 |
|
Глаза
Прекрасно знал, развратный мальчишка, чем хлопать и как улыбаться....
 Он не моргал. Он томно и плавно, доканывая непокорного, не сдавшего разумные опасения на хранение к подзаборному забулдыге, плавно и томно три раза прикрывал глаза, опуская и поднимая ресницы, а, увидев, что понят, но не совсем, больно тупой дядька попался, на пояс, чуть ниже, чем следовало, ладонь положил... Рядом с ухом вдруг вырос и очень вежливо, даже вкрадчиво, совсем не настаивая, попросил, скажем, пятак, или пятерку, или же пятьдесят, хорошо, пусть будет пятьсот - цифра совсем не важна, разве что конкретизирует пространство и время - попросил на еду. "Я без кошелька, без наличных", - не раздумывая, отмазываясь, к слуху взгляд подключая. Не глянул бы - не терзался, прокручивая: дурак или, несмотря на искушение, правильно поступил. Из юного тонкого обычного тела, из симпатичности славной, сквозь гам, мельтешение, из рутинности прямо, в упор, искрясь, возникли глаза, заставляя обо всем в мире забыть, глаза, на которые глядя, хотелось ласкать их вознесшую плоть, целовать губы под ними, делать всё, что угодно, что делают с юношами всегда и везде, но исключительно то, что не заставляет от этих глаз оторваться. У мальчишек неотразимо невозможных глаз почти никогда не бывает. Улыбка - случается. В таких глазах пропадаешь, их распахнутость поглощая, и сквозь нестерпимость бесформенно скрытая плоть от крошечных движений твоих обретает искомую форму. Так скульптор из глины жизнь добывает, теряя представление об окружающем мире. Пятьсот? На еду! Без кошелька. - Тогда что-то купите, - чуток вкрадчивости добавляя. И правда, почему не купить? Не жалко ведь! А глаза! Через дорогу - всё что угодно. Весь фастфуд неизменный. - Пиццу? Голос рядом, на угощение не претендующий, но едой приятеля озабоченный. - Можно шуарму? Как бы вопрос, на самом деле и просьба и утверждение. Вспоминая, знак вопроса снимаем. Какой поставить раздумываем, к решению не приходя. - Идем. Шуарма - уже не пятак, и не десятка, как пицца, но что скаредно копейки считать бездонностью оглушенному. Нет, и это поправим. Не бездонностью - единственностью, остальное всё затмевающей. Идем. Футболка, подмышки, словно тайную тайну, скрывающая, брюки в обтяжку по моде времен различных, веков разнообразных. Идет, ничем не вихляя. С такими глазами вихлять ни к чему. Идем. Оказалось, с ним не только пацан, но и девчонка. Оба какие-то неуклюже приземистые. Пацан слово-другое роняет, она персонаж бессловесный. Оба умением завязать со взрослым (не первым, видимо, встречным) беседу (к тому же результативную) явно любуются, его безоговорочное лидерство без тени сомнения признавая. Идем. Я в туманном бессилии, как сказал бы знаменитый писатель, в мреющей мути, ногами перебирая, сдерживаюсь - на него не смотреть. Грохочущая, кипящая улица, охочая до скандалов. Он: сомнительно, что возраст согласия переступил. Я к себе очень внимателен: взгляд, походка и прочее, словно после дозы изрядной. Заходим вдвоем. Команда на корточках примостилась у входа. К стойке идем, где крутятся огромнобрюхие мясники-продавцы. Здесь серовато, мутновато, груда резаных помидоров бледна, красновата, огурцы зеленоваты, всё блекло, словно вошли - и от взгляда василиска всё, что до нас мясно полнокровно кипело, за фастфудные края переливаясь, повыцветало. - Любите мальчиков? Напрямик, напролом, дерзко, нимфетно, ледокольно лед разверзая, захлестывая удавкой, похоже, не слишком об этом задумываясь - в ожидании, пока разберутся с предыдущим мясолюбивым клиентом, стоящим в очереди здравомысленно и законопослушно. - Нет. Однозначно. Не знаю, может, у кого-то колени подкашиваются, у меня - подогнулись, едва не упал, успев за спинку стула, которого не было рядом, отчаянно ухватиться, только после этого очки поправляя. А что в фастфудовском окружении, где мясо, овощи и клиенты совокуплялись потно, неистово, безобразно, что еще мог я ответить? - Сколько тебе? Ответил - правда или нет, не разобрать - к возрасту согласия полгода добавив, сделав намек на полуулыбку и прибегая к главному оружию своему. Он не моргал. Он томно и плавно, доканывая непокорного, не сдавшего разумные опасения на хранение к подзаборному забулдыге, плавно и томно три раза прикрывал глаза, опуская и поднимая ресницы, а, увидев, что понят, но не совсем, больно тупой дядька попался, на пояс, чуть ниже, чем следовало, ладонь положил. Призывно хлопал глазами, слегка улыбаясь, чуть-чуть завлекающе, немного язвительно. Прекрасно знал, развратный мальчишка, чем хлопать и как улыбаться. Хлопая глазами, он мной овладел. Без ласк, без поцелуев, без увертюры, пусть самой краткой, всё - сразу, стремительно, бурно, сполна. Не понял, как и когда мы разделись. Даже голым его не увидел. Еще не взбухшее, как люблю, в горсти не сомкнул, податливой мягкостью наслаждаясь. Швырнул на кровать, расставил, ввел, навалился тяжестью небольшой, пронзил и внутри меня, не давая дышать, блаженно заерзал. Теперь мне устоять бы в этой фастфудочной, сквозь дымку наслаждения тщательно одетого и выглядящего безукоризненно джентльмена изображая, знающего, что в раба своего слуги превратился. Глядя, не всяк догадается, что джентльмен у знаменитого укротителя научился в себе скакуна того же мастера сдерживать. Мысли - комками. Ощущения спутались - эти водоросли не расплести. Реальность надвое разделилась. Он хлопает глазами - в лицо мне, в упор. Это я вижу. Он сзади - трется, подлаживается и проникает: это я ощущаю, шума не слыша, не вдыхая запаха мяса. И где-то рядом собачонкой забытой трется желание овладеть: перевернув, увидеть глаза, а под ними крошечный сгусток юной плоти прекрасной. Как друг к другу приникли? Какой Магритт сумел, посмел совместить? Ни рта, ни губ. Как же освободит меня от безумия, даровав неистово судорожное от всех добродетелей и грехов искупление? Еще переверну - тоже глаза? Во рту пересохло - нечем смочить. Навек останусь с желанием разрывающим? Деться от него мне куда? Как освободиться мне от того, с чем жить никак невозможно. Пополам, нет, на куски мелкие разрывает. Его взгляд, изымающий душу, приглушая звуки, туманя зрение, всех чувств остроту отымающий, меня вместе с миром в хаос возвращал, чтобы не словом, но блеском зрачков, лучащимся светом я вместе с миром был создан. А уж кому и как свет творящий достался - тайна, которую не постичь, таинство, в которое не проникнуть. Господи, разум мой, хоть на малость краткую отними. Даруй познать заблуждение! Срезанные ошметки мяса на горячую поверхность швырнули - до готовности довести, и они в дымном пару зашипели, безумие мольбы возвещая, жир, словно слюни бесстыжая собака, урчаще спуская. Чего он хочет, столь явно лолитствуя? Денег? Внимания? Может, для завсегдатаев этого мясного притона его выход на сцену привычен? Мизансцена давно не меняется, только в амплуа простака каждый раз актерствует новый? Чего тебе надо, глазастый тонкокостный малыш с круто выгнутой попкой, как у флорентийского Давида, из бронзы и желания отлитого Донателло, самого шаловливого из всех флорентийских Давидов? Провоцирует, заманивает - шантажировать, глазастый мой негодёныш? Неосторожное слово - команда набросится, завизжит, заверещит, заорет, фастфудную толстобрюхость, желтую, жирную, на помощь себе зазывая. Лучше на этом месте подохнуть, чем в подобное вляпаться. А мертвому и сам Давид даром не нужен. Даже самый глазастый. Черт бы побрал эти предложенные судьбой жирно многолюдные обстоятельства. Стоим. Жарится. Жадные запахи. В единый миг секунды прессуются. Что делать? Прочитать в глазах! Зеркало души! Кто такое придумал, а, придумав, какого черта сказал? Туман. Дымок. В огромных глазах, от лица отделившихся, ничего не читается. Ничего, кроме словечек, с которых пошлость только голос Лещенко способен и то не до конца соскрести. Кто вас полюбит, Тот потеряет навсегда И сердце и покой. - Дадите свой телефон? Похоже, раньше вопрос последней надежды задавать ему не приходилось. Мелькнуло: скажу да, первый раз - блаженство познания, второй раз - прекрасно, третий - великолепно. А потом - глупые разговоры, бесчисленность просьб, и как бы самого страшного не приключилось. - Нет. Что хочешь, заказывай. - На троих? - На троих. Соображая, как бы себя самого одурачить, чтоб опасения в тяжелом запахе мясном растворились, чтобы, перескочив через фастфуд, само собой это случилось. Без сопения, тяжелого дыхания, всяческой слизи и прочих неловких физиологичностей, омрачающих восторженное удовольствие. Чтобы ко мне, стоящему у окна и всматривающемуся в движение облаков, он в белом приблизился узко, змеисто, извилисто, одежды снимая. Сперва, взметнувшись, футболка на пол ложится. Затем обувь с ног исчезает. Брюки, распарываясь по заднему шву, сзади его обнажают. И вижу, слышу, осязаю, вдыхаю тонкую глазастую плоть: руки воздеты, птенчик с остреньким клювом мечется между ног. И над всем этим, сквозь всё это - глаза, их не буду описывать: не сумею. У мальчиков таких не бывает. У него как-то случились. Расплатившись, вышел, выдираясь из музыки, посетителей завлекающей. За спиной ножи продолжали сверкать и звуки дробиться. Пацан из команды вдогонку спасибо сказал. Она промолчала. Глаза я унес. Остальное, как у других? Совершенно неважно. Судьбу нетрудно ему сочинить. Родители давно разбежались. А ему бежать не от кого, да и куда? Ночью не мог долго уснуть. Сна не было - считай хоть слонов, хоть черепах. Приходить не хотел, видно, боялся, что насыщу его пародийными сновидениями, действительность безбожно коверкающими. Только перед рассветом стало туманно, и сквозь спасительную темноту внезапно пробилось: птичий клювик, похожий на человечий, вместо крыльев - глаза, налившиеся желанием, то ли сжалившись, то ли глумливо. И пронзительность камнем, скоровзорным Давидом пущенным в тяжеловзглядого Голиафа, медленно летит в меня бесконечно. И пока плоский, как юношеский живот, камень летит, на месте мясного блудилища вижу поляну, на поляне - костер, у костра - глазастого друга, глядящего на меня преданно и вожделенно, взглядом своим умоляющего войти с ним вместе в сторожку - для любви, для слияния, для сладкой дрожи медового вожделения. Благодарение усталости, в конце концов, я всё же подневольно уснул. Просыпаться, вспомнив, что эти глаза больше никогда не увижу, совсем не хотелось. Но подняться пришлось, от себя вчерашнего мучительно отделившись.
30 ИЮЛЯ 2019
|
М. ЗЛОЧЕВСКИЙ
|
  МОБИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ
Магазин Sexmag.ru
|
|
Настоящий ресурс может содержать материалы 18+
|
* КВИР (queer) в переводе с английского означает "странный, необычный, чудной, гомосексуальный". |
