КВИР - Абулия

Абулия

И президент Путин, этот НЕбольшой брат, или даже - НЕвысокий брат, словно бы решил дать мне шанс исправиться: он ввел свою армию в мою страну. И я боюсь смертельно. Я не хочу умирать...

Абули́я - патологическое безволие и бесхарактерность, отсутствие желаний и побуждений к деятельности, неспособность выполнить действие, необходимость которого осознаётся; неспособность принять волевое решение.

боялся бомбы. С самого детства, сколько помню, я боялся увидеть на горизонте взрывную волну, которая все уничтожит. Виной тому фильмы и прочая хрень, которая впечатывалась в память. Но я правда боялся умереть вот так. Никогда не был на войне, никогда не видел её, кроме как по телевизору, ничего не знал о ней, кроме как из книг. Статей. Рассказов. Намеков. Аллюзий. Бессмысленно изображать из себя героя-мученика. Моя паника безосновательна. Я только сам себя заставляю бояться. Мне нужно отвлечься от серости жизни на что-то иное, иначе я просто сойду с ума. О’Хара сказал - я должен вырваться отсюда^[1]. И я часто повторяю это себе. Учу стихи. Я абулия, читаю Фейсбук, лицемерно ужасаясь и содрогаясь перед наступлением иностранной армии.

- У нас все тихо, я пойду купаться, температура плюс 19.

Мне пишут из оккупированных территорий. Я боюсь умереть от бомбы. Я боюсь звонка из военкомата. Мне рассказывают, что в Николаеве уже даже призывают преподавателей-аспирантов, которым не исполнилось 25. Мужчины заполонили военкоматы. Я никогда не видел такого. Фотографий куча. Толпы в военкоматах. Пораженные лица военкомов. Впервые идут к ним. Все делают это искренне? Или это стадный инстинкт? Или это патриотизм? Настоящий патриотизм, а не бесконечные россказни о том, что сила ничего не решит. Я представляю себя Георгом, королем Англии, стоящим у микрофона в 1939 году^[2]. Меня напрягают толпы в военкомате. Я чувствую угрозу, словно это количество людей, каким-то образом, намекает мне, что и меня тоже скоро призовут.

Я не создан для армии. Я гомосексуал, я тощий, я никогда не ходил в качалку, я никогда не выжимал больше 10 раз на турнике. Никогда не бегал по утрам, хоть всем рассказывал, что бегаю по утрам. Я просто строю из себя интеллектуала, всегда со своим мнением. У меня на все есть свой эксклюзивный взгляд.

Ну и как ты посмотришь на это? В твою страну ввели войска иностранного государства. Что дальше? О чем хочешь порассуждать?

Мне страшно. Я помню кадры из Абхазии, несколько лет назад, та же армия, тот же главнокомандующий, тот же предлог. И потом только яркие огни, которые могут даже показаться красивыми, если забыть что это, в темноте, крики умирающих людей, опаленных, разрушенные дома и сломанные позвоночники. Все это принуждение к миру. Я боюсь этого. Страх перед насилием так силен, что порой мне кажется, что я даже стану на колени перед новым мировым порядком и скажу, что принимаю его, лишь бы мне сохранили жизнь. Наш контр-адмирал стал предателем. Спустя несколько дней после назначения. Говорят, его семью выкрали, удерживают и угрожают, если бы он не перешел на сторону врагов, они бы убили их. Все говорят что он предатель. Никто не представляет или не хочет представлять себе, что это значит - боятся за свою жизнь или жизни своих близких.

Разве это возможно?

Почему именно я, в эти ленивые полные безделья дни не вижу иных способов развлечься, кроме как смотреть или читать новости. Я ничего не делаю, кроме как смотрю и читаю новости. Я ничего больше не могу делать. Вчера ночью я не смог уснуть. Я открывал Фейсбук, снова и снова и снова и снова, обновлял страницу, искал новых данных, чего-нибудь, чтобы сказало однозначно - все, конец, или все, переговоры, все будет хорошо. Я комментировал чужые посты, чего никогда прежде не делал. У меня куча работы - столько написать, подготовить, у меня последний учебный год в университете, мне нужно писать научную статью, диплом, мне нужно читать, но я ничего не вижу, ни на чем не могу сконцентрироваться, все только о том, что говорят в новостях. Ничего больше. Только новости, только новости, только новости. Может быть лучше отправиться тебе на войну? Прямо сейчас, как некоторые, собрать вещи, взять такси до перешейка^[3], это возможно, или даже взять машину напрокат, или даже позвать Антона с собой и сесть в машину, сложить наши вещи, его и мои, завести мотор, у него есть права, у него есть опыт, и кредитный лимит, который позволит арендовать машину. У него есть все необходимое для бегства. Но куда бежать?

- Я перед дилеммой, морозиться или служить. Мне реально жить хочется. Но просто смотреть на это...

Мы с Владом, моим однокурсником, стоим посреди города такого же громкого, не меняющегося от того, что в нескольких сотнях километров на юг идет война. Странная война, пока без выстрелов. Слава Богу. Пусть будет без выстрелов, без бомб, без приказов атаковать, без флага в первых рядах и крика Ура с обеих сторон, с криком УРА по прямой до того света, с криком и радостью или страхом или "все это только приказ". Они стоят в нескольких метрах друг от друга, автоматы нацелены друг в друга, проверка на прочность, кто выстрелит первым, кто станет поводом сбросить бомбу. Мы все тут экстремисты. Я говорю по-русски, и президент России объявляет, что он вводит армию ради защиты моих интересов.

Мои интересы.

Мне нужно идти к зубному. Деньги задерживают, потому что бюджет направляет основные средства для подготовки армии для защиты границ.

Мне нужно есть. Мне нужно где-то жить. Мои услуги сейчас никому не нужны. Все, это конец. Говорю себе разные пафосные вещи: это начало мировой войны. Запад слаб. Мы проиграли. Я раскидаю всю эту армию. Я представлю, что я Петр Порошенко^[4] и веду переговоры в Брюсселе. Я несокрушимый человек, я Магнето, я разбрасываю танки одним взмахом руки. И мне хочется плакать так сильно, мне хочется покончить жизнь самоубийством. Потому что сейчас мне кажется, что все не удалось. Все разом. Бах. Никто меня не публикует. Я ничего не успеваю. Советские газеты в голове перед обедом. Меня обкидало какими-то прыщами. Это от стресса? Я умираю? Пусть, прошу тебя, пусть это будет смерть. Лучше болезнь, чем война. Я не хочу служить. У меня болят зубы. Я люблю свой маленький мир. Я громогласно осуждаю вторжение, я не хочу жить в тюрьме, которая принуждает нас к миру, я не верю в то, что Свобода - это рабство. И белое все еще белое, и дважды два все еще четыре, я видел Межыгорье^[5], я никогда не буду больше, никогда, никого, осуждать поспешно. Я всего лишь еще один конформист, который наложил в штаны и трусится возле мусорного ведра на кухне, пытаясь скрыть слезы и замешательство. Влад правда собирается в военкомат. Я правда собираюсь не поднимать трубку. Боже, что я за человек?

Я гей, мне не положено служить. Да что эта страна для меня сделала? Я ничего не должен никому на свете, я сам по себе. Нет, где мои деньги? Мои деньги? Учеба? Я хочу спокойно жить!

Мы вводим армию для того, чтобы стабилизировать ситуацию в регионе. Прошу, господа сенаторы, приступить к голосованию - кто за то, чтобы поддержать обращение президента Владимира Владимировича о вводе войск в Украину? Единогласно. Хлопаем в ладоши. Мы не вводили войск. Все это чушь. Первые штурмы, пока нет убитых, пока нет раненых, пока нет выстрелов. И мы все думаем, что это начало мировой войны. Кричим о том, что это нелегитимно, что нет никаких поводов для ввода войск. Что мне дают говорить по-русски, что все у нас в порядке. Но Янукович в России, Путин в России, им нужно что-то другое, им нужна война? Зачем? Неужели они сошли с ума? Я не хочу умирать. Не хочу служить. Я никому ничего не сделал. Единственное, за что меня можно наказать - это надменность, это невыполнение некоторых обещаний. Ну дайте мне раз в морду, ну дайте два. Ну давайте же! Но не убивайте меня! Не убивайте мой народ! Что мы сделали, что вы так сильно ненавидите нас, господин Ваше Превосходительство Президент Российской Федерации? Хотя... какое вам дело до меня, вы не услышите, не увидите и никому ничего не скажете. Вам позволено все, а я всего лишь человечек, незначительный, мелкий, кто его знает, кому он нужен, кто заплачет по нем, что изменится в мире от его смерти, или таких как он, умри, ты ничто, тебе туда и дорога. Что тебе еще надо? Ты незначительность. Ты ничто. Ты существуешь для того, что на тебе проявилась слава Православной Империи, нового мира, ты станешь жертвой во имя ЕДИНОДУШИЯ. Это будет мир исполненный ГАРМОНИИ.

У меня сколиоз. Легкая форма. У меня легкая форма плоскостопия. У меня глаза паршивят. Нет, я не способен служить. Я даже автомат не научился разбирать. Я даже маршировать не умею как следует. Получается как-то по-пидорски. Да какой из меня солдат? Передо мной даже не встает дилемма, что делать - я не пойду, я буду скрываться, пускай другие воюют за мир, который мне дорог, или который я просто не в силах поменять на какой-то другой.

*
Кисть левой руки оторвана. Тик-так. Новости создают белый шум наших с ним дней. Он уже не в больнице. Левая сторона лица и предплечье в глубоких порезах, говорят, что они еще долго не пройдут, еще долго он будет Двуликим. Кожа опалилась, волосы опалились. Я до сих пор чувствую запах горящих покрышек, который въелся в его кожу.

- Мне нужно на Майдан. Посмотри, что там творится.

Я не пошел с ним. Мне не хватило мужества. У него оторвало кисть одним из тех взрывов, во время атаки в январе, пока я сидел дома и работал над своим романом, он стоял на баррикадах и боролся за то, чтобы такой роман не назвали однажды пропагандой гомосексуального образа жизни, он боролся за то, чтобы мы жили лучше, чтобы суды не брали взяток, чтобы все поняли, что это государство создано для людей, а не люди для государства. Он читал Оруэлла. Он прочитал 1984 накануне Нового года. Он загорелся его идеями. Он увидел в мире за окном прообраз Взлетной полосы номер 1. Он был прав. Я был трусом.

С одной кистью он пошел туда. Я не знаю, как он мог выносить столько.

Майдан для меня это всегда телетрансляция или посты в Фейсбуке, или рассказы очевидцев, или один раз, когда мы с мой знакомой просто прошлись в один из мирных дней стояния через баррикады, и своими глазами увидели, как живут там люди. Мы презрительно кривились от вида полуголых казаков, бивших в барабаны, от оселедцев на головах, от песен, от запаха костров; она была в дорогущей шубке, я в пальто, мы были там, словно два пришельца из несуществующего мира. Майдан занимает в новостях слишком много места. У нас на Троещине разваливается хрущевка, сотни людей остаются без крова, без государственной помощи, а об этом ни слова в новостях, все только о майдане.

Когда я увидел его руку, утром 19 января, в больнице, после того, как я искал его по всему городу, потому что он прислал мне смс, что он ранен, и не отзывался на звонки, не отзывался на смски, никто из наших знакомых не знал, где он, я метался из больницы в больницу, по телефону всегда было занято, я потратил столько денег на такси, потому что в тот вечер таксисты, сговорившись, повысили цены втрое, потому что транспорт перестал нормально ходить, потому что президент не находил в себе достаточно ума, чтобы подать в отставку, я искал его, искал в каждой доступной палате, но не мог найти. Под утро, клиника Борис, они работают сегодня бесплатно, это самая дорогая больница города, он в палате, с ним еще человек десять. Я плачу, я не могу сдержать себя, я плачу, я падаю на пол, сползаю по стене, прямо там, на виду у этих людей, которые ждут, чтобы кто-то сделал такое же для них: сполз по стене в слезах.

- Зачем?

- Если не я, то кто же? Андрей, кто?

Его рука уродливый обрубок. Я пытаюсь заставить себя любить её. Я пытаюсь заставить себя менять повязки, когда он уже дома, но не могу. Это выше моих сил. Он прощает меня. Он целует меня и сам снимает старый бинт. У меня нет слов для этого зрелища. И Янукович объявляет: пострадавших не было, это боевики, их финансирует и готовит ЗАПАД, это провокации оппозиции, это эскалация насилия, это вы виноваты, я вас задавлю, не думайте, что вы можете тягаться со мной. Антон едва сдерживает ярость. Это он боевик, это он провокатор, это он не пострадал, это к нему не применялось боевое оружие.

И он выходит на Майдан. Его готовил Оруэлл - да, он как раз с Запада, он как раз проповедовал терроризм.

Я бью по клавишам. Он стоит на Майдане. Я говорю: эта революция - тупик, Янукович никогда не откажется от власти. Он стоит на Майдане. Он пишет мне: приходи. Но я пишу ему: у меня много дел. Он пишет мне: приходи. Я пишу ему: работаю над романом, не могу, какой от меня прок?

Мы все только капли в океане. Но что есть океан, как не множество капель^[6]? Если вдруг все одновременно подумают как я - что есть кто-то другой, кто выйдет за нас, и постоит, а у меня тут диплом, роман, и вообще я индивидуалист, я не выношу стадного инстинкта, да, я поддерживаю Евромайдан, но из дома, только из дома или из лекционного зала, только так. Если только все так подумают, одновременно, никто ничего не сделает, никто никуда не выйдет. Нация абулий. Хорошо, что это не так.

Месяц спустя - я прихожу в универ. Я не читал новостей целый день. Я не в курсе того, что происходит. Никого нет. И только охранник говорит - включи телевизор. Метро закрыли. Президент объявил, что все люди на Майдане - это боевики и экстремисты, и их следует зачистить.

Толпы людей на улице. Телефоны. Никогда не слышал столько телефонов. Никогда не слышал, чтобы столько людей разом обсуждали одно и тоже.

- Где ты? У тебя все хорошо? Едь домой!
- Нет. Мое место здесь.

Никогда больше мне не будет так страшно, как той ночью, когда слуги народа пошли на штурм Майдана, когда убили сотню мирных людей только за то, что они не согласны, только потому что кто-то наверху сидел на золотом унитазе, ездил на порше, и не хотел от этого отказываться.

Они подлинные экстремисты, да, они боевики, они поставили свои убеждения выше своей жизни. Они думали, что боятся, они думали, что сработает инстинкт самосохранения и они побегут, но внезапно все они, все как один, обнаружили в себе нечто новое, какое-то чувство, что-то, что сказало им: что есть нечто большее, чем жизнь, что есть нечто большее, ради чего стоит умереть за химическим складом^[7]. ИДЕЯ.

Антон выжил. Мы победили? Янукович бежал. Когда все его резиденции открылись для посетителей, я понял. Я понял, что значит НЕсправедливость, и что такое НЕравенство. Запредельная роскошь, которую даже Хомейни не мог бы себе позволить, даже Папа не мог бы себе позволить, даже Император Август не мог себе позволить, в самой бедной стране Европы. Мне стыдно, что я сидел дома, пока "террористы" и "боевики", пока "экстремисты", вершили историю.

Конечно, они не построят Мановскую Утопию, не будет идеального государства Платона, а политиками все равно будут становиться Френсисы Андервуды, но теперь, теперь, после ста убитых, после этих месяцев лжи и насилия, их будет меньше, мир станет чуть менее несправедливым. И Солженицын похлопает нам из могилы. И Харви Милк похлопает нам из могилы. Но я всегда буду знать, что я сидел дома. Что я не решился ни на что, кроме, как на переживания.

И президент Путин, этот НЕбольшой брат, или даже - НЕвысокий брат^[8], словно бы решил дать мне шанс исправиться: он ввел свою армию в мою страну. И я боюсь смертельно. Я не хочу умирать. Мы лежим с Антоном обнявшись в его теплой постели, под обогревателем, и мы смотрим новости, и мы ждем, что вот-вот нам позвонят из военкомата. И плевать геи мы или нет, или сделала ли эта страна что-то для нас. Я впервые верю в то, что Общее Благо существует.

И я боюсь смертельно...

^[1] Frank O'Hara Meditations in an Emergency, 1956: I’ve got to get out of here.
^[2] Обращение короля Георга VI к нации в связи с началом войны с Германией
^[3] Крымский перешеек - соединяет Крым с материком, там сейчас установлен российский блок-пост
^[4] Украинский политик и дипломат
^[5] Резиденция В.Януковича, экс-президента Украины
^[6] Облачный Атлас, 2012
^[7] В значит Вендетта, 2006
^[8] А ля: Большой Брат из 1984