птичьего полета. Все ожило в одночасье. Бойчик рассматривал новостройки, которые выросли за сезон, автомобильные пробки на мостах, пожелтевшую Лебяжку и Серебряный бор. Рассматривал улицы и парки, по которым миллионами скакали веселые разноцветные мячики. Бойчик любил бывать в Серебряном бору: водные лыжи, велосипед, пляж, шашлыки, одинокие красотки. Этим летом он ни разу так и не выбрался на природу, отдавая все силы работе и обгоняя пассажиров в душном метро.
Оказалось, что разноцветные мячики более гармонично вписывались в контекст Москвы, чем Сан-Франциско. Сан-Франциско обделен золотой осенью. Сама природа среднерусской полосы представала во всем великолепии и неудержимом буйстве красок: ярче тропиков, насыщенней приполярья, радужнее экватора во всех оттенках и смыслах. Бойчик увидел из своего окна, что Серебряный бор в одну ночь покраснел, пожелтел, заоранжевел, даже поголубел. Вечером над красочной лавиной Серебряного бора раскинулся кровожадный московский закат. Бойчик окончательно очнулся и поставил точку. В Москву пришла золотая коммерческая осень. Пора запускать рекламу и всем напомнить о здоровье простаты, ухандоканной в весенне-летний период жизни.
Мячики изготовили на заводе мягкой игрушки, но получились они только синие, депрессивные, помятые и не скачущие весело и беззаботно в рамках рекламной кампании приборов от простатита. Николай Елисеич все-таки пожадовал денег, поскольку до последнего момента считал рекламу прихотью Игоревны. Николай Елисеич был формально прав: фирма кормилась из бюджета и не нуждалась в рекламе и честной конкуренции. Но кто ж знал, что реклама, куда Бойчик вложил душу и сердце, принесет прибыль от неучтенного сектора платной медицины?
Несмотря на вялые мячики, Бойчик сделал удачную рекламную компанию: продажи выросли сначала вдвое, а к весне - вчетверо. Видеоролик транслировался по центральному телевидению. Журналы публиковали аппетитные статьи в придуманном Бойчиком корпоративном стиле. Профильные телепрограммы и интернет, как сговорившись, вещали о борьбе с простатитом и хвалили чудодейственные приборы Игоревны. Даже ветхие звезды советской эстрады и кино утверждали, что распробовали приборы, и, как заново помолодевшие егеря неустанно окольцовывали молодых козочек в лесах любви.
Реклама казалась настолько убедительной, что и господин Кактусов, долгие годы просидевший на страже интересов фирмы в министерстве здравоохранения, записался на пробную консультацию и впервые прошел полный курс лечения. Отмечая значительное повышение работоспособности и улучшения самочувствия, господин Кактусов добился победы для Игоревны в девяти больших и пятнадцати малых тендерах государственных закупок по стране. Господину Кактусову теперь просто нравилось дело, которым занимаются Игоревна и Николай Елисеич, просто нравилось. Кактусов считал это дело благородным и требовал повсеместного внедрения чудо-приборов в народные массы.
Упаковщик Андрюша не справлялся с работой, а Игоревне теперь и дела не было до упаковки. Посылочные ящики, как мячики, скакали по всему пространству бывшего Советского Союза и вызывали небольшой прирост экономики дружественных стран. Все хотели лечить простатит: и хохлы, и тюрки, и оленеводы, и друг степей калмык. К лету следующего года большинство частных кабинетов мужского здоровья укомплектовали приборами Игоревны. Игоревна подумывала о расширении производства в Китай или Тайланд, нацелилась на глобальное миллиардерство.

Удачная рекламная компания, проведенная за бесценок, круто повлияла на Игоревну. Она ощутила в себе дар прирожденной бизнес-леди и посетила трехдневные "курсы хороших манер и вкуса" лучшего столичного педагога Жанны Аполлоновны. Игоревна отказалась от неврастенической парадигмы и скорректировала новый стиль руководства. В высокой-превысокой голубой офисной башне делового центра Игоревна томилась с утра до ночи с новым приятным ощущением заточенной сказочной принцессы и репетировала покровительственные лица.
После запуска рекламы в офисе разлилось непостижимое преображение и согласие. Все ходили с видом наевшихся странников и чудом исцелившихся от простатита больных. Офис готовился зарыдать от духовной близости и нежности. Игоревна напускала на себя гримасы счастья, прикидывалась сердобольной и уговаривала упаковщика Андрюшу, как малое дитя. Все опешили от резких перемен в характере Игоревны. Почему злыдня кокетлива и весела, почему хищница улыбается и делает человеческие глаза?
События в офисе каждый объяснял по-своему. Упаковщик Андрюша видел причину видоизменений директрисы в том, что он действительно начал правильно укомплектовывать коробки. Курьер - потомок великого скрипача и приверженец сатанистов - уверовал, что Игоревна наконец-то подписала контракт с дьяволом, подобрела и обогатилась, так как вошла в лоно дружественных сил. Каждая причина справедливо объясняла офисное преображение и благоденствие.
По офису пополз и основной слух. Больше всего на правду походили слова бугхалтерши Надежды, которая лучше всех знала происходящее за закрытыми дверьми, прислушиваясь из всех сил. В курилке Надежда объявила подружкам из соседних офисов: "Игоревна! Как похорошела, заблагоухала, расцвела! Просто засияла, не как светодиод, а как женщина. Я всегда считала, что она холодна в постели, а тут такой сюрприз! Не иначе, старый хрыч распробовал свои приборы! Теперь понятно, почему они все эти годы скандалили: хрыч-то не верил на полном серьезе в то, что наши приборы самые лучшие, и предпочитал оставаться импотентом. А я всегда верила, хоть я и не мужчина".
Под старым хрычом подразумевался Николай Елисеич. Бухгалтерша предположила, что благодаря новой рекламе, Елисеч доверился своим приборам и вылечил хронический простатит, который затормаживал интимное счастье Игоревны, а та в свою очередь тормозила трудовое счастье целого производства.
Бойчик тоже слышал мелкие сплетни и основную легенду. Больше всего ему нравилось часть про то, что его реклама помогает поверить в собственные силы. И Бойчик, и Елисеич - который действительно распробовал приборы и действительно говорил об этом за закрытыми дверьми - и бухгалтерша, и тем более все остальные, как-то не учли поход Игоревны к Жанне Аполлоновне. Именно эта никому не нужная тайна лежала в основе перемен и Игоревны, и морально-финансового благоденствия производства.
Теперь Игоревна старалась держаться томно и воспитанно, как знатная дама, вежливостью и серьезными интонациями подчеркивая разницу между безродными подчиненными и собой - руководительницей и владелицей бизнеса, рожденной московскими богами. Она потянулась к классическому искусству, хорошим манерам, к вечному, истинному, дорогому. "Это не в моем вкусе", "Это не в нашем стиле", "Это не классика", "Это не прилично", "Так себя нельзя вести", "Это ниже моего достоинства" - каждый раз подчеркивала Игоревна, показывая переделанные на более дорогие валютные зубы.
Накопив первый миллион долларов, Игоревна сокрушалась невозможности выкупить в собственность помещение. На переживание этого горя ушли все силы и утренние концерты отменялись. Упаковщик Андрюша получал комплименты за то, что слишком хорошо упаковывает, бухгалтерша Надежда благодарности, остальной коллектив мучился от ласкового неравнодушия директрисы. Цены на оборудование резко выросли, заказов стало больше, но зарплата осталась прежней. Обеды и праздничные дни перестали оплачиваться. Игоревна и Николай Елисеич отказывали и себе во всем, надеясь сублимировать сексуальную энергию скандалов и превратить ее во второй миллион долларов методом сверхприбыли.

Узнав самым последним о миллионе долларов дохода, полученных от рекламной компании, рекламщику Бойчику стало дурно прямо на рабочем месте. Бойчик лишился дара речи, потерял сознание и упал ртом на клавиатуру. Он понял, что работал за копейки, создавая Игоревне прибавочную стоимость и безупречную репутацию фирмы, вкладывая в каждую минуту рабочего времени не просто труд, а сердце и душу. Чем обманула его Игоревна? Чем загипнотизировала, чем возбудила его трудовое прилежание? Как заставила работать честно?
Бойчику стало больно и унизительно от современной схемы прибыли помноженной на его личный креатив. Он рассудил чисто по-человечески. Они - вместе с Игоревной, в одной упряжке, с утра до ночи, время жизни, ответственность и энергозатраты - одинаковые, но ей - миллион, а ему - шиш с маргарином. Обидно и несправедливо. С какой радости честно и эффективно работать на Игоревну, когда ее доход в тысячу раз больше? Вот так подлянка! Такой коэффициент социального неравенства не снился даже бразильским рабовладельцам. Бойчик ни за что не собирался мириться с трудовой эксплуатацией ближнего.
В сознании рекламщика директриса предстала расчетливой до мелочей щукой. Бойчик так объяснялся с собой. Раньше Игоревна не зря повышала голос и придиралась, выискивая недостатки в работе. Каждый работник, включая бухгалтершу, намеренно допускал ошибки, а кое-где и сознательно шел на вред, намекая таким образом на повышение зарплаты. Даже упаковщик Андрюша получал вдвое больше рекламщика, но всегда переделывал свой элементарный труд дважды. Только Бойчик ничего не переделывал, необратимо растрачивая свое бесценное сердце и совесть. Честный дурак Бойчик доверился уловкам настоящей капиталистки, выжимавшей всю душу за сущие гроши. Душа-то, душа, которую все офисные цикады считали просто пометом, изменила всех без исключения к лучшему и принесла прибыль в миллион долларов. Все слышали о том, что душа бесценна, что душа стоит миллиарды, что душа - самый выгодный товар на рынке. Но никто и никогда, инвестируя в производство собственную душу, не получал дивидендов, а только одни подзатыльники и пинки под зад. И вот теперь все удостоверились в обратном.
Бойчик казнил себя, что душу, самый выгодный товар на рынке, он не сумел продать, а отдал за так. Отдал какой-то щуке, змее, самке богомола. Он не знал как вернуть своего, поэтому решил заболеть на долгое время. Из больницы Бойчик посылал преобразившейся Игоревне жалобные сигналы о повышении оклада вдвое. Ослепленная золотой лихорадкой, Игоревна игнорировала суть требований, но читала электронные письма и всегда отвечала на телефонные звонки, чтобы заболтать. Гришечка зудел о финансовой нужде и больших расходах на лечение, желая вытрясти хотя бы премию. Более того, Гришечка уже не стеснялся намекать директрисе о своей симпатии, делал комплементы, говорил, что скучает. Он даже готовился полюбить ее. Но фигушки: Игоревна встала в позу недоступности и начальственного высокомерия.
Противостояние Гришечки и Игоревны продолжалось два месяца. С тех пор, как Гришечка слег и стал постоянно клянчить деньги с украинским акцентом от волнения, любовь Игоревны постепенно сужалась и иссякала полностью. Мало смешного в том, что кто-то кого-то разлюбил, но Игоревна, лишенная любви, увязла в киче и шопинге, надевая на себя комичные платья принцесс и яркую бижутерию.
Игоревна теперь получала около трехсот процентов чистой прибыли. Она легко удерживалась в образе удовлетворенной дамы бальзаковского возраста, по-матерински участливой к нуждам подчиненных. Мечтами она покоряла Поднебесную и представляла руководство офисом, лежа у бассейна собственной виллы на Мальдивах или Сейшелах в окружении чернокожих красавцев и Николай Елисеича. Внимание и доброжелательность Игоревны все принимали за любовь и заботу, на самом деле это означало только ограждение.
Игоревна чувственно удалилась ото всех, ей хватало денег и смелости для того, чтобы всех остальных и за людей-то не считать и смотреть на них осторожно, как в замочную скважину или тюремный глазок. Она словно подглядывала, оставаясь тайной надзирательницей. Вот это новое чувство удовольствия - не считать всех остальных за людей, стало сильной духовной потребностью директрисы именно в тот момент, когда она полностью удалила из своего сердца любовь к Гришечке. Раньше это чувство оставалось сомнительным и интуитивным. А вот теперь Игоревна накопила доказательственную базу своей правоты - миллион долларов. Игоревна подвела к каждому рабочему столу видеокамеры и наблюдала за производственным процессом в режиме он-лайн.
Игоревна мечтала под таким углом попрать человеческие законы, чтобы всех уверовать: она лучшая, она - королева, воля которой - закон. Но, увы, никто из присутствовавших в офисе не подходил для такой цели. Все были нужны и четко выполняли намеченные функции задешево. Все, кроме рекламщика Гришечки Бойчика, назойливо требовавшего повышения зарплаты. Ему-то Игоревна и предъявила эту новую открывшуюся в ней человеконенавистническую амбицию и испробовала новое удовольствие. Игоревна из принципа и финансовой безопасности разлюбила рекламщика. Теперь не Гришечка, а только Бойчик. Уволить, к чертям собачьим! Без выходного пособия! С валютной улыбкой светской львицы директриса выбросила рекламщика, как одноразовый кардиоэлектрод.
Рекламщик Бойчик подыскал проект с более щедрым финансированием и неоднократно менял работу из-за утраты доверия к начальству. Бойчик искал руководителя, умеющего прислушиваться и позволять действовать независимо, как Алена Игоревна. Увы, он так и не попал в благоприятные условия и не раскрылся в полную силу. Он выполнял прихоти и желания директоров, заказчиков, которые не смыслили в воздействии рекламы на потребителя, а заставляли Бойчика делать так, чтобы реклама нравилась им лично.
Бойчик не подозревал, что за его профессиональным успехом кроется только тайная любовь на производстве. Директриса любила подчиненного немного больше, чем предписывалось трудовым кодексом. Роковая малость совершенного бизнеса.
Игоревна так и запомнилась в образе респектабельной миллионерши в норковой шапке и шаляпинской шубе, с мороза, со статуей Венеры в семейном интерьере, которая абы что в рот не возьмет, как дама строгих финансовых приличий и консервативного ведения интимного дела.

Прошли годы. Игоревне так и не удалось накопить второй миллион долларов - никто не соглашался бесплатно вкладывать в фирму свою родную душу. Дураков в Москве нема. Рекламная кампания оказалась вершиной бизнеса. Затем наступила стагнация и бесконечный период выживания без существенных преимуществ в среде расплодившихся конкурентов. Игоревна обеднела и ни о каких недвижимостях в Москве и Канарах даже и не мечтала. Оставаясь честной арендаторшой, Игоревна заскучала по Бойчику. Иной раз вспомнит утром - проклянет, а к вечеру устанет - испереживается.
Игоревна доверилась ему интуитивно, как женщина. Доверилась, а он предал и запросил денег, вместо того, чтобы завалить на стол и оприходовать. Игоревна хотела отомстить и постепенно уничтожала все доказательства работы Бойчика, которой он неимоверно дорожил. Игоревна изменила корпоративный стиль и прочие фирменные прибамбасы, закрыла сайт и полностью вычеркнула рекламу из бизнес-плана. Игоревна мечтала однажды встретить Гришечку и выцарапать ему глаза. С таким намерением она иногда очень близко подходила к чужим рекламщикам, но вовремя останавливалась.
Раз в три года Игоревна являлась к Бойчику в страшных снах, как преуспевающая капиталистка покорить и потребовать классовой любви безвозмездно. Бойчик просыпался в холодном поту: уж слишком он боялся теперь полюбить кого-то задешево. Крестился на образ Матрены Московской и засыпал тревожным сном. В мечтах о мщении Бойчик представлял, как вцепляется в горло и душит, душит эту зубопротезную змеюку, обворовавшую и нажившуюся на его доверии.

Казалось, судьба их развела навсегда, но эти странные думы друг о друге сквозь время и пространство не могли не свести их вновь. Возможность посмотреть друг на друга и отомстить появилась прошлым летом, когда Бойчик повстречал купеческую чету в Лесу любви.
Московский Лес любви ничем не уступит Казантипу и по экстремальности даст фору Барселоне. Лес любви найти очень просто. Войдя в Серебряный бор со стороны троллейбусной остановки, весь остальной путь нужно держаться левее. Как только среди сосен начнут попадаться палатки с гитарами и гологрудые москвички, нужно притормозить. Затем выйти к волейбольной площадке. Обязательно человек пять, в чем мать родила, будут играть в волейбол, а слева от них будет загорать абсолютно голый байкер при серьезном мотоцикле. Даже если не будет мотоцикла, байкер узнается моментально - это роскошный накачанный самец средних лет с увесистым болтом между загорелых бедер. Так вот, хорошенько рассмотрев байкера, резко сверните направо и перейдите дорожку. Это и будет Лес любви. Он начинается от заметного, но не слишком высокого холма и спускается треугольником в небольшую низину перед очередным холмом.

Да все до одного, все лицемерят и востребованы, а в реальной жизни все хотят быть настоящими, поэтому одиноки. На работе каждый лицемерит, но почему-то уверен, что в любви следует поступать иначе. Как раз все наоборот. Все наоборот...

Вечерело. По лесной тропинке Бойчик взошел на всхолмье и увидел зрелище, чем-то похожее на падение Тунгусского метеорита. Композиционным ядром картины падения служило толстое березовое бревно. На бревне, завязанная в морской узел, как Алина Кабаева, солировала совершенно голая Игоревна. Пятеро перевозбужденных охотников с приспущенными штанами направляли на нее роландовы рога и одностволки, энергично выбивали из Игоревны сладострастие и эйфорию. Охотники делали суровые злобные лица и со стороны выглядели так, словно хотели напугать и убить Игоревну. Игоревна, не теряя гимнастическую выворотность и волю к победе, извивалась как анаконда вокруг непосильной жертвы, примериваясь вогнать в себя чуть ли не березовое бревно. Она засасывала в магнитное поле своей разгоряченной театральной ярости толпы блуждающего по лесу человеческого зверья.
Далее, по окружности, метрах в трех-четырех от композиционного ядра, копошились менее симпатичные дровосеки. Они стояли, как бандерлоги под змеиным гипнозом, ожидая свою очередь к телу Игоревны. Серьезные лица их выражали легкую, но вполне ощутимую претензию к несправедливости сексуальной субординации.
За ними, через метр-два, так же по окружности, прячась за деревьями и кустарниками, наблюдали независимые представители пенсионного фонда. Старейшины бестолку теребили обвисшие четки, и перебирали в уме упущенные возможности насадиться также продуктивно, как это делала Игоревна, оказавшись в нужное время в нужном месте еще пока молодой желанной женщиной.
Ударная волна испускаемого удовольствия поразила даже белок, которые перестали весело шмыгать по Лесу любви. Застывшие белки с завистью пялились на сексуальное зрелище без комплексов и обязательств.
Наблюдая иерархию самцов в дикой природе во главе с Игоревной, выстроенную самими самцами интуитивно и инстинктивно, Бойчик заметил знакомые рукава на два размера больше. В стороне стоял Николай Елисеич и прятал под бейсболкой свою разбойничью физиономию. Он узнал Бойчика и неохотно сказал: "Здрассце".
Бойчик сообразил, что расчетливая щука Игоревна изображала страсть вовсе не для белок. Точно неизвестно, что привело Игоревну и Николая Елисеича в лес любви. Сначала Бойчик заподозрил, что Игоревна катастрофически разорилась и отказывает себе в самом необходимом, поэтому вынуждена экономить и шариться по кустам. Через секунду версия изменилась: Игоревна возжелала довести до инфаркта своего изрядно постаревшего и одряхлевшего муженька. А может быть, она вошла в лесной разгул для женского здоровья и вдохновения, как напутствовала Жанна Аполлоновна, делясь секретом подлинного удовлетворения и моральной устойчивости.
В момент сексуального пиршества, Игоревна изображала лицом именно то корпоративное презрение, видя которое подчиненный понимал, что его этим намеренно унижают. Маленькая власть разжигает манию величия, собственно другого удовольствия получить от маленькой власти практически невозможно. Но Игоревна и не могла скрыть чувство явного сладострастия, в которое она погружалась естественно, как в стихию своего существования.
"Пожалуй, Игоревна забрела сюда просто ради удовольствия. Но как все это понимать? Это же не секс в прямом назначении. Это четко выстроенная модель корпоративного подчинения", - подумал Гришечка. Он по достоинству оценил Игоревну, как лидершу, и ощутил, что его засасывает очередное рассудочное озарение: "Да, умение построить трудовой коллектив - большой талант, но без души к производству и любви к подчиненным любая работа напрасна".
Только на миг Игоревна и Гришечка соприкоснулись взглядом. По этому взгляду оба поняли, что настал блаженный миг отмщения, которого они ждали долгие годы. Игоревна доказывала, как низко она готова пасть, Гричешка - как высоко взлететь, каждый в пределах своей мести. Игоревна, отдаваясь всем подряд, теперь думала, что этим самым отомстила Гришечке за свою погубленную тайную любовь. Гришечка, отказавшись в данную минуту ублажать Игоревну, также почувствовал, что надежно отомстил за спекуляцию трудовым духом. Месть каждого была полностью удовлетворена. Странное одинаковое самочувствие овладело и Бойчиком, и Игоревной. Странное упоение, словно они обменялись сокровенными контактными данными.
Теперь, отомстив друг другу, они словно примирились и могли бы начать трудовые отношения с чистого листа, заработать миллионы, свести всех с ума своим профессионализмом. Но служебного романа у них так и не случилось, да и не могло случиться. Они никогда не прогнулись бы друг под друга. Секс в их понимании имел четко выраженную функцию социального регулирования и иерархии, фактором унижения и поощрения. Забавное применение секса. Они посмотрели друг на друга с чувством неимоверной полноценности и собственного достоинства, отказываясь от миллионов в угоду своим горделивым чувствам, в угоду этого странного освобождения друг от друга, прекращения обязанностей и полномочий. Они разорвали контракт из принципа фаллократии. Странно, конечно, отказываться от больших денег и хорошего секса из принципа, но столичные нравы всегда странные, непостижимые рассудком.
Казалось бы, в этой истории нет победивших. Собравшие вместе люди не захотели быть вместе и развивать общее дело, выстраивая гражданскую гармонию и интимное счастье. Может показаться, что тут все несчастны и однобоки.
Но никто не оценил терпеливого трудоголика Николая Елисеича, а именно только он один и торжествовал. Только он реализовал свои амбиции, окончательно привязав фирму к госбюджету, а Игоревну к себе. Волю и желания Игоревны обратил в полную личную зависимость от себя, своих связей, наработанных в советском общежитии.
"Поигрались и будет. Ишь, рекламщики, хреновы", - думал Николай Елисеич. Он-то понимал, что развязывать руки бизнесу никто не собирается. Фирма находилась в полной зависимости от господина Кактусова, а сам господин Кактусов наступал на более дорогие ковры, а более дорогие ковры, без всяких там Игоревен, сами хотели жить на Сейшеллах и оттуда попирать человеческие законы в столице и иметь под боком разнокалиберных гришечек. От этого они получали больше удовлетворения, так что никакие приборы для лечения простатита не заменяли абсолютную власть служебного положения. В молодости Елисеич духовно сопротивлялся, но с возрастом встроил в матрицу абсолютизма свою личную выгоду: старый хрыч не нужен даже проституткам, а тут молодая, красивая, директриса, своя, зависимая. Счастье-то какое!
Как партиец старой закалки, старый хрыч четко знал: чтобы добиться своего человека, нужно разрешать ему все. Никаких запретов! Только режим с гигиеной, а главное скрывать собственное счастье. Захотела Игоревна поиграть во власть и миллионершу - скрипя зубами, но пожалуйста. Захотела Гришечку - поплююсь немного и бери. Шубу - день другой помучаю и - на, твоя, уговорила, заработала. Лес любви - сам отвезу! Это ж дешевле. Но все это доступно только при одном условии: полной финансовой зависимости и социальной несостоятельности Игоревны. Именно такой матрицей пользовались те, там, на Сейшелах, с гришечками под боком.
Николай Елисеич считал, что в любви ни в коем случае нельзя расслабляться. Любовь - это не отдых, любовь - труд души. Труд не для того, чтобы устать и получить инвалидность, а духовный труд для того, чтобы насладиться жизнью. Труд для того, чтобы иметь возможность кого-то обожать, боготворить, ласкать, заботиться. Труд для того, чтобы иметь возможность взаимности.
Не каждому дано получить духовное просветление естественным путем и достичь морально-нравственных высот, чтобы проявлять любовь в чистом виде. Разум Николай Елисеича выдумал другой инструмент - лицемерие.
Лицемерие и игра - вот основной труд любви для Николая Елесеича. Лицемерие, как компонент входит во все социальные рецепты. И в любовь тоже. С возрастом Елисеич узнал пропорции и успешно их применял.
Николай Елисеич рассуждал долгие годы и пришел приблизительно к такому выводу: "В какой-то степени, вся культура - это лицемерие для достижения взаимного добра, ну или только собственной выгоды. Человек без лицемерия - животное страстей и насилия. Человек без лицемерия - одинокая сволочь к обществе одиноких сволочей. Можно отдаться животной природе и сказать - я хочу быть честным, я не хочу лицемерить. Но получив эту правду, чего я добьюсь? Игоревне я сразу скажу, что она сука, тварюга и проститутка. Она, конечно, даст мне в рожу и уйдет (хорошо бы не подожгла квартиру), но это будет правдой. А что дальше? Только одиночество без верховного наслаждения, которое дарует эволюция, без ответной любви... Вот на работе, Надежда, малахольный упаковщик и даже этот скрипач-сатанист, которого мы взяли по блату, а профессор, а Кактусов? Да все до одного, все лицемерят и востребованы, а в реальной жизни все хотят быть настоящими, поэтому одиноки. На работе каждый лицемерит, но почему-то уверен, что в любви следует поступать иначе. Как раз все наоборот. Все наоборот..."
Парадоксально, но Николай Елисеич, вращаясь во всех кругах общества, где люди носили тысячи масок, ни разу не сталкивался с примерами и культурой положительного лицемерия для достижения добра и гражданского благоденствия, поэтому считал это только своим изобретением.
В целом, Николай Елисеич притворялся нормальным человеком, но иногда и ему хотелось расслабиться. Иногда он настолько сильно любил Игоревну, что становился настоящим и забывал о семейной обязанности лицемерия, а вспоминал поздно. Когда Елисеич играл, Игоревна восхищалась им, раскручивалась и распускала капюшон, как кобра и покорно тянулась в его волшебную дудку.
Игоревна балансировала на грани всеобщей влюбленности, но срывалась из-за настоящего Николая Елисеича, начинала тихо ненавидеть и раздражаться его несовершенством. Игоревне невыгодно было влюбляться полностью, становиться еще и в любви зависимой. Естественные состояния расслабленности и удовлетворение Николая Елисеича Игоревна принимала сигналом его полноценности и переживала болезненно. Для нее чужая полноценность означала крах собственной. Любить хотелось не полноценного, а обделенного, того, на которого можно будет тратить любовь. Николай Елисеичу хотелось любить обделенную социальной независимостью Игоревну, которую он сам же и обделил. Игоревне хотелось любить страдавшего от душевной дисгармонии Николая Елисеича, которого она сама доводила до нервных припадков.
Ежедневно производя духовный труд столь колоссальным сдерживанием, Николай Елисеич потому и считал, что люди тяготятся теми, кто склонен принимать любовь за отдых и развлечение, а еще больше тяготятся теми, кто принимает любовь за чувственное или эмоциональное удовольствие.
"Расслабляться не стоит, - говорил себе Николай Елисеич. - В повседневной любви больше страдания и жертвования, чем чувственного блаженства и превосходства. Но это оправдывается возможностью того, что человеку есть кого любить. Сознание того, что ты не одинок, что ты любишь и надежда на то, что и тебя чуточку любят - вот любовь. Любовь - это больше сознание, а не чувство и не эмоция!"
Николай Елисеич видел, что большинство людей сильно устают от жизни, и считал, что это происходит потому, что они ищут именно отдыха для своей души. А душа не терпит отдыха и развлечений. Да, можно сделать паузу, но сознание и душа требуют напряженной работы. Осознавания. Именно для осознавания и прочувствования природы и существует орган души. Если им не пользоваться, то этот орган отомрет. Случится так, что какая-нибудь киношка про вампиров или, не дай бог, модный ботинок с кружевными трусиками станут дороже живого человека, рассуждал Николай Елисеич.
Без напряженного труда по осознаванию любви - никуда. Без этого даже и не мечтайте обрести ответную любовь или духовное единение с человеком, который не является кровным родственником. Поэтому многие заводят детей - взять ответную любовь неоткуда, кроме как из детей. Дети - это быстрый путь к счастью. Так думал засыпая Николай Елисеич и прижимал к своей груди бездетную Алёну Игорѐвну.

Прекрасна и свежа ночная Москва под обильным снегопадом. Первый снег облагораживают Москву, очищает воздух, сглаживает морщины, украшает газоны. Снег омолаживает Москву. Холод и зима придает этому городу достоинство. Москва черпает достоинство из остывшего сердца. В этом чудо Москвы. Разноцветные огни в переулках и парках, деревья в гирляндах, крыши, арки, закрытые веранды, мосты и церкви соединяются в один продолжительный путь. Этой дорогой идет Гришечка Бойчик и плачет, ему не хватило денег на такси и его разлюбили. А может быть, наоборот, он влюбился сам и плачет. Он идет вдоль Ленинградского проспекта со снегоуборочными машинами и плачет. Слезы замерзают в ресницах и расцвечивают желтый свет фонарей во все краски.
А в это время в высокой башне элитного жилого комплекса "Триумф-пэлас", вершина которого скрывается за облаками, бьется сердце спящего Николай Елисеича. К его груди покорно льнёт Алёна Игорѐвна. Ей снится сон о репутации. Она боится, что если партнеры и клиенты не дай бог узнают о том, что она счастливее всех, то долго будут о ней плохо думать и разорят ее. Алёна Игорѐвна вздрагивает от того, что тайное становится явным, но продолжает тянутся к Николай Елисеичу. Дыхание ее учащается, горячее сердце Игоревны бьется трепетно: она - единственная на всю Москву начальница, которая умеет по-настоящему любить подчиненных. И от этой любви из сердца Игоревны вырываются миллионы разноцветных шариков и обрушиваются на мостовые и памятники, церкви и пожарные гаражи, бизнес-центры и театры, превращая спящую Москву в столицу благоденствия и успеха.
Николай Елисеич просыпается, идет на кухню. Он думает о том, что можно сколько угодно считать себя жестким, брутальным, сильным, достойным, самодостаточным, как бы там ни было, но природа человека так устроена, что каждый нуждается в нежности, в слабости, в доброте. Человеку необходимо тратить на кого-то свою душу, проявлять слабость, быть нежным. Это инстинкт добра. Нельзя быть к себе настолько жестоким, чтобы не пользоваться инстинктом добра, чтобы жить без любви, чтобы не пользоваться чувством благодарности.
"Нужно, нужно врать и лицемерить, но во благо, во имя всеобщего гражданского благоденствия! Господи, спаси Россию и помилуй мя грешного!" - сквозь сон бормочет Николай Елисеич, снимает с себя тяжелый золотой крест, натирающий шею, открывает холодильник и пьет настойку пустырника. Он смотрит в окно, но не видит Москвы. К нему пробивается только сияние ночного города, исходящее из-под снеговых облаков и тумана, плотно окутавших башню Триумф-пэласа.

Из цикла новелл "Столичные связи". Фото Shawa Pablo Chester.

05 ИЮЛЯ 2015 СЕРГЕЙ ВЕСТИНСКИЙ

Ссылка:

Смотрите также

МОБИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ

Магазин Sexmag.ru

Настоящий ресурс может содержать материалы 18+

* КВИР (queer)
в переводе с английского означает "странный, необычный, чудной, гомосексуальный".