 |
|
Двадцать келий
Осенью, когда опускались тяжелые облака, дышать в монастыре было трудно.
 Мелькнуло: когда отец явится, пусть отрок останется, но что с кельями делать, растет, негоже жить ему с костоправом, заметил, когда братья мимо кельи их проходили, прислушивались. Зато весной светло и привольно. Молилось осенью тяжело: слова, лишь задуманные и уже произнесенные, не поднимались, но, медленно умирая, мухами кружили на месте. Зато светлой весной срывались, неслись, стремительно возносились. Из долины монастырь виднелся едва заметным серым, коричневатым, черным в зависимости от времени дня и года пятном. Несмотря на трудную жизнь в горном монастыре, попасть в него было трудно. Спокон веку было в нем двадцать келий, и когда обитатель одной уходил на погост сразу за церковью, сложенной из базальта, перед монастырской стеной, келья пустовала недолго. Самый молодой из насельников спускался к дороге и, дождавшись проезжих (хорошо, если ждать приходилось лишь несколько дней), передавал с ними письмо, и через месяц-другой - в долине бушевали грехи, замолить которые желающих было немало - в освободившейся келье появлялся новый хозяин. В следующий раз, это могло произойти спустя долгие годы, тогда уже он спускался с письмом, призывавшим взойти на гору нового брата. За тысячелетнюю историю монастыря он был тридцать седьмым его настоятелем. Братья и отцы-настоятели жили здесь долго: усердно молились, много трудились, были праведны и неприхотливы, монастырские стены были крепки, чужие не добирались, известия из долины доходили нечасто, да и не слишком братию волновали. Нет, последнее слово никак не на месте: волнения, страсти мирские, словно волны, какими огромными ни были, до стен не докатывались, лишь самые мощные устало ластились, как котята, у базальтовых глыб. По преданию основал монастырь правитель тех мест, долины и гор, князь, поэт, музыкант, внезапно для окружающих и народа оставивший трон. Постригся и стал настоятелем монастыря, который построили на горе, самой высокой в его прежних владениях. На крошечном плато, на самой верхушке горы, рядом с источником целебной воды построили церковь и двухэтажное здание: на втором этаже двадцать келий, на первом - трапезная и кухня, под которой подвалы для провизии и вина. Снаружи церковь и здание черны, словно монашеские сутаны. Такой была б и церковь внутри, коли бы не странная воля, говорили, прихоть отца-основателя. Фрески рассказывали о Давиде, влюбившемся в Вирсавию, увидев на крыше дома, и, согрешив, сделавшим ее своею женою. Со временем не подновлявшиеся краски поблекли, веселое многоцветье покинуло стены, так что не знавшим, что нарисовано, знаменитый сюжет распознать было трудно. Настоятелей братия выбирала обычно из молодых, чтобы избранный служил Господу долго, древние порядки храня. Конечно, не самого молодого, недавно пришедшего. Когда его предшественник ушел за церковную стену - внутри никого, даже самых праведных, не хоронили - большинство братьев были стары, некоторые из келий не выходили, самые молодые, в том числе он, прислуживая, им жить помогали. Одним словом, пришлось выбирать из двух самых младших, пришедших в монастырь почти в одно время. Выбрали его, и соперник затаил злобу, себя считая достойней. Вначале думалось, постепенно все сгладится, злоба исчезнет, вылетит ясной весной вместе с молитвенным словом за толстые своды, но оказалось не так. Тяжелые взгляды жгли спину, поклоны казались лишь началом движения: распрямится и снизу вверх головой в подбородок, как часто в детстве случалось в местечке у слиянья двух рек. Вначале, как наваждение, отгонял, но время шло, взгляд жег все сильней. Постепенно с мыслью он сжился, а, может, мысль с ним сжилась: надо соперника из монастыря отослать. Как? Тысячу лет монастырь покидали, только уходя за церковную стену, которую нынешним летом, откладывать больше нельзя, надо обязательно укрепить, для чего найти мастеров, надежных и честных. Господь удачу послал. Весной на дорогу был отправлен соперник, самый из братии молодой. Были разосланы письма, и уже в начале июня в монастырь пришли мастера. Их было десять, длинноносых, с остро выступающими кадыками, черных, словно монастырский базальт, и светлый отрок, сын главного, недавно овдовевшего и взявшего с собой старшего сына. Сколотили домик у самых ворот, там ночевали. Вставали засветло, молились коротко, работали споро и к концу лета работу закончили. В последний день, когда собирались, случилась беда: отрок поскользнулся, с обрыва упал, хорошо, за куст зацепился и не разбился, ногу лишь подвернул. Соперник был костоправом, он вправил ногу, но идти отрок не мог. И отец остаться не мог: младшие под присмотром соседки, которой обещано вознаграждение. Решил, хоть против правил, мальчик останется в монастыре, пока отец, уладив дела, за ним не вернется. Светловолосый, с носом прямым, был отрок похож на белого вороненка, занесенного бурей в черноволосую, горбоносую стаю. Куда поселить? В монастыре двадцать братьев и двадцать келий. Само собой получилось, поселился у костоправа. Вскоре оправившись, отрок стал со всеми молиться, и нередко братия затихала, вслушиваясь в ангельский голос, не вязавшийся с набирающей мужество плотью. Рослый, широкоплечий, сын каменотеса, целое лето помогавший в тяжелой работе. Братия к нему привязалась, он был услужлив и, не имея специального послушания, всем по очереди помогал. Тосковал по задерживающемуся отцу, сестрам и братьям, а когда мать поминал, будто на лике иконном, мироточащем, слезинки-жемчужинки появлялись. Была осень с тяжелыми, к земле пригибающими облаками, но, в отличие от былых лет, в монастыре было светло, молитвы поднимались по-весеннему радостно, возносимые ангельским голосом. Мелькнуло: когда отец явится, пусть отрок останется, но что с кельями делать, растет, негоже жить ему с костоправом, заметил, когда братья мимо кельи их проходили, прислушивались. Как-то и сам шаг замедлил и, ничего не услышав, отпрянул, обжегшись, и больше не приближался, а когда не пройти рядом было никак невозможно, твердил слова древнего инока: услаждающийся и говорящий с отроком уже любодействовал с ним в своем помысле. Оставить все, как есть, невозможно, и назавтра костоправ пошел с письмом на дорогу, с прохожими отослать, передать отцу, чтобы за сыном явился. После вечерни и разговора с келарем об обновлении фресок решил по дороге заглянуть в келью соперника, отрока навестить. Дверь приоткрыв - стучать было не принято, лишь слегка приоткрывали, давая хозяину знать - узрел видение ангела. Грубого сукна рубашка в руке - облачиться, стоя на цыпочках перед иконой, тянется, вьется, взлетая, и в свете свечи, очерчивая, дрожит тетивой напряженная линия, твердая и не детская, светится от головы к плечу, резко вниз уходя, чтобы, нежно круглясь, удлинится, в темноте исчезая. Через несколько дней костоправ вернулся с ответом: на отца камень свалился, в землю впечатав, малышей соседи сердобольные разобрали. Отрок принял весть внешне спокойно, словно речь шла не об отце, то ли за несколько месяцев от прежней разноцветной жизни отвык, то ли новая, черно-белая, монастырская полюбилась. Тогда в келью он не зашел, прикрыв дверь бесшумно. Ночью ангел явился. Встал, молился, читал псалмы, моля отпустить. Стоя на цыпочках, ангел взлетал, маня, искушая, за собой зазывая. Встречаясь, делал вид, что, в мысли свои погруженный, его не замечает. Во время молитв слух замыкал: ангельский голос все сильней становился, достигал мощи и высоты, в небеса увлекающих, и такой красоты, ради которой дикий грех совершают. Удалил все соблазны, но мучения не проходили бесследно: ловил тревожные взгляды, которыми братья его провожали. Обет нарушая, часто проходил мимо кельи соперника, шаг замедляя. Там было тихо: соперник и отрок, как подобает добрым монахам, были немногословны. Но ему и слышать было не надо. Если монах умело чувства скрывал, то отроку не всегда удавалось: то взгляд, преданный, нежный, его выдавал, то движение пальцев: те, словно крылья бабочки, трепетали рядом с взрослой ладонью. Написал письма в долину с просьбой взять отрока: сердобольным Господь прощает грехи, милостивых награждает. Никто на призыв не откликнулся. Всю неделю к келье соперника не приближался. Всю неделю ночами мучили бесы, боролся молитвами и псалмами, твердил отцов церкви, а днем делами, как мог, занимался. Все чаще вспоминал царя, псалмопевца Давида, пославшего воина на смерть, чтоб его женой овладеть. Мысль отгонял, даже имя Давида запретил себе вспоминать. Но ломался запрет, когда ангела видел. С тех пор, как церковную стену поправили, прошел уже год. Весна была тягостной, мрачной, словно тяжелая осень, которую ждал отец-настоятель со страхом. Не зря. Еще раз отправил призыв отрока приютить. За год вырос, адамово яблоко заострилось, верхняя губа опушилась, но сильный голос оставался ангельски чистым, хотя и проскальзывала нотка-другая, напоминавшая о темной губе. Во сне являлся Давид, снедаемый похотью и на смерть посылающий воина. Осенью и зимой на дорогу без особой нужды не посылали. Погода в горах переменчива, в горах в это время опасно. Но не вынес - монаха послал, самого молодого, самого сильного, костоправа-соперника. Через неделю тот не вернулся. Труп нашли через месяц. В монастыре отрок остался.
12 ФЕВРАЛЯ 2021
|
М. ЗЛОЧЕВСКИЙ
Смотрите также
 #МОНАСТЫРЬ
|
  МОБИЛЬНАЯ ВЕРСИЯ
Магазин Sexmag.ru
|
|
Настоящий ресурс может содержать материалы 18+
|
* КВИР (queer) в переводе с английского означает "странный, необычный, чудной, гомосексуальный". |
