КВИР - Букет

Букет

(новелла-психодел, состоящая из новелл). О детях, которые хотели взорвать взрослых, о маленькой девочке, которая повстречала неправильного дяденьку, об одиночестве и любви...

Может потому и не находит нас рука Господа, что боится оставить темный след в тоннелях наших душ?

В некотором царстве, в некотором государстве, в маленьком захолустном городишке жили-были дети. Конечно же, у них, как и у всех детей в других городах, городках, да, наверное, и в селах, были родители. И вот решили как-то дети поубивать к чертовой матери всех взрослых. А что? Конфеты лопать до отвала не дают - раз, гулять допоздна не разрешают - два, ну а три, четыре, пять - это уже само собой решится - не все дети еще и до трех считать умели. Но возмущены были шибко. До предела!

Собрались они на совет у песочницы и давай предлагать, что со взрослыми делать, как поступать, чтоб ни одного старше двенадцати лет не осталось. Тут, кстати, и причины новые нашлись, только не все говорили - "третья, четвертая, пятая" - некоторые - "еще одна". И насобирали таких причин где-то около тысячи - отдельную книгу написать можно, да только не все писать умели.

Ну, с причинами разобрались, стали искать способы, как же все-таки всех взрослых-то разом укокошить, чтоб ни одного не осталось, а то еще надают по попе, да в угол поставят, ежели выживут. "Вот-вот, ежели выживут, - крикнул Гоша, пацан лет эдак семи-восьми. - Значит надобно найти такой способ, чтобы всех и сразу. У кого какие идеи?" Гоша, кстати, парень был очень смышленый и, наверное, поумнее многих десяти-двенадцатилетних лоботрясов.

Стали они думать, что бы такое сотворить. "Может травонем, мой папа - директор завода, где краску делают, у него отравы этой - хоть на тыщу, хоть на миллион" - тараторил Гена. "Нет, нет, лучше всего рвануть, - закричала Маша, - взрывчатку кинуть - оно как бабахнет - костей не соберут. Мой папа завсегда рыбу в пруду глушит - так прям вся и всплывает кверху животами - хватай, да в ведро". "А может их лучше сжечь, - предложил Ваня, - мы на шашлыки как поедем, бывало как запалим, так потом пол леса сгорит - даже в новостях про нас показывают, только не говорят, что это про нас, но это про нас, просто мы хвастаться не любим, стесняемся признаться, что про нас, но это про нас". "А может лучше пострелять всех как собак бродячих?", - раздался вдруг писклявый голосок. Все оглянулись. Ах, это Женька, маленький Женечка, он недавно только говорить толком научился, а уже вон как здраво рассуждает!

"Молодец, малый, хорошо говоришь, мы это учтем", - как можно басовитее рявкнул Гоша. И дискуссия продолжилась. Мальчики кричали "Раздавим!", девочки визжали "Порежем!", кто-то предлагал душить, кто-то топить.

Но тут вдруг послышалось из окон домов: "Маша, иди кушать", а вслед за этим: "Ваня, домой, обед стынет", а потом еще и еще полилось разноголосьем: "Гена, иди обедать, Вася, бегом домой". "Да что ж это за напасть такая - и поговорить не дадут", - завозмущались дети, но решили пока, дабы не выдавать своих тайных замыслов, спокойненько и без шума пойти и покушать. А вечером собраться в условленном месте.

"Хотят нас заманить на замануху, но нам такие интересности не интересны, простите за тавтологию", - деловито заявил Гоша и вся детвора разошлась по домам. Молча, ни слова не говоря удивленным родителям покушали, так же молча легли спать. А вечером вереницею потянулись к месту сбора. Но было одно Но, большое НО! Собраться то решили, а вот место сбора не оговорили. И пошли детишки в плащах да пальтишках кто куда, разбрелись по округе, по некоторому царству-государству, по континентам. Ни один из детей того захолустного городка домой не вернулся. И никто никогда из горожан не видел больше злополучных ребятишек.

А взрослые... взрослые умерли. Все до одного. От старости... и от одиночества.

Какая белая и пушистая эта перина! Как нежна она и как чиста! Господи, как неуютно было там, на земле! Но я поднялся над землей - над ее суетой и бренностью, печалями и страхами. И там внизу осталось все, что когда-то держало. Листва, стебли, ветви, корни... Я стал свободным, и крылья развернулись подобно распустившемуся цветку.

Я взлетел над землей, взмыл над границами, наполнился свободой, как смыслом. И смыслом, как свободой. Все мои мысли, объятые когда-то нежным, но цепким стеблем, произрастающем из самого центра земли, обрели теперь свободу. Я взлетел как птица и нашел эту сладостную негу, это величественное ложе среди поражающей чистоты лазурного неба - ласкающее даже мое сердце своими ажурными пушинками, облако.

И теперь, глядя на словно сонную, застывшую в суете и нелюбви землю, я даже почти не вспоминаю ту обжигающую, соленую как море слезу, которая разорвала мое сердце, вырвав из него еще только зарождавшиеся крылья. И как я холодными, синеющими от ветра окровавленными руками закрывал, заживлял рану, зияющую в груди и убаюкивал, ласкал и лелеял эти нежные крылья. Белые с тонкими розовыми прожилками незабытых снов, не развернувшиеся, они напоминали бутон яблоневого цветка. Я ласково согревал их своим дыханием и трепетно гладил эту нежную плоть. И вот они ожили, я услышал их глухой пульс. О, это был поистине сказочный миг! Нежный бутон развернулся как гигантский, непреодолимый в своем желании жить цветок. Затрепетали на ветру пушистые белоснежные перья, все сильнее запульсировала кровь в жилах... Я обрел свободу. И свобода приняла меня.

Будто повинуясь неведомому, заложенном в подсознание самой природой, инстинкту или ритуалу, я поднял руки к небу и одним рывком крылья рванулись вверх и прилипли к моей спине между лопаток. На мгновение я почувствовал боль, но лишь на мгновение... Вот... я свободен. Крылья подняли меня вверх, мне даже не пришлось прилагать каких-либо усилий. Я лечу!

Я достиг облаков!..
Сколько раз я поднимал глаза к небу и мечтал о том, как хорошо было бы окунуться в этот молочный пух, возлечь на это священное ложе и забыться в покое и блаженстве! И теперь я здесь, среди небесных одуванчиков, а серая, нелепая земля - там внизу. И мне нет никакого дела до того, что происходит среди этой вечной толкотни и суеты.

Как прекрасно это зефирное ложе! Как величественно убранство неба! Огромный цветущий одуванчик Солнца и тысячи, миллионы уже отцветших одуванчиков - облака. А вдали - миллионы и миллиарды таких же ярко горящих, как Солнышко, одуванчиков, но все они кажутся такими маленькими, некоторые даже мельче макового зернышка. И все это рядом, я рукой могу дотянуться до рядом проплывающего облака, могу перепрыгнуть на него и так весь день кататься по небу, задыхаясь от восторга. Это просто сказка!...

Выбившись из сил от веселья, я, усталый, упал на полюбившееся мне облако и погрузился в сон. А вверху надо мной все так же резвились, играя с ветром пушистые облака. В лучезарной беззаботности, переливаясь на солнце, они плавали по небу туда-сюда, туда-сюда.

Я забылся в сладкой дреме. Но вот одно из облаков ненароком взглянуло на серую землю с копошащимися на ней вечно суетными людьми. И от этого мимолетного, ненароком брошенного взгляда потускнело нежное сердце беззаботного облачка и пролилась слеза. Скатившись по пушистым его краям пала она вниз. Как будто время застыло от этого. Вдруг застыл, замолчал ветер, замерли солнечные лучи. И только одинокая слеза продолжала свое падение, медленно и неумолимо приближаясь к недвижимой земле.

И на этом слезном пути не было ничего, что бы могло стать преградой для этих осколков взглядов неба, растворенных в безверии слезы. Ничего, кроме такого, же как и другие, облака. Моего излюбленного облака. Облака, которое приняло меня в свои объятия и так бережно хранило мой покой. Облака, с которого я хочу начать свой старт в новую жизнь - жизнь без страданий и боли, без печалей и отчаяния. Облака, с которого начнется мое путешествие по неизведанным еще закоулкам прекрасного мира, о котором там, внизу на земле даже не догадываешься. Только это облако было преградой на слезном пути.

... ... ... Я сразу почувствовал резкую боль в груди, как будто кто-то огромным кинжалом пронзил меня до самого позвонка - это вонзилась в меня одинокая слеза поблекшего облака. Слеза от изведанной серости и суетности, незнакомой прежде небожителям. Я попытался подняться с мягкой перины, но не смог даже пошевелиться. Не смог даже вдохнуть на полную грудь. Дыхание перехватило и я почувствовал себя беспомощнее ребенка. Это ужасное чувство непреодолимой тоски, безграничной безысходности - чувство беспомощности. Как нелепо! Теперь я прикован к облаку. Теперь я в небе, среди свободы. Но не свободен. Я пригвозжен к облаку. ...К возлюбленному мною облаку.

... ... ... Надо мной всегда облачно...

Теперь ты знаешь, что такое любовь?
Теперь ты знаешь, что такое одиночество?
Это не тогда, когда ты один. Ты можешь быть окружен сотней, тысячей людей, и не просто людей, - это могут быть твои друзья, родственники, близкие. Но и среди них ты одинок. И все твои близкие далеко не близки твоим мыслям, душе. Да, ты не один, но ты одинок.
Я знаю, где истоки тех магнитных рек, которыми бывает окутана душа, в которых захлебнулась свобода. Я никогда тебя не отпущу... Я никогда тебя не впущу. Ни в дом, ни в душу.

Твои руки навсегда скованы ожерельем страсти. Ты - пленник и никогда не станешь свободным. Легионы моих жарких слов, армии дыхания, копья и колесницы моих мыслей поработили тебя. Я никогда тебя не оставлю. Ты пьянеешь от горя, сходишь с ума от одиночества, не находишь себя. Но я всегда приду к тебе на помощь. Я дам тебе надежду. Разве надо нам искать повод, причину, зацепку... да все, что угодно...?
...Ты тонешь и я снова направляюсь к тебе в своей ветхой лодке. Беда в одном. У этого моря нет берегов. Мне не к чему пристать, чтобы дать тебе приют. Моя убогое суденышко не выдержит двоих. Единственное, что я могу - выловить из воды, вдохнуть в твои легкие свое дыхание и отпустить. И ты снова будешь барахтаться в безысходности, задыхаясь от вечной борьбы, захлебываясь страхом и отчаянием.

Вот ты вскидываешь руки вверх и с силой погружаешься в воду. Темные потоки с радостью расступаются, чтобы принять твое измученное борьбой тело. Думаешь, они тебе помогают? Я наблюдаю за тобой и уже в который раз ты пытаешься сделать это. Еще мгновение, и твое тело навеки останется в воде. Ты никогда не поднимешься над бездной. Но нет, я не позволю тебе сделать это, я же рядом. Я никогда тебя не оставлю. Я всегда буду с тобой.
Ты пытаешься оттолкнуть мои руки, погружаясь в воду, вдыхаешь ее полной грудью... Глупышка, тебе не удастся уйти. Любовь бессмертна. Помнишь, я обещал, что никогда тебя не оставлю. Так и будет. Мы всегда будем вместе. Я никогда тебя не отпущу. Вдох, толчок, еще вдох и снова толчок... Вот, вот ты снова начал дышать... Твои губы шевелятся, но голоса не слышно. Я читаю по губам: "Господи"...

В тяжелую минуту мы всегда вспоминаем о Боге, о Высшем, о Вечности. Только почему-то боимся этой вечности. Но Бог и есть - любовь. И только он направляет наши стопы на путь праведный. Мы идем, ведомые любовью, в неведомый мир и пытаемся рассмотреть в темноте. И в темном тоннеле от факелов нашей любви нам иногда достается лишь копоть. Но даже на ней мы пытаемся начертить имена любимых. А на наших ладонях навсегда остается темный след копоти. Нам уже нет дороги в рай, нам не позволено прикасаться к святым, чтобы не запятнать их белоснежные одежды.

Может потому и не находит нас рука Господа, что боится оставить темный след в тоннелях наших душ?

Ты беззвучно плачешь и дрожишь. От холода, бессилия, напряжения и отчаяния. И кажется от этого холодное море станет еще более бездонным. Твои глаза полны ненависти, но ты просто не понимаешь, насколько выше всех наших хлопот то единственное вечное и непобедимое чувство, которое заставляет нас сжигать наши души. Оно непреодолимо. Это любовь. Разве не о ней ты мечтал, разве не она нужна тебе больше всего на свете? Больше воздуха и света, больше жизни. Разве не она? Теперь она навсегда с тобой. Не потеряй ее. Не променяй. Ни на воздух, ни на свет, ... ни на жизнь.
...

Теперь ты знаешь, что такое любовь?
...У этого моря нет берегов.

Жил-был как-то один дяденька. И этому дяденьке очень нравились молодые девушки. Точнее даже не молодые девушки, а молоденькие девчушки. И даже не молоденькие девчушки, а маленькие девочки. Ему хотелось дотрагиваться до них, гладить, а дальше даже сказать страшно. У него была жена и трое детей. Но все три - мальчики. И он захотел, чтобы родилась девочка. Но у него опять родился мальчик. А потом еще и еще. Так родилось у него целых двенадцать мальчиков. Это к уже имеющимся троим мальчикам. А это хлопоты, заботы, а потом сразу и стресс. А времечко плыло...

От этого ему еще больше хотелось дотрагиваться и гладить маленькую девочку. Даже малюсенькую. И вот, наконец, родилась у него дочка. И как только родилась у этого дяденьки девочка, так сразу и стала ему нравиться. Ему хотелось дотрагиваться к ней, гладить ее, а дальше даже сказать страшно, чего хотелось этому дяденьке. Тетенька, жена этого дяденьки, готовила кушать, убирала, стирала, купала детей. А дяденька, когда тетенька-его жена купала мальчиков, сидел под телевизором. А как только тетенька-его жена начинала купать девочку, все время искал повод войти в ванную и посмотреть. То за кремом заходил, то за ножницами, то просто в зеркало посмотреть.

А тетенька-его жена каким-то образом вычислила, что дяденьке нравится, но как-то не так нравится их маленькая дочка, поэтому она начала возмущаться. И тем более, когда дяденька сам захотел купать малышку-дочку, - даже кричать начала и из ванной выгнала. Дяденька тогда вышел, но злобу затаил. После того тетенька-его жена три раза случайно чуть не отравилась, два раза ее откуда-то чуть было не прибило кирпичом и один раз сама чуть было не задушилась. Но вот когда она чуть было не задушилась, но не додушилась, а осталась живой, она некоторое время болела и дяденьке пришлось самому готовить кушать, стирать... и детей купать. Впрочем, до последнего дело не дошло, потому что ему надоело готовить кушать и стирать, и тогда он вызвал бабушку. А о маленькой девочке покамест оставалось только мечтать. А времечко уплывало....

После этого дяденька решил, что ему теперь должны нравиться только чужие маленькие девочки. И стали они с тетенькой-его женой жить счастливо, и никто уже даже подумать не мог, какие у дяденьки нехорошие желания, и уж тем более какие ужасные у него планы. А планы у него уже появились. Каждый день он ходил к зданию садика на соседней улице и выжидал там, надеясь, что какая-нибудь маленькая девочка выйдет за территорию двора. Тогда он возьмет ее за ручку и поведет в сквер рядом с детсадом. А затем поведет на аллею в сквере, а затем - в заросли сирени на аллее. И только на следующее утро, а может через неделю, а если повезет ему, но крупно не повезет девочке, то и через месяц, а может и больше, девочку найдут. А может и найдут не девочку, точнее не всю сразу, а только эту самую ручку.

Но для этого нужен очень острый нож или топорик, или хотя бы пилка. А таких инструментов у дяденьки не было. Да и не планировал он так уж обязательно разрезать или распиливать девочку. Ему хотелось только дотрагиваться, гладить. Ему нравились маленькие доверчивые и наивные девочки. Когда он только принимался думать об этом и мечтать, сразу было видно, что ему правда нравятся его мысли и мечты. Но времечко уже вообще линяло не знамо куда!..

И вот однажды возвращался он с работы и, как обычно, остановился в сквере возле школы в надежде подстеречь какую-нибудь одинокую маленькую девочку. Но все маленькие девочки шли домой кто с мамой-папой, кто с бабушкой-дедушкой, кто братом-сестрой, а Аллочка из соседнего подъезда даже с соседской теткой, которую мама Алки уговорила сегодня забрать свое дитя, потому как сама была чем-то жутко занята. Так что встретить маленькую девочку и при этом еще и одинокую оказалось ох как трудно. Но дяденька решил все-таки подождать еще, нельзя же так просто сдаваться, если есть мечта, цель, надо достичь ее, чего бы это ни стоило.

Уже руки у дяденьки дрожали от нетерпения, а глаза горели, как у бешеного. Верный, кстати, признак всяких разных дядек с нехорошими желаниями.

"Если только захочу, и луну я проглочу", - вспомнил дяденька слова из сказки. И тут же вспомнил слова из песни - "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью", - это предыдущая цитата, которая из сказки была, навеяла. "А что, какой-то или древнеримский, или древнегреческий, или древнерусский, или кельтский, или готский то ли политик, то ли оратор, а может философ или полководец вон волны перекричать или переговорить, а может быть и перешептать (предположим упражнение такое) пытался для чего-то там и чего-то все-таки достиг. Наперекор всему. Значит и мне надо добиваться и достигну". Так подумал дяденька и это его подбодрило. И остался он и дальше выжидать и подстерегать невинную жертву.

И вот, к его огромной радости, дяденька увидел одиноко идущую маленькую девочку. Она была немножко вроде чем-то расстроена. Дяденька не знал, что девочка расстроена тем, что с ней никто не хочет дружить. Потому что она была злой, грубой и взбалмошной девчонкой. И дружить с ней для других девочек не представлялось не то что привлекательным, но даже возможным. Родители у нее пили, братья, сестры кто наркоманил, кто воровал, кто путанил (и братья, между прочим тоже, а не только сестры), а кто и сидел уже в местах не столь отдаленных. У родителей их было много. Но не потому, что родители девочки хотели родить мальчика вместо девочек или наоборот (как дяденька), и не потому, что хотели заселить весь город своими родственниками с коварной целью в будущем захватить землю. Нет, мама девочки рождение каждого ребенка аргументировала просто - "так получилось". Вот и получилась девочка эта, которая одна шла домой, злой, грубой и невоспитанной. И хоть не всегда невоспитанность приводит к одиночеству, а часто даже наоборот, именно эта девочка была жутко одинокой как раз потому, что была крайне невоспитанной. Потому и шла одна.

Дяденька, как увидел ее, сразу же за ней увязался. Девочка из школы пошла в сквер, из сквера - в парк, из парка - на бульвар, с бульвара - на площадь поглазеть. Хотела даже, увлекшись, пойти в оперу, да передумала. Да и че там интересного? Пошла она снова в сквер, потом - опять в парк, и дальше по новой по уже пройденному маршруту. Тут дяденька даже не выдержал, уже темнеть начало, пора бы затянуть девочку куда-нибудь в безлюдное место и совершить задуманное. Уже руки у дяденьки дрожали от нетерпения, а глаза горели, как у бешеного. Верный, кстати, признак всяких разных дядек с нехорошими желаниями. Так вот, надоело дяденьке туда сюда за соплячкой какой-то как на веревочке бегать.

Увидел он, что рядом никого нет, выбежал из засады своей, схватил ее за шиворот и потащил в кусты, ворча: "Хорош шляться, давай домой чеши, к папке с мамкой". Девочка, конечно, не ожидала такого поворота событий и сразу вся даже опешила. Поэтому дяденьке удалось затащить ее в кусты подальше от людей. Но как только затянул он ее в дебри глухие, девочка вцепилась зубами в его нос, руками - в волосы, а ногами начала бить его по коленкам и туда, куда в фильмах видела, да как братья-сестры говорили в беседах явно не задушевных.

Дяденьке, конечно же, это жутко не понравилось, больше даже, чем девочкины плутания по городу. Он вспомнил, что у него в кармане ножичек складной, выхватил его и тут уже мог прийти девочке конец... Но девочка отпустила дяденькины нос и волосы, схватила свой портфель и вытащила из него... о ужас, серп. Острый, как бритва. Схватила и, рыча, начала махать им перед дяденькиным носом. У дяденьки в глазах посерело. А девочка снова потянулась к портфелю и вытащила из него уже... молот. У дяденьки в глазах почернело. Не хватало еще так нелепо подохнуть... И из-за чего, из-за кого? Из-за какой-то девчонки ненормальной, которая невесть что в школу таскает. Навешать бы ее родителям хорошенько, чтоб следили за дитем своим - где шляется и что с собой таскает. И что теперь делать? Прирежет-прибьет это чудо малолетнее, и глазом не моргнет. И найдут его только на следующее утро, а может через неделю, а то и через месяц, а может вообще не найдут. А может и найдут не дяденьку, точнее не всего сразу, а только ручки-ножки отдельно. Очень острый инструмент у нее, блин, есть - серп.

Понял дяденька, что пора сваливать. Но не тут-то было. Девочка, оказывается, еще и бегала, как негры на дистанциях. Как ни пытался убежать дяденька, все никак не мог. Он в сквер - и она за ним, он - в парк, и она за ним. Тогда решил дяденька бежать к вокзалу. Может, повезет, запрыгнет в какую-нибудь электричку или товарняк (в кино ведь запрыгивают), да и спасется как-нибудь от этой девочки ужасной. А завтра утром другим поездом домой вернется. Но и девочка рванула за ним.

И тут наша история могла бы закончиться. Причем печально. Для дяденьки. Можно было б тогда придумать очень поучительный эпилог. Что, мол, нельзя взрослым дяденькам мечтать о маленьких девочках. Пусть лучше мечтают о тетеньках или, на худой конец, о дяденьках, ну, в общем, о себе подобных. Но не о девочках. Да и не о мальчиках. Только о себе подобных. Но... Впрочем получится и поучительный финал. Поучительный для родителей. Чтоб девочек воспитывали хорошо. Чтоб не разрешали гулять одним. Да, в принципе, и чтоб думали, нужно ли столько детей рожать, а потом пить водку и злиться на этих самых детей, тем самым их делая злыми. В общем финал этой истории в любом случае печальный. Какая тут разница для кого он более печальный. Важно, что печальный в целом для общества. Но не будем отвлекаться от дяденьки с девочкой. Дабы не пропустить самого важного.

Так вот, дяденька убегает, а девочка не отстает. Он петляет по рельсам, преодолевает шлагбаумы, покоряет вершины (мостов), и девочка не отстает, тоже петляет, преодолевает и покоряет. И получилась бы довольно таки умилительная картина... спортивная даже. Но вдруг откуда ни возьмись появился поезд. Раз и все! И прекратилась нелепая гонка по железнодорожным путям. И перестало биться сердце воинствующей в своем гневе первоклашки. Осталось на ж/д полотне только алое пятно - как ни крути, а абстракция и все! Нелепо все как-то кончилось.

Пошел дяденька домой...
Но на платформе остался лежать портфель. А на нем - отпечатки пальчиков дяденьки, который девочек маленьких любил. Точнее не так любил, как хотел любить. И сколько граждан не вертели в растерянности портфель в руках, вопрошая: "Чей же портфель, не нашей ли девчушки?", а все равно следы дяденьки на портфеле остались. Потому и задержали дяденьку до выяснения, а потом арестовали, а потом осудили, а уже опосля и вовсе в тюрьму посадили.

А времечко плыло...
... Постепенно все жители города из города поуезжали и стали жителями других городов. И папа убитой девочки тоже хотел уехать подальше от города, где была убита его дочка, но мама убитой девочки наоборот не хотела уезжать из города, где жила их дочка. Не осталось уже в городе ни почты, ни телеграфа, ни магазинов, ни банков, ничего. Осталась только тюрьма, в которой мотал срок дяденька, охранник, который ему готовил, стирал и убирал, и девочкины папа с мамой. Папа девочки устроился на три работы и две подработки в другом городе, рано поутру уезжал, почти под утро возвращался. Чтобы поутру снова уехать на работу. Мама девочки готовила, стирала и убирала. Но папа девочки убитой столько работы нагреб вовсе не из жадности. И не от маниакального трудолюбия какого-то. Преступника в тюрьме надо содержать, он хоть и преступник, а все же право имеет. Кроме папы с мамой убиенной девочки в городе никого не было. Ну разве что охранник, но сколько там у него денег?

А папе девочки, аккурат после убийства дочки сон приснился. В нем дева Мария-заступница в костюме Джавахарлала Неру призвала его заботиться обо всех чадах божиих, и воздастся тогда на небесах. Потому и старался, горбатился девочкин папа, работая на четверых.
...Дабы воздалось.

Жила-была девушка Оксана. Простая такая, даже немного застенчивая. Жила в обычном маленьком провинциальном городке посреди многолюдной столицы и мечтала о большой и чистой любви. Как, впрочем, многие в ее возрасте.

Шла она как-то по парку в центре улицы. Уже была осень, листья с деревьев срывались и медленно летели, подхваченные знойным ветром. На некогда никогда не пустующей клумбе красовалась одна единственная роза. Как ни банально, розовая. Оксана бегло пробежалась взглядом по попам пап, выгуливающих своих разодетых детишек и пошла себе дальше. Но вдруг услышала свист. С непривычки Оксана вся зарделась. Она начала оглядываться по сторонам, ища объект, издающий сей высокочастотный звук. Но кроме розы и вышеупомянутых поп, ничего способного на такое издевательство над Бетховеном, Моцартом и Глюком не было. Разве что роза. Одинокая роза, некогда никогда не одинокая на близлежащих клумбах. "Бетховен, Моцарт и Глюк, Бетховен, Моцарт и Глюк, - пятнадцать с половиной раз зачем-то повторила про себя Оксана. - Нет, это далеко не Глюк". Мелодия скорее была похожа на свадебный марш в ускоренном темпе. ...Это роза..."

Да, да, да, и еще сто раз по сто этих самых да. Это была роза. Розовая роза. Розовая, как небеса во время заката, как небеса во время рассвета, как небеса, если смотреть на них через розовое стекло. Это была роза. Не тетя Роза из Нежина, которая задолжала всем на свете все на свете и ей все как-то розово, и не собачка Розка, которая умела прыгать с пола на подоконник, при этом радостно лая и подвывая в полете, и умерла шесть лет тому назад. Это была именно роза, одиноко стоящая на клумбе. "Прямо как сиротка" - подумала Оксана и сорвала эту одинокую розу.

Она принесла ее домой и сразу же поставила в вазу. А вазу - на подоконник. Да, да, именно так она и сделала. Сразу же поставила в вазу, и сразу же - на подоконник. Чтоб с улицы заметно было. Люди посмотрят и заулыбаются. Классно же!

Оксана еще с первого класса помнила, что если срезанный цветок сразу же не поставить в воду, то он завянет. Причем на протяжении недолгого времени. Может даже очень непродолжительного времени. И по расчетам Оксаны, то же самое случится и с сорванным цветком, а не только со срезанным. А Оксана с раннего детства была очень способной девочкой. Даже в некотором смысле талантливой. Поэтому она все сделала правильно и теперь могла радостно завалиться на диван, закинув ноги на шкаф (нижнюю полку, не подумайте, что Оксана была акробаткой или каким-то образом отделяла ноги от туловища, - нет, просто на нижнюю полку шкафа) и забалдела, прям вся аж закайфовала от удовлетворения выполненной работой. День ведь прошел не зря. Вон какую розу с клумбы сперла. Розовую. С чужой между прочим клумбочки. "Интересно, а кому принадлежат цветы, растущие на клумбах города, - подумала Оксана. - А может в осень они уже ничьи. А если б сорвала целый букетище летом, а за это какая-то статья, ну, там уголовщина и все такое, но никто не видел и ищи-свищи, что тогда? Ну тогда, наверное, и приятнее было бы принести это чудо в дом. А так... Может и не стоило мараться? Ну, да ладно, дело сделано... Но чья же все-таки клумба?"

Но думать об этом у Оксаны не было времени. Да и когда думаешь, да еще и лобик морщишь, морщинки появляются, а это ужасно старит. А кому ж хочется плохо выглядеть. Тем более в этот вечер. У Оксаны ведь и времени подумать не было не потому, что думать не приучена или там не любила. Очень даже любила. Да и приучена была очень даже. Но в этот вечер Оксана ждала в гости своего парня. Бойфренда. Самого, самого, прям пальчики оближешь. Ей вообще с ним повезло. Такой хороший, прямо хвали, не нахвалишься.
Любила его Оксана.

И вот пришел ее суженный-ряженный. С бутылкой вина и кульком "Барбариса". Оксана страсть как любила леденцы в блестящей обертке. Оно ведь и вкусно, и нарядно. А как-то хотела обклеить кухню фантиками от леденцов, чтоб красиво было и нестандартно. Свое, значит, лицо чтоб у кухни было. Но все как-то вдохновения не было. А оно ведь в любом деле нужно. А с фантиками, да без вдохновения - это как под венец, да без родительского благословения - фигня это, нельзя так, не по-божески это, не по-человечески.

Радостно встретила любимого Оксана. В кресло усадила, чаем напоила, новости вместе по телеку посмотрели. Откупорили вино, разлили по бокалам и... вдруг они услышали свист. Протяжный и пронзительный, режущий слух на мелкую капусту. Свист заполонил всю комнату своим наглым потребительским отношением ко всему происходящему. Оксана испугано завертела головой в надежде понять, что же это за свист, откуда он. А ее парень так же завертел головой и тоже в надежде понять, что же это за свист, откуда он, но только не испугано, а с удивлением. Свист доносился из окна. Точнее, со стороны окна, как сразу же догадалась Оксана - это роза. Роза, стоящая в вазе, которая, в свою очередь, стоит на подоконнике, вот и кажется, что свистят в окно, а это - роза. Она еще на клумбе вела себя как последняя ...., и сейчас такое устроила.

Но парень то не знал, что у его девушки на подоконнике стоит такое чудище клубное, или правильнее, наверное, будет сказать клумбовое. Он то думал, что это кто-то с улицы в окно свистит. "Ничего себе, деваха! Ей вон в окно свистят, вызывают, как какую-то девочку нехорошую, какую-то ббббб...безотказную, безответственную (он никогда не ругался, потому что воспитывался в строгости - папа, все-таки генерал). Так вот, вскочил он поскорее, да дал деру: "Еще наградит чем-нибудь, всю жизнь потом лечись"

Как ни отговаривала его Оксана, как ни убеждала, - роза это, на подоконнике, - ничего и слушать не хотел. "Что ты меня совсем за дерево держишь, я тебе не Буратино какой!"
Парень то сбежал, а Оксане бедной что делать? Заплакала она горько, легла на диван, скрутилась калачиком (или розочкой, это как кому больше нравится называть такую позу) и уснула.

И приснился ей сон дивный. Как будто подьехал к ее дому парень ее разлюбезный на мотороллере. Крутом, дорогущем. Все соседи из окон выглядывают, хвалят его, не нахвалятся. А он кричит Оксане: "Галю, выходь! Поглянь, якый гарный я козак самэ у розквити сыл! Вже й крыга скресла! (хотя, при чем тут это?) Выходь!" И засвистел что-то похожее на Альбиони, но как-то туманно. "Я не Галя какая-то, я Оксана, и между прочим, Оксана Ивановна", - крикнула про себя во сне Оксана. "Чего он так о ней?", - все также про себя подумала она. И тут же проснулась.

И вспомнилось ей, что еще пра-пра-прадед (нет, то есть да, правда, чистая правда, пра-пра-прадед), еще пра-пра-прадед этого самого парня еще при царском режиме (до 1917 года - сейчас, поди, мало кто и вспомнит, че оно за бурда), так вот его предок работал в детском саду сторожем и до смерти закармливал детей шоколадками. В подвале детсада нашли пять истерзанных трупиков, - шумиха была на весь город. Но, правда, поскольку у него были родственники при дворе еще со времен Екатерины II, его "отмазали", дело закрыли, а сам он вскоре стал прокурором уезда. "Яблоко от яблони", - подумала Оксана и заулыбалась. И так ей стало радостно, что она легла на диван и уснула.

Но в этот раз ей уже ничего не снилось. Просто легла, уснула и как-то сразу же проснулась. И вспомнилось ей, что в детстве как только папа с мамой привели ее в детсад, какие-то подонки подло поиздевались над ней. Ей подбросили записку, в которой каракулями было нацарапано: "Мы похитили твою куклу и она грязно надругалась над нами. Если ты не предприимешь меры по ее перевоспитанию, мы знаем, куда писать жаловаться." Это очень пагубно сказалось на ее неокрепшей психике. Оксана тогда надолго слегла. Да, повозились в ту пору с ней родители - и по больницам, и по психологам, и по бабкам да экстрасенсам всяким. Еле поставили на ноги.

И так от этого горько стало Оксане, что она уже собиралась заплакать, ну и как в предыдущих ситуациях лечь на диван и уснуть. Но передумала. Заперла дверь и... Тут вспомнился ей Хичкок. "Нет ничего страшнее закрытой двери!" Во как! Поэтому отворила Оксана двери настежь. Взяла сумочку и пошла пройтись по ночному городу, послушать как птички поют, воздухом подышать, пока еще заводы не поотключали фильтры на ночь.

И, проходя мимо одинокой клумбы, Оксана снова услышала странный звук. Она оглянулась по сторонам и увидела... розу. Возле клумбы. Возле той клумбы, где она сорвала ту дурацкую розу теперь стояла роза и играла на баяне. И звук этот странный был ничем иным, как игрой на баяне. Это играла Роза - тетя Роза из Нежина, которая задолжала всем на свете все на свете, и теперь ей это, видимо, не розово. Она стояла возле клумбы, плакала и смеялась, и играла на баяне. А у ее ног лежала шляпа. "Доигралась", - подумала Оксана и остановилась...

Он всегда неподвижен. Только маковка его головы с темной, будто липкой, прядью волос и бездонными глазами видна из темной воды, полной тайных сновидений. Сновидений, затопленных глубиной печалей и страхов.
Он всегда неподвижен. И только его глаза не могут обрести покой. Никогда....Под вечный, тоскливо вязкий ворчащий шепот, исходящий из глубин темной воды его глаза бродят, словно скользят по нескончаемой, неведомой воде и следят...
Всегда...

Иногда он закрывает глаза и ресницы плавно погружаются в воду, полную тайн, растущих из нее, подобно мутным водорослям. И, кажется, что в этот миг его ресницы соприкасаются с длинными, вьющимися с самого дна водорослями. И как будто сплетаются с ними в едином движении. И в этот кратчайший миг они рассказывают друг другу о тайном, и прорастают друг в друга. И только в этот миг, короткий, как удар молнии, только в этот короткий промежуток времени его глаза не скользят по поверхности воды...

И в этот короткий миг я могу сделать шаг - одно короткое движение, словно неуловимое скольжение по мутной, пугающей неведомой безграничностью воде.

И дальше снова замереть в неизмеримом страхе, тянущем мои волосы к небу и будоражащем колким морозом кожу, и в то же время, в щемительном ожидании того томительно завораживающего мига, когда он снова окунет свои длинные черные ресницы в темную неведомую воду и снова такой же тонкой, как эти темные, неестественно ворсистые от врастающих в них тайных вибраций воды ресницы, окажется грань между предчувствием и ожиданием, скользящим и ускользаемым, мной и им.

Снова и снова я вспоминаю те давно ушедшие дни. Все так же по старинке облетают листья с деревьев, все так же по четвергам идут дожди...

Я прохожу мимо троллейбусной остановки. Каждый день, при любой погоде, любом раскладе, любой обстановке на этой остановке что-нибудь, да продается. Останавливаюсь возле старушки, торгующей цветами. У ее ног всегда много роз, гвоздик, нарциссов, тюльпанов, георгин... Но мне нужны не они. Меня влекут к себе белые как снег, нежные и утонченные огромные лилии. Они как будто излучают тепло, ласку, нежность. Мне так нравится дышать их ароматом. Покупаю это огромное белоснежное облако и уже собираюсь уходить, но возвращаюсь. Вечереет, а у ног бабушки еще пять букетов - розы, георгины, гвоздики. Расплачиваюсь и забираю их все. Как всегда...

С целой охапкой благоухающего разноцвета я сажусь в авто и еду домой. Мне нравится мой уютный дом. В нем всегда много цветов. На фоне белоснежных стен они смотрятся словно вышивка. Погрузившись в кресло, любуюсь нежностью лепестков. Минута, и я снова оказываюсь там, .... далеком мире, ... в незабытых снах.

...Еще подходя к дому я слышу, как стучит ее швейная машина. И когда отворяю калитку, и когда открываю двери, я слышу этот равномерный стук. Я знаю - она опять провела в своей каморке за вышивкой весь день, пока меня не было. И ночью, когда ложусь спать, мне кажется, что я снова слышу этот равномерный стук, но это уже не иглы, это ее шаги. Как будто она всю ночь бродит по дому там, внизу. Ей нет здесь места, она ходит из угла в угол, от окна к окну, от двери к двери. Или мне это только кажется...

Я поднимаюсь по лестнице наверх, в свою комнату и с каждым шагом почему-то все громче становится стук ее швейной машинки. Как будто ее серая комнатка находится не внизу, а наверху, где-то рядом с моей комнатой. Я иду по коридору и прохожу мимо Его комнаты. Там висит Его портрет, он занимает всю стену и краями как будто заплывает на пол, потолок, другие стены. Даже из-под закрытой двери просачивается край Его портрета. Стараюсь идти как можно тише.

В конце коридора на маленьком журнальном столике, как на алтаре, стоит хрустальная ваза. Переливаясь на свету своими радужными гранями, как будто зовет к себе. В объятиях хрупкого, чистого, как мысли Бога, хрусталя нежатся огромные, как сердце Бога, белоснежные лилии. Они словно чувствуют, словно слышат мои шаги, и, кажется, всеми своими листочками-лепесточками, всей своей тонкой душой хотят обнять меня своим утонченным ароматом, согреть и приласкать. Я чувствую, как потоки их теплого дыхания входят мне в душу. И хоть у хозяйки этих цветов никогда не было глаз, вместо них зияла нескончаемая невидящая бездна, дыхание Ее лилий - самое теплое, что было когда-нибудь на земле. Но очередная трель монотонной дроби выводит меня из сказки белых лилий.
...

Я спускаюсь вниз в ее серую унылую комнатку, где она уже давно ждет, перебирая в руках пряди, мотки и клубки разноцветных ниток. Сажусь на маленькую, размером в две ладошки табуретку напротив нее и наблюдаю за ее рутинной работой. Вот она поднимает голову, и я замечаю на ее щеках слезы. Словно капли дождя на стекле катятся они по щекам и превращаются в маленькие бусинки. Она собирает эти остывшие, очерствевшие слезинки в корзинку, где уже полно бисера ее слез. Все бусинки переливаются нежным перламутром, и от этого сама корзинка кажется каким-то мифическим кладом, сундуком, полным золота и жемчуга. Как дороги эти слезы... Как слепит, как режет глаза их слепое сияние. Тихо поднимаюсь и ухожу в большую, обитую белым ситцем комнату. В ней все белое - стены, потолок и даже пол. А посередине комнаты, в самом ее центре, стоит большое, величественное, словно трон, кресло. Погрузившись в него, я жду, перебирая в руках края белоснежного покрывала, играя, складывая его прядями, мотками и клубками.

Она входит абсолютно бесшумно, будто плывя по воздуху, но я чувствую ее присутствие. Я знаю, что сейчас она стоит за моей спиной. Я знаю, что дальше будет. Она ласково гладит меня по голове, треплет пряди волос, влажными губами касается шеи, убаюкивающе молчит. Она знает, что я не смогу встать, не сумею уйти. Продев нитку в тоненькое ушко иголки, нанизывает на нить бисер.

Одно ловкое движение мягких, казалось бы, шелковых пальцев и она цепко держит мою голову. Теперь я не могу пошевелиться, даже если бы очень захотел. Даже если бы стало больно и слишком больно, я бы не смог уйти. Ее рука с иголкой неумолимо тянется к моему лицу, к глазам. У меня перехватывает дыхание, но Что я...?

Холодное острие иглы пронизывает мои глаза, проходит сквозь зеницы, белок. Я чувствую этот ледяной металл, но мне не больно, я привык. Мне уже давно не больно и не страшно. Мгновение - и шарик бисера плотно пришит к моим глазам. Затем еще и еще. Бусинка к бусинке выплетаются на моих глазах узоры, сливаются воедино тона и оттенки. И вот уже расцвели белой сказкой на глазах нежные, утонченные лилии. В зеркале мои глаза выглядят как два окна, на которых мороз заковал до весны свои чудоплетения. Чтоб никто не прознал до поры его душу. Чтоб никто не пронзал его глаза?

Я иду к себе в комнату и не замечаю Его портрета, который заполонил всю комнату, и в его краях, расползшихся по коридору, уже можно запутаться. Не замечаю столик с вазой в конце коридора, не слышу аромат лилий, не чувствую их тепло. Заперев дверь, сажусь в кресло перед зеркалом, любуюсь нежностью лилий, вышитых бисером на моих глазах. Минута, и я снова оказываюсь где-то в далеком мире, в незабытых снах.

Помнишь, как мы голышом купались в небе? Резвились в лучах, плескались в березовом соке утреннего озона. Я прыгал и визжал, как ребенок, разбрызгивая свой смех по округе. А твои серые искрящиеся нежностью угольки источали аромат свежести, бодрости, и в то же время спокойствия, добра и теплоты. "Это всё - наше", - читал я в них...

Неужели Фторнек не придет? Сегодня же суббота... Выходной. Можно было бы...

Каждый раз я словно боюсь потерять этот шанс - снова быть вместе. Может кому-то это и покажется не таким уж и важным, - подумаешь, не в последний же раз... А вдруг! ... не дай Бог! ... даже произносить это ... губы немеют... Последний... Какая неуемная тоска тянет, давит и душит при одной только мысли, даже тени мысли, что это последний раз...
Сигарета за сигаретой... В пепельнице сложены башни, танки и коварно заходящие с тыла солдаты. ... Сегодня суббота. Где же мой Фторнек, мой маленький Фторнек? Как ни банально-банананально, солнышко, расплавляющее сердце лазурного неба...
Потолок резво слинял с карусели и наконец стал на место. Где я? ... ... ...

Есть идея!
Бегом хватаю сумку, в ней блокнот, в нем - Фторнек. В блокноте - книге моих недопрожитых днейночейночейдней. Книжка в сумці... Сумка, кошелек. А, блин, хоть бы ничего не забыть. Всегда боюсь опоздать. Вроде все. Ничто не забыто! Вперед!
Автобусы, поезда, дороги, очереди, пробки. Жизнь в пути... Но это того стоит!
... Странно... Не повстречались мне в пути ни старушки, которых надо переводить через дорогу, ни голодные котята... Неужели не повезет?... Повстречался, правда, голодный волк. Но я был в автобусе. Все бросились к окнам и тыкали пальцами. А я думал и размышлял. Что же это такое? Знаки судьбы? А что они значат? Я так боюсь потерять... Как будто никогда не терял. Горизонт опустился так низко, тяжелым покрывалом нависли тучи над узкой гранью.
- Где-то идет дождь, - услышал я сзади, но не хотелось даже оборачиваться. Как-то... всё ... никак... А где-то дождь смывает все знаки. Но он - там, а я - тут.

Мы въехали в город, как фашисты в красную деревню - внезапно и "зрання", на рассвете. И так же, как драпающие оккупанты кинулись галопом из автобуса. И я тоже бегом. Но не потому, что как все, а потому, что ко Фторнеку. У меня причина уважительная.
По дороге забежал купил семечек (Фторнек их любит). Не пережаренных, крупных, сам выбирал. Глупо, но в душе ликовал... Как в душе со Фторнеком. Вот ведь обрадуется зайчук! И халву надо не забыть купить. Где халва? Вот халва. Свежая?
- Девушка, халва свежая? - улыбнулся на все скоко-то продавщице.
- Свежая будет завтра. У нас завоз халвы раз в неделю. Прямые поставки с Байконура. Только по четвергам.
- Чет... Чёт не понял... Как по четвергам? Вы же сказали... завтра ... а сегодня что?
- Молодой человек, сегодня среда.
Казалось, все покупатели огромного супермаркета бросили свои дела и кинулись объяснять мне, дубу, что сегодня среда, а четверг завтра. А напоследок ещё и выстроились в одну шеренгу и хором рявкнули:
- Сегодня - среда, а завтра - четверг.
И совсем напоследок из разорванной цепи отмороженных консюмеров вышла девочка с рыжими косичками и выпалила:
- А Фторнек заФтра.

У меня, наверное, весь интерфейс стал, как её косички. Она что-то знает? Тоже ведь именно так и сказала - Фторнек, а не вторник, как положено. Ёмаё, ёкэлэмэнэ, ёханый... Блин, то есть, как ни прискорбно, надо что-то с языком делать, - пересилив себя, подумал я, но от этого снова вспомнилось ликование в душе, и ещё сильнее загорелся мой лик. А поскольку в магазине не было ещё и зажигалок, и все желающие принялись подкуривать от моей "румяности", пришлось немедленно остыть и ретироваться.

Плюхнувшись в родное кресло со стопкой водки и стаканом минералки (на этот раз без транквилизаторов - закончились, как в магазине), я уже готов был страдать и страдать снова. Но вдруг зазвенел телефон. Кто говорит?... ... ... ... ... Он...
... Он! Он! Он! Он! ... ... ... ... ... ... ... ... ОоооооооооооНнннн......
- Малыш, ну как ты? - всколыхнуло воздух магическое заклинание...

...Какие удивительные узоры можна сложить в пепельнице из простых, ничем не примечательных окурков... Надо будет насобирать к отпуску. Хотя как раз теперь уже и не надо.

Где-то высоко в небе парят птицы. Я слежу за ними, лежа на поляне посреди зеленого леса, как будто окунающем землю в изумруд древней чистоты и нежности. Я чувствую пульс земли, каждый ее бугорок, каждую ложбинку - все это слилось в единой ауре, единой карме. Так легко дышать чарующими пряными ароматами леса. Только они могут подарить истинное дыхание моему горлу, только они наполняют жизнью мои легкие.

Птицы кружатся над поляной, словно резвясь в какой-то веселой игре. Весь мир с его суетой и заботами, кажется, отступил перед игрой этих птиц. Я люблю этих птиц. Я лежу на поляне и знаю - там, за пределами неувядающего леса все совсем не так. И букет, который я держу в руках, там, за чертой, и пахнет и смотрится совсем не так.

У моих ног выглядывает из-под выцветшей потрепанной шляпы старый гриб. Он знает каждую травинку на поляне. Когда-то его тело было молодым и нежным. Я читал, что из таких грибов можно приготовить много очень вкусных блюд. В пору сбора грибов, сотни любителей лесного лакомства разбредаются по лесу в поисках такой желанной добычи. Тихая охота. Трава и цветы шептались как-то, что каждый грибочек хочет быть полезным, чтобы при случае его срезали и бросили в лукошко, где уже будут лежать с десяток таких же, как и он. Есть в этом желании вылиться в мир какая-то неведомая сила, какое-то могущество. И оно наполняет собой лес и потому так сладки его сказки и байки.

Старый гриб тоже был когда-то молодым. И он думал о том вожделенном лукошке. Сколько там будет его братиков, сколько историй они расскажут ему в дороге, как внимательно выслушают. Но время шло, а его никто не замечал. Вся душа его пропахла ожиданием. Но время шло.
Теперь он улыбается мне беззубым ртом и всячески старается показать какой он свежий, ласковый и дружелюбный, какой он нужный. ... Но я же знаю, насколько пропиталась ядом его плоть. Старый гриб, даже если он был самым вкусным и сверхсъедобным, неизбежно станет ядовитым. Он как будто впитывает все зло, всю враждебность, витавшую в воздухе. Он и сам проникся этой злобой и я вижу это в его наигранной улыбке и хитрых глазах. Как манит и в то же врямя настораживает, а то и пугает этот лабиринт замысловатых сплетений его снов и мыслей. Знает ли он сам разницу?

Но не потому ли так чисто небо надо мной, так безмятежен полет птиц? Не потому ли нет ни одной тучи в ясном небе? Все кручины и ненастья словно впитались через мицелий и проникли в этот старый гриб. И он проникся всем негативом? Наверное, да. Потому так горят огни где-то там в самом сердце его зениц, хоть он и пытается, щурясь, скрыть это. Он стоит у моих ног и как будто все так же ждет. Не отрываясь смотрит на меня, как будто я - единственный человек на земле, - его последняя надежда.

... Я вспоминаю ... как будто это было так давно!

Мы вдвоем в постели. Я любуюсь тобой, вслушиваюсь в твое дыхание, биение сердца. Как же хочется стать светом, теплом, лаской, нежностью!!! Чтобы так нежно, чтобы так нужно!.. Мои глаза становятся влажными, мне хочется продлить этот миг на всю жизнь. На всю Нашу жизнь - нашу с тобой. И мне не надо больше ничего, только бы любоваться тобой в этой безмятежности. Только бы беречь твой сон, твой покой. Но нет, я замечаю - ты тоже не спишь, ты нежишься в сладкой дреме и на земле больше нет никого, кроме нас.

Я губами касаюсь твоих век, руки ласкают твое тело. Я чувствую каждую частицу твоего тела, как оно наливается силой и желанием. И вот мы падаем в эту бездну рая, где нет ничего, что омрачило бы или даже смутило наши души. Только свет, яркий, словно сотни солнц, только тепло наших душ и жар наших тел. Я чую твое дыхание, оно все более учащенное и из-за этого я просто задыхаюсь от восторга. Я проникаю в каждую твою клетку, в каждый твой атом и дарю тебе еще больше себя, еще больше своей силы и света. Я знаю твой запах, я знаю твой вкус, я узнаю их среди мириад звездного неба. Всегда и везде! Я знаю, в твоем сердце нет места для кого-либо кроме меня. И на твоем теле нет места не обласканного мною. И так же в моем сердце нет места больше ни для кого. И точно так же нет места на моем теле, не исследованного, не обласканного тобой. Каждый твой-мой бугорок, каждая ложбинка - все это слилось в единой ауре, единой карме. Нам так легко дышать одним дыханием, снова и снова наполняя жизнью наши легкие! Твои руки треплют, ласкают мои волосы, я ловлю губами твои тонкие, легкие, как дыхание, пальцы. Твои стальные крылышки. И все повторяется снова и снова. Как в райском танце играют удивительными сплетениями тени. Эта медовая пелена окутывает нас, впитывает в себя и растворяет в Вечности.

... Я подымаюсь, беру собранный ранее букет, лежащий у моего изголовья, и иду. В дом, посреди огромной планеты, в котором ты всегда меня ждешь. И даже вдалеке от дома я вижу твои глаза, когда ты смотришь в окно, выглядывая меня. Твой взгляд пронзает мир, рассеивает туманы и усмиряет бури. Я чувствую, какой он ласковый и нежный, как он нужен мне. Вся твоя душа пропахла ожиданием. Я знаю, насколько пропиталась от этого солнцем моя плоть. Как манит, и в то же время завораживает лабиринт замысловатых сплетений наших снов и мыслей, так часто отражающийся в сплетении наших теней. Как нежные бутоны в букете сложены одна к одной наши с тобою жизни, слиты воедино наши судьбы.

Я снова вижу хитрую улыбку, полные тайны глаза, слышу вкрадчивый шепот, но я прохожу мимо. Я все еще чувствую, как сильно удерживаемы мои руки, как давит мое горло, как накрепко зажаты мои уста. Но теперь я вижу свой путь и иду по нему. И нет ничего и никого, могущего остановить мой путь к тебе.

... За окнами давно расплавлено небо и, остывая, стает свинцовым. Я ставлю вазу на подоконник и еще раз смотрю на далекие огни звездного неба. Ты подходишь сзади и нежно обнимаешь меня. Твои руки скользят по моему воротнику, галстуку, брюкам. Я чувствую, как непостижимый свет растворяет мой разум, неведомая сила наполняет мое тело. Ты чувствуешь мою хитрую улыбку, то, насколько пропахла ожиданием вся моя душа. Я жду тот волшебный необъяснимый и непостижимый миг, в котором хранится какая-то неведомая сила, какое-то могущество, ты знаешь, как он нужен мне, как он для меня нежен. Ты подносишь твердую, но ласковую, словно точеную, ладонь к моим губам и твои пальцы цепко впиваются в мои губы. Я снова слышу этот магический, непостижимый шепот, чувствую, как сдавливает горло трепетный восторг, спиной, затылком ощущаю твои полные волшебной тайны глаза. На миг застывает вся Вселенная... И вот мы падаем в бездну рая, где нет ничего, что омрачило бы или даже смутило наши души. Медовая пелена окутывает нас, впитывает в себя и растворяет в Вечности. Как в райском танце играют удивительными сплетениями тени. И все повторяется снова и снова, снова и снова...

Цветы в вазе смотрят на выплетающиеся лабиринты наших теней и наполняются дыханием изумрудного леса.

Фото Joseph Wolfgang Ohlert

08 НОЯБРЯ 2014 КОСТЯНТЫН ХМАРА

Ссылка:

Смотрите также

#ЗНАКОМСТВА, #ОТНОШЕНИЯ

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

"Гормон любви" окситоцин в буквальном смысле лечит разбитое сердце

Раньше считалось, что окситоцин помогает нам испытывать только чувства привязанности, эмпатии и доверия. Однако вырабатываемый гипоталамусом мозга "гормон любви" в буквальном смысле "склеивает", то есть восстанавливает клетки сердца.

Долго и счастливы: как построить отношения, которым не страшен кризис

Бывает ли в реальной жизни "жили долго и счастливо"? И если да - что для этого нужно сделать?