КВИР - Х** и вопросы языкознания

Х** и вопросы языкознания

Есть рискованные темы, которые кажутся слишком физиологичными. Но всё самое интересное когда-то рождалось на стыке "несовместимого".

Маленькая смерть, 1995

К примеру, русский мат имеет к мужскому члену не больше отношения, чем к языку социальной власти. Тем не менее, самое интересное происходит на границе социального и сексуального значений этого органа.
Сексуальность в культуре теряет физиологический смысл, потому что само тело человека (с его сексуальными реакциями)- это инструмент культурного познания мира. Наши разговоры о сексе не делают орган мужчины менее загадочным предметом, - "он неисчерпаем, как атом".
В экранном сексе или в порнографии - культуры больше, чем физиологии, потому что наша сексуальная фантазия - тоже плод культурного опыта. Эту тонкую, мистическую грань между либидо и культурой исследует, например, Франсуа Озон в "Маленькой смерти" (1995), где юный фотограф пытается проникнуть в тайну мужского оргазма, фиксируя моменты, когда друзья кончают перед камерой. Но сам оргазм остаётся для него закрытым, "герметичным" "чёрным ящиком", - а нам доступны лишь его культурные проекции (в виде лиц и фотосессий).
Когда-то парень-десантник, с которым мы гуляли по зимнему городу (не было места для секса) сказал замечательную вещь: "Понимаешь, полёт с парашютом так же нельзя описать, как оргазм", - и он совершенно прав. Сексуальность "герметична" и "неописуема", - нам достаются только её "зеркала" - вроде порнографии, эротики, кино и литературы...

Маленькая смерть, 1995

С половыми органами, сексом и оргазмом - то же самое. К примеру, "хуй" остаётся словом, перегруженным социо-культурными значениями (похоже, нет более загруженного смыслами предмета), - но пока реальный член не выстрелил в период пубертата и вы не пережили "таинство" оргазма, слово остаётся простым набором звуков. Лишённое вашего опыта, слово теряет значение.
Слова - это проекции наших представлений о предмете. Реальный член является предметом древнего культа, но различные культурные проекции могут радикально менять угол взгляда. "Хуй" и "пенис", "яйца" и "тестикулы" (тем более, библейские "ятра") - это описания одного предмета, но в разных моральных и культурных контекстах.
У слова "яйца", кстати (точнее, у метафоры для описания "парных мужских половых желез") интересная судьба. В старо-славянском языке "мѫдо" (мудо) - это яйцо. В двойственном числе "мѫдѣ" (муде или муди) - это просто "яйца" без вульгарного значения.
Кстати, любопытно, насколько древняя грамматика "тело-центрична", отражая мужскую анатомию: в букве "юс" (ѫ) определённо читается пенис, а "фита" (Ѳ) отсылает к головке члена. (Гоголь в поэме объясняет это так: "Ѳетюк - слово обидное для мужчины, происходит от Ѳ, буквы, почитаемой неприличною").
Но христианская культура награждает нейтральный образ яйца непристойным смыслом ("мудями трясти", "Лука Мудищев"). У Баркова или Пушкина "муде" - это очевидная "непристойность".

"К кастрату раз пришел скрыпач, / Он был бедняк, а тот богач.
"Смотри, сказал певец безмудый, - / Мои алмазы, изумруды -
Я их от скуки разбирал. / А! кстати, брат, - он продолжал, -
Когда тебе бывает скучно, / Ты что творишь, сказать прошу".
В ответ бедняга равнодушно: / - Я? я муде себе чешу".

Образ "скрыпача" - сексуальная метафора. Не случайно избран именно "скрыпач", виртуоз "возвратно-поступательных" движений. Обладание членом и оргазмом превосходит обладание драгоценными камнями богатого "кастрата", - говорит "моралите" этой зарисовки.
Но "муди" остались в русле народной лексики, - язык нуждался в более нейтральном обозначении "мужских желёз". У того же Пушкина "мошонка" - всё ещё нейтральный "кошелёк", а не что-то другое. В "Борисе Годунове" мы читаем: "Пройдёт неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться". (На уроках школьникам читать не рекомендуется). Или в "Русалочке": "Подарок царский. Ах, он благодетель! / А что это? Мошонка! Уж не деньги ль?"
Со временем нейтральная "мошонка" (образ небольшого кошелька для ценного содержимого) образует легальную параллель народным "мудям". Перенос акцента с "мѫдо" (яйца) на внешнюю оболочку (мошна) отражало культурный запрос на большую нейтральность в изображении мужского органа, перенос с содержания на оболочку (внешнюю форму).
Точно по тем же законам в прошлом веке было востребовано нейтральное слово "гей" вместо репрессивного "гомосексуалиста" и "народного" "пидора".
"Мошонка" в современном языке не потеряла нейтральности, в отличие от "яиц", которые остались в зоне вульгаризмов: "взять за яйца", "яйца ему мало оторвать", "дать по яйцам" и т.д.
В СМИ ещё употребляются "тестикулы" (из медицинской лексики), но вряд ли это приживётся (по примеру "эрекции"); к тому же "прибить тестикулы к брусчатке" (о Павленском) звучит куда менее точно, чем "прибить мошонку".
Собственно, "тестикулы" появились в СМИ в ответ на новостную необходимость как-то описать половые органы (не про "яйца" же писать). Так что публичный язык продолжает работать, стремясь удалиться от вульгаризмов и достать из памяти максимально-нейтральные термины для обозначения мужской анатомии.

В христианской мифологии (и в иудео-христианской традиции в целом) мужские "ятра" воспринимались как атрибут не только физической, но и "духовной" полноценности. Ветхий завет настаивает, что мужчина с повреждёнными "ятрами" не может быть допущен к религиозным обрядам (интересно, как это проверялось на деле?). Он не может быть членом религиозной общины, а значит, лишён покровительства Творца.
Как и телесное уродство, повреждённые "ятра" - непреодолимое препятствие для получения божественной благодати. Во "Второзаконни" (Ветхий завет) читаем: "У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне".
Как и "сын блудницы, и десятое поколение его" , - но тут хотя бы понятна логика. Чем провинился перед богом человек с отрубленным членом (возможно, в боях за веру) понять сложнее.
В соседних главах много и других "норм" радикального свойства. При отсутствии "девства у отроковицы" заповедано "побить её камнями до смерти" (привет "талибам"). "На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье; ибо мерзок перед Господом всякий делающий это" (активистам гендер-квира на заметку) и т.д.
Сакральность и неприкасаемость мужского органа в Ветхом завете доходит до того, что женщина, схватившая "за уд" постороннего мужчину, лишается руки:
"Когда дерутся между собою мужчины, и жена одного подойдёт, чтобы отнять мужа своего из рук бьющего, и, протянув руку свою, схватит его за срамный уд; То отсеки руку её; да не пощадит её глаз твой".
"Левит" уделяет телесной цельности мужчин особое внимание. "Скажи Аарону: никто из семени твоего, у кого на теле будет недостаток, не должен приступать, чтобы приносить хлеб Богу своему. (...) ни слепый, ни хромый, ни уродливый. Ни такой, у которого переломлена нога или рука. Ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, (...) ни с повреждёнными ятрами." (Лев. 21,20)
Это касается и животных: "Животного, у которого ятра раздавлены, разбиты, оторваны или вырезаны, не приносите Господу (в жертву)" (Лев. 22,24)
"Телесный недостаток", который понимается как личная вина человека - это важное признание в Ветхом завете связи духовного и телесного начал, что вытекает из концепции "божественного промысла". В этом смысле "отрезанный член" и "раздавленные ятра" - не могут случиться "без вины" и "воли Творца", а значит обладатель "недостатка" - неугоден богу.
("И воробей без промысла не пал, да чем же провинились воробьи-то?", - иронизировал Байрон в поэме).
То же самое относится и к "излиянию семени" (во время, например, ночной поллюции, не связанной с мастурбацией). "Кто из семени Ааронова (...) имеет истечение, тот не должен есть святынь, пока не очистится. (...) или у кого случится излияние смени". (Л. 22,4)
Семяизвержение, которое не является инструментом продолжения рода, - греховно само по себе, - не важно, возбуждали вы свой пенис или нет.
Двойственность такого отношения к половому органу (необходимость здоровых "ятер" для продолжения рода - и "нечистота" семяизвержения) определяет двойственность отношения религии к половому инструменту мужчины.
С одной стороны, он должен быть в полном порядке (в интересах рода), а с другой - является источником "нечистых" излияний и "греховного падения" (в личных интересах).
Естественная двойственность отразилась и в концепте "богочеловека". Но в какой степени "человеку"-Христу присуща физиология здорового мужчины?

Для ответа на этот вопрос нужно сначала понять, мог ли в принципе герой жить половой жизнью. Потому что обладатель девственности - это только тот, кто может её лишиться. Нельзя называться девственником, если у вас нет эрекции и физической возможности для близости.
За редким исключением, в христианской иконографии мы не увидим Христа с обнажённым членом, - только явные "проекции" органа под тканью (большей или меньшей прозрачности в зависимости от сексуальной ориентации художника). Религия идёт дорогой компромисса: член должен быть на месте (мужское тело Христа полноценно), но его как бы нет, поскольку Христос никогда не жил половой жизнью и, конечно, не мастурбировал ("не эякулировал", сказали бы сексологи).
Плоть не работает как плоть, она декоративна и лишена эрекции. Член Христа - вполне декоративная деталь, не имеющая к реальной мужской физиологии никакого отношения. Это "ятра", никогда не исторгавшие семени. А значит, и огромный спектр сексуальных эмоций человека, мужская гормональная стихия, Христу, по сути, не знакомы. (Как он нас "спасает" в этом случае?).
Концепция "смирения плоти" духовным "усилием воли" кажется сомнительной, потому что Библия молчит о поллюциях подростка и сексуальных соблазнах (фантазиях) 30-летнего мужчины. Но без желаний он не может быть спасителем себя (и нас) от искушений (поскольку для него их просто нет).
С другой стороны, понятно, что нельзя "духовным усилием" прекратить производство спермы. А значит, дело не в "смирении плоти".
Выходит, что к природе "богочеловека" естественный мужской функционал не имеет отношения. Насколько Христу был доступен оргазм (в его человеческой ипостаси) - остаётся одной из богословских (и метафизических) загадок.
Прекрасный библеист и филолог С.С.Аверинцев полагал, что "Христос никогда смеялся" (а значит и не "кончал"), поскольку не мог терять "духовной концентрации", в то время как смех и оргазм всегда являются "моментами потери духовного контроля" над собой.
Впрочем, "непорочное зачатие" - не менее странная идея христианства, чем декоративный пенис молодого человека, никогда не исторгавший семени...
Возвращаясь, собственно, к "парным железам", важно понимать, что речь идёт не только о сексе. Это место производства той мужской "органики", которая во многом лежит в основе творческой "агрессии", экспансии и "проникновения" в мир.
В философском смысле, эрекция, "направленная в мир" (за пределы собственного "я") - это точная метафора творческой энергии. Творчество - вторжение в реальность, проникновение в неё, - культурная проекция оргазма, создающего новый мир. (Не случайно оргазм так близок творческому катарсису).
Друзья Бальзака вспоминали, что он был огорчён, когда механизм сублимации давал сбой и случайная поллюция мешала продолжить работу. ("Теперь придётся ждать неделю, прежде чем я смогу писать", - огорчался он). Многие спортсмены считают воздержание средством концентрации энергии перед её спортивным "выбросом". В любом случае, потенция имеет двуединую природу: сексуальное напряжение сублимируется в творческом акте.

Возвращаясь к языку, я могу предположить, что в России (как и в мире) происходит глубинный процесс нормализации сексуальности, включая лексику, которая (во многом) теряет "обсценную" специфику.
Чёткие границы разных стилей (стилевых иерархий) постепенно размываются, и ранее "запретные" слова получают прописку на страницах легальной словесности.
Словарный том, посвящённый слову "Хуй", изданный Плуцером-Сарно в 2002 году (не говоря о текстах множества писателей - от Ерофеева до Сорокина) - это часть глобального процесса по легализации сексуальности в пост-христианскую эпоху.
Международная традиция "голых вело-пробегов", нормализация наготы в городском пространстве (нагота как политический, "зелёный" и протестный инструмент), развитие "зелёной" философии (экология природного человека), развитие нудизма (включая пляжи, рестораны и отели), "сексуальные сцены" в кино, принятие сексуального многообразия и гей-ориентации, пост-религиозная антропология в целом - всё это общая глобальная тенденция.
Поэтому откровенно-сексуальная лексика (бывшая только бранной) постепенно выходит из тени (из дневников и переписки) в публичную область.
По словам Виктора Ерофеева (в книге "Мужчины"): "Я никогда не назову мужские гениталии постыдным словом член. Хуй есть хуй, и я буду писать это слово с заглавной буквы, как в слове Родина. Я вычеркиваю его из словаря нецензурных слов."
Интересно, что И.С. Кон видит в российском "камин-ауте" мата опасный симптом для общества, где "оскорбительные смыслы" проникают в культурный быт.
Он пишет: "Распространяясь среди тех слоев населения и в тех общественных кругах, где раньше мат не допускался (интеллигенция, литература, журналистика, политика, парламент), мат постепенно переходит из крайне вульгарной, непристойной зоны просторечия в разговорную и даже отчасти литературную зону. Но ведь при этом он не утрачивает своей унизительной экспрессии, своей бранности, похабности, установки на оскорбление и бесчестие. И такая стилевая карьера мата (...) означает только то, что само общество роет себе языковой котлован; его ценности, нравы, приличия понижаются до уровня блатных. (...) Стоит пожалеть об обществе, в котором мат уже не режет уха".
Думаю, это не так. Если это верно для репрессивного российского общества (с его уголовной иерархией), то совсем не верно для культуры в целом, где целый ряд "запретных" слов теряет обсценный смысл и переходит в разряд "сексологизмов".
Нормализация сексуального дискурса влечёт и нормализацию "сексологизмов" в сфере общения. (Если такого термина не существует, то ему пора появиться).
Очевидно, например, что слово "хуй", не теряя экспрессивного значения, потеряло в современном языке исключительно-обсценный (бранный) смысл и вошло в легальную эротическую лексику. Слово мигрировало в область легальных значений.
И понятно - почему. Развитие "эротического нарратива", выход сексуальности из подполья (в научном, культурном, социальном смысле) потребовало и легализации (расширения) интимной лексики.
Можно сказать по-другому: гомосексуалы и ЛГБТ-литература, которые во многом повлияли на нормализацию сексуальности в русской культуре, сильно поспособствовали замещению обсценного значения "матерных слов"- эротическим.
Именно геи (позволю себе заметить) эстетизировали "хуй" - романтизировали орган и слово, которое его обозначает. Запрос на нормализацию названия мужского органа во многом возник из потребностей гей-культуры. В гей-контексте "хуй" полностью теряет смысловую атрибуцию, связанную с властью и иерархией, которые звучат в нём в "натуральном" обороте.
В каком-то смысле можно говорить о "реклейминге" (переосмыслении бранных значений).
Парадоксальным образом, мощная стихия сексуальной революции вернула символу "власти" и "доминирования" естественный, гуманный и человеческий образ.
Нечто похожее часть гей-сообщества пытается сегодня проделать и со словом "пидор" ("манифест пидора", "пидоры мечты" и т.д.). Но это слово слишком перегружено обсценностью и не тянет на интимную выразительность. Так что, вряд ли ему светит какой-нибудь реклейминг.
Завершая тему, хочется сказать, что язык остаётся социальным зеркалом реальности. Изменение отношений к предмету - меняют и словарную экспрессию.
Очевидно, мы живём в пост-религиозную эпоху с запросом на новую гуманистическую этику и новое понимание сексуальности человека.
Поэтому подвижны и рамки словарных значений. Как и люди, некоторые слова реабилитированы и могут вернуться в общество из-за колючей проволоки (в словари и книги - как минимум).
И хотя в ущербном русском обществе мат продолжает применяться как репрессивный инструмент подавления, но сексуальность человека (в мировой культуре) остаётся полем битвы между гуманизмом и обскурантизмом, между нормализацией сексуальности - и навязыванием сексу уголовных значений и интерпретаций.
Миграция слов - это нормально, если за этим стоит нормальность. А секс, безусловно - часть человеческой нормы.

29 СЕНТЯБРЯ 2021 ALEXALEXXX

Ссылка:

Смотрите также

#ПЕНИС, #ЯЗЫК (ЛИНГВИСТИКА)

Что такое преждевременная эякуляция?

Каждый третий представитель сильного пола в течение своей жизни испытывает трудности с преждевременной эякуляцией. А это, как минимум, 30 % мужчин!

15 фото Омара Аполло и его эрегированный член на обложке "Live for Me"

Американский певец и автор песен Омар Аполло продолжает радовать поклонников не только новой музыкой, но и откровенными снимками в соцсетях. Смотрим, слушаем...

Как мастурбация помогала нашим предкам выживать?

Мастурбация относительно широко распространена среди различных видов животных и, по всей видимости, особенно среди приматов, включая человека.

Стив Гранд в клетке целомудрия: откровенный снимок вызвал волну обсуждений!

Мастурбация - двигатель эволюции, выяснили британские ученые