КВИР - Кадеты

Кадеты

Кадет, кадет! К лицу ль тебе? Ну, ляг, дай расчешу, пощекочу, поглажу. Конечно, мне приятно, лестно даже...

Беспечными кадетами на лоне
натуры; русый китель расстегнул;
под буркой шевельнулся рьяный мул...
"а слышали, как делают на зоне?.."

На стреме - трое; русый выгнул стан,
а кучерявый смазывает стойло.
Выносливейший получает пойло,
счастливейший - раздвоенный бархан.

Махина прет, пригорки подминая...
Проходит "сам"... "Да здравствует родная...
и по такому случаю - салют!"

"Какому?" - и приходится делиться:
стремглав летит седая кобылица
туда, где и насыплют, и нальют.

Мне голову вскружил мундир - или
две полусферы в зелени ковровой?
Ты улыбнулся и сказал: "попробуй!",
и мы уста взордевшие сплели.

А руки копошились в стойком мясе:
закат и дорогой одеколон.
Сначала запылал один баллон,
потом другой приотворил свояси

для дула друга... Дула? - полный штиль!
скорее, душно, стопорно: намыль
хоть помазком - и я прольюсь каскадом!

Нас удостоил дружественным взглядом
дневальный: молодцы! спортивный стиль!
Так я стал гимнастическим снарядом.

Один, в толчке, угрюмо ковырял
угодья - я испорчен! я не парень!
и - взглядом испытующим ошпарен:
"Я б так хотел, чтоб ты мне доверял..."

"И я!" - "а покажи! какие чащи!
а ты не думал как-нибудь подстричь?"
Но я взирал безмолвно и моляще,
и ночь сама шепнула: "Обезличь!"

Я головой меж двух стволов иль башен
болтался; оборотом ошарашен,
пытался встать, но снова был подмят.

Мы трижды каждый выпустил заряд.
"Дружище... если что по части шашен -
четырнадцатый взвод, второй отряд."

Брожу в любви, в воспоминаньях: где ты,
мой ясный сокол? Тянешься во фрунт,
как я, несчастный? Впрочем, мы - кадеты,
а это - ни арахиса ни фунт,

ни соли пуд с пригожим и толковым:
коньяк, того-сего, и вот - в чем мать,
и он щекочет волосом лобковым,
где черта с два бы выкусила рать

хоть ангелов! а он мужик что надо:
какая траектория снаряда!
как истомил он и потом рванул!

Вот это, понимаю, есаул.
Приподнялся и бурку запахнул,
соломинки отряхивая с зада.

Какой дурак расставил так кровати?
Я слышу запах теплого лобка,
и поневоле тянется рука,
и тянется весьма, замечу, кстати.

Рогулинка! чудесный якорек!
а можно, я возьму тебя губами?
Покорно, как телок молочный, лег,
и ночь играет арии над нами.

Из них мне в память врезалась одна:
во рту вскипала вязкая слюна,
и в кожаном наперстке клокотало...

Любимый! все впитает одеяло!
Отдайся страсти! - Лопнула струна,
соседняя же глухо рокотала.

Впервые под навесом - прям и рус.
И горд и смел: не даст себя в обиду.
Я мысленно построил пирамиду.
Превыше облаков. Монблан. Эльбрус.

Но у Монблана есть один изъян,
который от товарищей не скроешь.
Того ли ты, иного удостоишь -
вот в чем вопрос. Как весело, смутьян,

взирает он на ревности припадки!
И сколько обаяния в повадке
ободрить и тотчас же - осмеять!

"Иди сюда! Ты, лопоухий! Гладь!"
Жестокий! так играть со мною в прятки!
Гордец! Так не бояться потерять!

Щек нежный бархат - или мед? я сплю
иль брежу, или?.. дайте мне напиться!
И он дает. О, молоко Жар-птицы!
Но, сколько ни споите кобелю,

он смотрит в лес. Он жаждет алых щек,
двухдневной нежно тронутых щетиной.
Наряд получит. Будет мыть толчок.
Наедине терзать кривой и длинный

предмет. Но смена кончится. Врата
раскроются. И он возьмет за щеку.
Знакомый холод в складках живота.

И запах изо рта. Всю подоплеку
он изучил. Казарма заперта.
Он новичка щекочет лежебоку.

Ему и двадцати нет. Жизнь вкусна,
как Чупа-Чупс. И он ее избранник.
Он видит в жопе кнут и чует пряник
во рту. Соседи шутят. Не до сна.

Покуда вьется бровь и бьется кровь,
мы своего от жизни не упустим.
Лишь N. не по-товарищески грустен.
"Я встретил Вас, и все воскресло вновь."

Кадет, кадет! К лицу ль тебе? Ну, ляг,
дай расчешу, пощекочу, поглажу.
Конечно, мне приятно, лестно даже...

Ну, хочешь, будем раком только так?
Не хочешь? - и катись к своей мамаше,
а то, ишь нюни распустил, мудак!

Ты в первый раз пытался на коня,
наивно и забавно раскорячась.
Я созерцал прыжки твои не прячась
и, подойдя, сказал: начни с меня!

Ты начал. Я взбрыкнул холеным крупом.
Вершка на три ты таинство вогнал.
Так, может, начинался школьный бал:
стоишь, глазеешь и в волненье глупом

ждешь: ну, когда ж?.. - оно на полпути,
оно готово лавой изойти,
но я молю: Дружок! Еще подвигай!"

Воистину, я чувствовал квадригой
себя. "Теперь, - шепнул, - изрешети!"
и вскользь: "Теперь хоть на кобыле прыгай!"

Я девствен в первый раз вступил под своды
училища. Нет, я не ждал любви.
Но вы, партнеры первые мои,
не дали мне счастливейшие годы

сгубить.... Остался я на выходных.
Ко мне идет сержант молодцеватый.
"Красавчик! Фу-ты, ну-ты! Аты-баты!
И нас, таких, оставили одних!

Да мы здесь стены разнесем!.." В сортире
победный вход облегчили четыре
пальца́ в моей невинной конуре.

Сок иссыхал и снова на штыре
являлся. "Жопу бы тебе пошире.
Что, впрочем, кайфа в проходном дворе?"

Меня с слезами дома провожали,
варенья дали, пирогов, конфет.
Отец фуфырился: мой сын - кадет!
Я в душевой. Сокашники заржали,

увидя: выбрит вдоль и поперек
мой корпус, снизу, спереди и сзади.
"Для начинающей неплохо бляди", -
один из истязателей изрек.

И тут же овладел. За ним другой.
О, дом родной! О, кров присноблагой,
где к гигиене был приучен смладу!

В меня входили раз пятнадцать кряду.
Я чувствовал: каленой кочергой
так демоны щекочут чрево аду.

Когда впервые мною овладел
мой лейтенант, я не роптал на фатум:
я бравым чувствовал себя солдатом,
повиноваться коего удел.

Когда ж майор к осаде принял меры,
я возроптал: всего семнадцать лет,
а он!.. А бес: "Зато какой атлет!"
Но вслед за ним другие офицеры!

А жопа не кабак: она - приют
невинных грез, где ласточки лишь вьют
семейны гнезда, проливая влаги...

"За неповиновение присяге..."
Майор злорадный сладостный хомут
вручил старшин ликующей ватаге.

Дитя полей и рощ, я знаю свет
поверхностно, а о любви - подавно.
Но мне семнадцать лет, и я - кадет,
а значит, мне священна честь державна.

Но только ли сия священна честь?
Товарищи толпятся табунами,
и "да" сказать, и "нет" им произнесть
равно страшусь. Но есть один меж нами -

он всех стройней, и кудри - как пшено,
поет - и замирает всё в округе;
не смею и помыслить как о друге

о нем... "Быть может, как-нибудь - в кино?"
Предательское вздулось полотно...
"Идем! чур, не обделайся с натуги!"

Мне двадцать два. А я не нюхал члена.
Товарищи смеются надо мной.
"Года летят, прекрасная Елена!
Кому ты нужен, старый и больной?

И я дерзнул: "Позвольте обратиться,
товарищ лейтенант! позвольте честь
отдать!" и чую: дыбом стала шерсть,
и сердце начинает колотиться

как колокол. "Кадет, расслабьтесь! Ну,
допустим, я введу в обман жену,
но что мне скажет любящий полковник?"

"Я назовусь единственный виновник
и жопой честно искуплю вину!"
"А это мысль... И щечки как шиповник.
И говорит, что целка... Ну и ну!"

XV

Я принят! Мама, папа! Я кадет!
Я - офицер! Скажите тетям-дядям.
С ребятами, я думаю, поладим:
там был один - высокий и брюнет.

Каким бы я соседом был по койке!
Он, верно, смугл: попробуем массаж!
Ну, что Вы разоряетесь, мамаш?
В училище не пропадать же стойке,

пока она снисходит по утрам?
А у меня какой, смотрите, срам!
Как входит он, разбрызгивая сливки!

Брюнетик мой сгодится для наживки.
Задумайтесь, ведь Наслажденье - храм,
где только юность лопает оливки!

Я честь хранил до двадцати. Но тут
Амур - вернее, прапорщик румяный
подтяжки мне задрал по-над поляной,
и я узнал, что значит... Девять пуд

облапили меня: хребет прогнулся,
как в популярном шлягере камыш,
а он то "блядь" ругался, то "малыш"
шептал, и гладил, - и меня коснулся

венерин огнь: я хлынул на траву,
и он, склонив чубарую главу,
задергался в конвульсиях; минута

блаженнейшая! выругался круто
и, ликвидировав следы салюта,
проворковал: "Увижу с кем - порву!"

Расслабься, друг! все шерри-бренди, как
сказал поэт. И мы нальем по малой.
Ты новичок, а я кобель бывалый:
доверься мне! К чему такой напряг?

Сперва помажу, пальцем повожу;
потом уже елдой - приятно, верно?
Не надо изгибаться так манерно:
кадет я, и с хабалкой не дружу.

Но ты ведь в доску свой, ты свой взасос.
Щенок! Я в этом деле виртуоз,
и дам любому прапорщику фору.

Люблю ланит пугливую аврору,
и щекотать раздувшуюся пору -
поэзии и жизни симбиоз!

Сосед по койке мне дышал в затылок;
другой сосед сосал отрезок меж
отверстием и корнем. Сколько дырок
и втулок - а возможности все те ж!

Нас было трое, словом, делом, денно
и нощно присягавших алтарю.
Один во мне, и я под ним горю,
и третий отдувается согбенно.

Однажды утром всех нас замели.
Мы дали всем. Все взяли. Но нули
замолвили словечко в трибунале.

Мы снова дали. Взяли и послали.
И приговор: "Стереть с лица земли"
прибили в рекреационной зале.

Он двигался тихонько взад-вперед,
разглядывая лепку на плафоне.
А в это время бог послал вороне,
допустим, сыр. Она его берет

и ест. Ему не больно, но щекотно,
и пухнет он, вороне застя зоб,
как буббль-гум. Тогда ворона - хлоп!,
и в пищевод потек он ей вольготно.

Воспитанник примерный! Ты не сыр!
Не для того сшит на тебя мундир,
чтоб на него взор пялили кокотки.

Ты создан экзотические фотки
плодить, и наводнять прямой эфир
елдой, и портить смену в околотке.

Я иногда жалею, что кадет.
Волна волос, и китель не в обжимку.
Неделю мастурбировал по снимку:
он в патлах был, и в штатское одет.

Мы встретились на воле. Он курил,
посасывая в то же время колу.
Мы вспомнили, как мы ходили в школу.
Потом мы целовались у перил

на Мойке. В подворотне спал босяк.
И все же я коня тебе распряг
и сел. Ты кончил. Это было круто.

Проснулся бомж. Одна его обута
нога была в карденовский башмак.
Мы заказали двести "Абсолюта".

Ты так старался, так сопел, пыхтел,
так хлопотал - но я был непреклонен.
Нет, я не простудился. Нет, не болен.
Нет, не хандрю. А что бы ты хотел?

Ведь это было. Как когда? Вчера и
позавчера. Вот видишь, сам забыл.
Нет, я не западаю на кобыл.
Я знаю, как любили самураи.

Но мне сейчас, прости, не до интима.
Двойным минетом плоть невеселима,
и требует высокого душа.

"Высокого" - не значит нагиша.
Быть может, я увидел серафима...
В спортзале... с деревянным ППШ.

Маршировали целый день - козел!
И не стоит, а хочется... подрочим!
Эх, быть бы мне сейчас простым рабочим,
вбивать бы сваи. Или, скажем, кол.

(И кол зашевелился.) Или грунт
в тележке - бух! и снова за лопату.
А тут им козыряй, тянись во фрунт
(а стебель уподобился канату

и хочет в рай). Давай сюда! Пихни!
И, шумом привлеченные возни,
в пустынный зал сбредаются кадеты.

На лбу, щеках - невоздержанья меты,
но аппетиты только подогреты, -
и тонут губы в джунглях волосни.

XXIII

Орлиный профиль курского чекана.
Сегодня он зачислен к нам во взвод.
Растут пари - в чей камень огород.
Я осушаю полтора стакана

и подхожу: "отменное перо!
позволь на память!" Получаю в харю.
Притихли все и думают: ударю.
А я: напрасно ты подумал про

очко. - "Вздор! Сделай одолженье, нюхай!
И дружеской не обижайся плюхой:
ты парень то что надо. Хочешь в рот?"

Он обнажил подтянутый живот
и бритый пах. Но я, весьма под мухой,
клянусь в любви до гроба, идиот.

Сегодня - праздник. В каждом - литра три
какой-нибудь "Кедровки" или "Брунек".
Атлеты фигурируют без туник;
кольчугам широки богатыри.

Обжав друг друга (головы меж ляжек),
они ратятся (верно ли реку?)
Лишь пара нахтигалей в уголку -
но и они не ведают поблажек:

в проходе клюв, и музыка, и пух,
и перья, и повсюду русский дух
(иль эллинский, что для славянофила -

одно); склонив любимцев на перила,
он ладит к двум бадьям один обух;
нет, лучше: к двум ладьям - одно ветрило.

Кадеты, вы, чей так пикантен стан,
герои сих божественных невнятиц!
Ведь правда, вам хотелось бы и платьиц?
А автор все кафтан. Один кафтан!

Нагнись и расстегни! Учись, терпи!
Ведь жизнь - не школьный бал, скорей, атака.
А вы, сомлев от пунша и арака,
уже готовы.... Мальчики! В цепи

открытий секс - ничтожнее ничтожных!
Вам хочется святых и непреложных -
берите! автор щедр! любой обет

он отдает за восемнадцать лет,
за вкус впервые купленных пирожных,
за мокнущий в контейнере букет!

25 НОЯБРЯ 2015 АНДРЕЙ САВЕЛЬЕВ

Ссылка:

Смотрите также