КВИР - 2015

2015

Серега Фомкин был, почему-то, уверен, что любовь - это когда без человека не можешь жить. То есть, пока ты без него жить можешь - это не любовь...

". Да, я не такой, как вы.
Я обращаюсь к вам, к тем, которые вечером в спортивных костюмах разливают водяру на скамейке у подъезда, к тем, которые подпевают Кричевскому в своих жигулях и уверены, что он певец и это песни, к тем, которые, придя с работы домой, утыкаются в телик с футболом, воняя носками, и просят сына, чтобы принес из холодильника дрянное пиво.
Это вы пишете на сайтах знакомств: я простой парень, без тараканов в голове. Для вас все это значит: быть мужиком. Водка, адидас, атас и чтоб без тараканов, чтобы как все. А вот мне как все быть не хочется. Я тоже мужик, хоть и другой, не такой, как вы. Я знаю, вы ненавидите меня, потому, что мне плевать на многое из того, что для вас важно, и, наоборот, вам плевать на многое из того, что важно мне. Но поймите же, я все-таки тоже - вы, мы с вами один народ и я вас, черт возьми, люблю и хочу вам счастья. Мы платим налоги в одну кассу и в школе мы проходили одно и то же, и мультики в детстве у нас были общие, и общие колыбельные. Что из того, что я гей, а вы - нет? Вы ведь тоже на самом деле не все одинаковые. Мне не надо вашей любви, только не считайте меня чужим, не кидайте камнями, не пугайте мною детей, а?"

Серега Фомкин сочинил этот текст еще вчера, а сегодня после работы исправил ошибки и распечатал на принтере. Серега вышел на лестницу - он жил на первом этаже - перекошенная дверь на улицу хлопала то и дело от вьюги, в косую щель намело снегу, отдельные снежинки - самые наглые - долетали до щербатых ступенек. Серега поежился, застегнул кофту. В левой руке у него был скотч и ножницы, в правой он нес листок. Он прикрепил листок на стену, у двери, около объявления про часы работы ЖЭКа, чтобы все видели. Внизу текста был маленький радужный флажок, скачанный из Интернета.

Серега работал бухгалтером на молкомбинате в городке Красная Гора, под Рыбинском.
Это был полный камин-аут.
А на гея Серега был совершенно не похож. Он был здоровым, мордатым, сдержанным в эмоциях, заикался, трудно шел на контакт с новыми людьми. По Серегиному малоподвижному лицу непросто было понять, что у него на уме. В разговоре выяснялось однако, что он вовсе не глуп и обо всем имеет взвешенное мнение. На комбинат он пришел недавно, в конце лета, сразу после института.

В первый же день произошел казус: накануне в очередной раз на комбинате потравили тараканов новым израильским средством и утром на полу был сплошной коричневый ковер насекомых, нежно похрустывающий под ногами. И тут все увидели, что новый бухгалтер боится мертвых тараканов. Он выбежал на улицу после двух осторожных шагов по "ковру", затопал ногами, скидывая остатки раздавленных тварей с ног, оттирал их об траву, потом уперся руками в стоявший у входа тополь и долго блевал, сотрясая листву.

- Ох ты госсподи, - запричитали работницы, - че, городской, что-ле? В городе-то прусаков что-ле не видал? Экой бугай, а вишь, чувствительный. Да не волнуйся, щас мы тут все заметем, потом войдешь. Глядишь, на полгода-от хватит, а потом снова потравим, привыкнешь.

Баба Зоя из сырного засеменила к Сереге и принялась утирать ему рот найденной где-то в сумке тряпицей. Потом, когда приступ кончился и все подмели, он нашел в себе силы войти, злобно озираясь на стены и потолок, и девчонки из бухгалтерии дружно отпаивали его чаем, стреляя глазками и хихикая, как шизофренички.

Сережа получил однокомнатную квартирку от комбината, это директор распорядился. Главный бухгалтер, Стефанида Ивановна, уходила на пенсию, остальные девчонки были все после училища и Серега в срочном порядке постигал секреты главбуховского мастерства, а секретов было много: бухгалтерия была, как водится, двойная, по зарплатам нужно учесть кучу разных мелочей, а Стефанида почему-то как будто стеснялась ему все рассказывать, все время чего-то недоговаривала, и Серега оставался на работе допоздна, самостоятельно разбираясь в платежках за прошлые года и находя ошибки.

********************

Володя:

- Мы с Серегой были соседями по этажу. Пару раз курили вместе на лестнице, как-то я спонтанно предложил ему пиво, он согласился. Мы подружились, стали заходить друг к другу в гости.

Я был геем всегда, сколько себя помню. Никто меня не насиловал, не совращал, честно. И папа у нас был. Мама доминантная, это да. Гей-клуба в Красной Горе, как вы понимаете, отродясь не было и вряд ли когда будет, так что развлекаться я езжу на поезде в Ярославль, то есть, сначала на автобусе, а потом на поезде. Под "развлекаться" я имею ввиду, конечно, не кружение в клубах, я, знаете ли, светиться не хочу, а типа любовь. Найдешь там кого-нибудь по сайту, назначаешь рандеву, без фотографии, по крайней мере без моей, а там, как карта ляжет.

Я своей жизнью доволен. Работа есть, я врач, молодой специалист в красногорской районной больнице, квартира мне бабушкина досталась по наследству, городок свой люблю, дыра, конечно, но милая, тихая. В Москве я б жить не смог.

Похож ли я на гея? Наверное, есть немножко, ну, должно же это оставлять какой-то отпечаток. Девчонки в классе шептали, когда я выходил мимо них к доске: Аникеев, кто тебя научил так вертеть жопой? Походка у меня в детстве была какая-то вертлявая. Я специально ее переделывал, ездил в Ярославль, шел там мимо витрин и смотрел на свое отражение сбоку, формировал мужскую походку. Вроде, сформировал.

Про Серегу я, конечно, не догадывался. И он про меня, вроде, нет. Он вообще мало говорил и все по стенам зыркал на нашей щербатой лестнице, да и в квартире у меня тоже - видимо, тараканов искал. Узнал я про него случайно. Дело было так: мы пили у меня чай и каждый сидел за своими планшетом, я их называю блягаджеты. Когда попадалось что-нибудь любопытное, мы посылали друг другу на контакт ссылки, чтобы не вставать лишний раз. Вдруг позвонил телефон городской у него в хате, напротив, он убежал, оставив двери незакрытыми, наверное, кто-то очень важный звонил, не знаю. И тут ему пришло сообщение, в отдельном файлике. Я встал и посмотрел. Само сообщение читать не стал, зачем, только посмотрел, от кого. Этого человека я знал. Дальше найти нужную информацию не составило труда, я быстро выяснил, что Серега тоже наведывался иногда в Ярославль и что у нас была, практически, общая вагинальная флора.

Чтобы не держать хорошего человека за идиота, я написал ему на контакт, что все знаю и через кого знаю, и все серьезно, без смайликов. Это уже спустя пару дней было, мы тогда тоже вместе пили чай, каждый за своим блягаджетом. На этот раз он поднялся, с пунцовым лицом, подошел к дивану, где я сидел, и уселся рядом. Потом мы уже сидели вместе за одним блядивайсом и обсуждали общих знакомых. А ночью мы трахались. Он такой здоровый, Серега, такой ароматный, и немного неуклюжий. Наверное, зажиреет лет через десять. Он меня держал за подмышки и нанизывал на себя сверху, как резиновую женщину. Мне было удобно ему руками в сиськи упираться, сиськи у него такие плотные, мясные, с волосиками.

Нам никак не верилось, что в целой Красной Горе есть всего два гея, и тех угораздило поселиться в соседних квартирах. Короче, началась у нас любовь.

********************

Серега Фомкин был, почему-то, уверен, что любовь - это когда без человека не можешь жить. То есть, пока ты без него жить можешь - это не любовь.

Первые настоящие отношения возникли у него поздно, после института, с соседом по лестничной площадке Володькой Аникеевым, молоденьким врачом из районной больницы. Володька приходил с работы обычно раньше Сереги и ждал его на своей кухне, с борщом и блинчиками наготове, только разогреть. Когда сам Володька возвращался утром с дежурства, Сереги уже дома не было, но в Володькиной микроволновке лежал на тарелочке многоэтажный сэндвич, нужно было лишь нажать на кнопочку и через две минуты сэндвич был готов и тостово-сырный американский запах уже заполнял кухню облаком Серегиной заботы. Готовить Серега не умел.

Спали они обычно у Володьки, так как у того диван был пошире.

В городке Красная Гора проживало чуть больше 5000 человек, народ работал в основном на молкомбинате и рыболовами на Рыбинском море, кто браконьерами, кто в артели. Было еще пара коптилен для рыбешки и несколько мелких производств. Среди жителей часто попадались алкаши, случались кавказские выходцы, реже евреи, цыгане. Живых геев в Красной горе не видели еще никогда.

Месяца через два, уже к зиме, соседи начали догадываться, что с ребятами на нижней площадке что-то не то. Зинка с третьего этажа, воспитательница из детсада, возвращалась как-то ночью вместе с хахалем из дискотеки. Они услышала стоны из Володькиного окна.

- Слышь, Зин? Трахаются. Хехе. Сказал хахаль и заулыбался.
- А баба чего молчит?
- Да нет там бабы, - сообщила Зинка. Это у нас в доме голубчики завелись. Ты послушай, да тихо ты, вот, слушай, там обое мужики.
- Куясе. Че, пидары?? Реально? Прямо у вас в доме? -хахалев грозный голос не предвещал ничего хорошего.
- Ну и ладно, пидоры и пидоры, тебе-т че?
- Плять сссуки! Позорят нацию нашу, ненавижу их, с армейки еще ненавижу!

Хахаль схватил что-то с земли, это оказалась пустая бутылка, с силой бросил ее в окно и, пьяный, сам повалился назад, не сохранив равновесие. Зинка пыталась его удержать, но сама чуть не упала. Посыпалось стекло.
- Кандоны! - захрипел хахаль, стрелять вас, стрелять.

В окне показались два испуганных лица. Зажегся свет. Володька и Серега выскочили из подъезда в трениках и футболках, к тому времени хахаль уже поднялся на ноги.

- Ты че, вконец, что-ли епанулся? Зах стекло бить? Больной что-ли? - заверещал Володька.
- Пидоры гнойные, убббью нах!!!

Хахаль бросился на Володьку и успел ударить его кулаком куда-то в тело. Тяжелый Серегин удар грузно уложил хахаля в талый снег.

- Какие еще пидоры?? С чего взяли-то, мы кино смотрели. Мы че, разве похожи? - Володька оправдывался талантливо, как народный артист.

Хахаль, громко матерясь, ползал на карачках по мокрой земле, как будто искал что-то. Зинка помогла ему встать на ноги.

- Так вы реально не пидары? Зин? Хули ты мне сказала?
- Ген, ну я пошутила просто...
- Ты ссука так не шути, куясе шутки. Ребята, я вам деньги дам за стекло, ебти, я реально думал, вы эти, кандоны вонючие.
- Да ладно, идите уже домой, завтра разберемся, - предложил Володька миролюбивым голосом.
Серега молчал.

Завтра - разобрались. Зинкин хахаль с пятеркой друзей подошли вечером к дверям дома. Сигаретки липли в решительно сжатых губах, зло щурились глаза, кулаки сжимались в карманах спортивных курток, остроносые баретки стучали носами о ступени, сбивая слякоть.
Позвонили к Сереге.
- У Володьки он, напротив. Я слышала, - сказала Зинка, стоя не лестнице сверху.

*********************

Володя:

- У нас зима началась прямо первого декабря, ну, в аккурат. Как треснуло минус десять, так все и застыло. Это потом опять растаяло, а тогда, ух, полная больница переломов, кто с шейкой бедра, кто с шейкой плечевой кости, короче, шейка матки уже никого не волновала. Хе хе. Иду я со смены домой, и прямо у нашего дома передо мной, глядь, бабуля с кульками шлепанулась. Причем, сама виновата, прокатиться решила на замерзшей луже, идиотка. Ну, вроде, не упала, а так, на бок улеглась. Короче, пришлось помогать ей вставать, продукты собирать по снегу.

- Ой, погодите, а какой это дом?
- Пять. Базарная пять. А вы кого ищете?
- Да вы что? Все номера снегом залепило. Так мне ж сюда и надо. Я к внуку еду, внук тут у меня, Сережа, может, вы знаете, Сережа Фомкин?
- Надо же. Его квартира напротив моей. Он еще с работы не пришел, ну, можете у меня подождать.

Завел ее домой, усадил на кухне. Сидит, лыбится. Не старая еще, лет шестьдесят. Шапку сняла, волосенки седые, некрашеные, глаза молодые, без грусти еще, хотя и с усталостью. Пальто, наполовину в снегу, расстегнула, шарф сняла, мокрый, отряхивает, запыхалась, пар идет.

- Ой, молодой человек, тут снег с меня нападал, я сейчас вам все уберу.
- Да ладно.
Я, вообще-то, не хирург, но повертел ей конечностями, все вроде окей, повезло дуре, переломов нет.
- Ну, налейте, что ли, даме чаю. Я с Рыбинска еду, устала в автобусе.
- Я бы покурил. Вот чайник, чай там, на полке, и сахар рядом, видите?
- Вижу.
Она по хозяйски обвела взглядом мою неказистую кухню. Поставила кипятиться воду. А давайте я с вами покурю, хотите?
- Веселая тетечка. Вот, берите.
- Я, вообще-то, не курю. Но могу и посмолить. Не привыкаю. Уже лет сорок. Все мои уже втянулись, некоторые уже бросили, а я, так, хочу курю, хочу нет. А хотите, я вам про вас все расскажу? Назовите свой день рождения, число, месяц и год.
- 1989, 25 октября. Скорпион я...
- Да это не важно все. Короче, рассказываю.

Она смотрела мне не в глаза, а куда-то мимо, или, может быть, внутрь.

- Я такую энергетику чувствую, вот тут...
Она кружила вокруг меня руками, руки были сильные, крестьянские.
- У вас я вижу какое-то благородство, в происхождении тайное что-то, высокое, вы, даже, дома ножом и вилкой кушаете, как в ресторане, и тарелочки одна на другой. Еще, вы рисуете хорошо, вижу тонкие линии, вы врач, но могли бы быть хорошим ювелиром...

Ну и бред. То же мне, гадалка. Никаких высокородных предков у меня нету. Ярославские мы, окающие диалекты. Ну, дедушка армянин, мне про него мелким шрифтом известно, да и он, тоже не из князей. Рисовал я хуже всех в классе, кропотливую работу ненавижу, какой там в попу ювелир. Молчу, улыбаюсь, слушаю.

- А еще, вы - ключ. Вы любите открывать сундучок, а, как посмотрите, что там, все, теряете интерес. Быстро зажигаетесь, а потом, если ваше любопытство не подогревать, скоро тухнете. А если вы не любите, то жить не будете, хоть тресни.
Молчу, уже не улыбаюсь, слушаю.
- Вы меня, пожалуйста, извините, а вы, не голубой?
- Занятная тетечка. Вы уверены, что голубые не живут, если не любят?
- Да что вы, они разные бывают, так же, как и все остальные. У меня муж был голубой, гей, жил. Не любил, а жил. Так что, я угадала? Вас как зовут?
- Володя. А вас?
- Вера. Просто Вера. Если я где-то ошиблась, вы прямо так и скажите, не стесняйтесь.
- Ну, Вера, где-то было мимо кассы, а в чем-то, да, совпало. Наверное, про сундуки, ключи и любовь это про всех скорпионов отчасти верно...
- Вова, да я вас просто так про год и месяц спросила, чтоб отвлечь! Уже и забыла. Я ж привыкла людей ладонями чуять, без астрологии.
- И что ваш муж? Ушел потом к мужчине?
- Ушел таки. Помучился со мной семь лет, да и нашел себе по душе. Я не держала. Он сейчас в Ярославле живет, уж не знаю, с тем, или со следующим. Я все связи оборвала.
- Наверное, один, раз в возрасте. Он сильно старше вас был?
- Да прям. На два года младше, я ему как мамка была. Сеня мой.
Вера вздохнула. Она смотрела прямо перед собой и казалось, что сейчас заплачет.
- Семен? В Ярославле? То есть ему сейчас слегка за пятьдесят?
- Да перестаньте, Вова. Ему сейчас шестьдесят три.
Тут я поперхнулся, закашлялся, встал, налил нам еще чаю и закурил.
- Вы его знаете? - Вера оживилась, даже встревожилась.
- ...нет, нет, в Ярославле я никого не знаю, тем более Семена.

Естественно, я бывал у Семена. У него бывали все, кому в городе негде больше переночевать. Мужик, считай, еще при Сталине родился, ветеран, а ведет себя, как дите. Валяется в ногах, клянется любить, жалко его. Не бросай меня, пожалуйста, не бросай. И это после первого минета. Ладно, после второго. Жил бы с этой своей мамой Верой и не рыпался. Я, в принципе, не против возраста, если мужик интересный, а это - выглядит на шестьдесят, а внутри - на девятнадцать. Неужели, я тоже таким стану?

В последний момент Вера сделала мне выразительный знак, что надо держать язык за зубами. Понятно дело, я не буду рассказывать любимому, что его дедушка отсасывал мне два раза в Ярославле, зачем.

- Вова, хотите, я вам теперь про себя расскажу?
- Ну давайте.
Я был рад, что она от меня отстала.
- Потом у меня другой муж был. Нормальный. В девяностые стало туго, он фирму какую-то открыл. Разорился. Ну и лег на диван, опечалился. Месяц лежит, два. А в холодильнике-то и нет ничего. Я не будь дура, свою получку маме отнесла, там у нее и ела, и сын у нее жил, не его, от Сени, а домой прихожу, муж спрашивает, что есть покушать, а я ему - а ты в холодильнике поищи. Он глядь в холодильник, а там шаром кати! Вера, говорит, так тут нет ничего. А я ему, ты встань, да и положи. Вот так и заставила его работать. Начали они там какой-то кооператив, денег все равно не хватало вначале, я обрадовалась, ему по утрам бутербродики заворачивала, и колбаску, и сырочек, и яблочко положу, и огурчик свеженький. Заворачиваю, а у самой слюна течет. А как-то пришла сама туда к нему, в бюро, стою в коридоре, а там смех женский, в кабинет осторожно заглянула, твою же мать, там сидит девка полуголая, мой бутерброд жрет и довольная заливается.
- И что, закатили ему скандал?
- Нет, зачем. Разводиться мне ни к чему, куда ж я денусь из однокомнатной. Так и живем до сих пор. Только бутерброды я ему больше не делала. Ни разу. Живем, как в общежитие. Правда, так, как Сеню, я никого уже больше не любила, а уж этого и подавно. Ну и по сексуальной части я отомстила, тоже молодого масика себе завела. Мне сорок тогда было, а ему двадцать. Теперь ему уже сорок пять... А ну, Вова, погоди-ка.

Она вытащила из кульков складной телефон старой модели и быстро набрала номер.
- Але, Витя, масечка, вот скажи, сколько раз я вчера кончила?
И тут же сунула трубку мне.
- Восемь, - произнес монотонный голос в трубке.
- Тсс! Ничего не отвечайте! Вера отняла у меня от уха телефон и захлопнула его, как если бы разговаривала с автоответчиком.
- А сейчас у меня кандидат наук есть. На пенсии уже, но еще ничего, может. Он меня знаешь, че спросил? Не хочу ли я жить с ним в гражданском браке, тогда он свою домработницу уволит. Хоть и сволочь, а умный, с ним интересно. Не то, что с Витей. Но жениться сука не хочет, все детям своим оставит.
- Так и переехали бы к кандидату?
- Думаешь? А вот послушай.
Она снова выудила телефон из-под пакетов с макаронами и быстро набрала номер, явно уже другой.
- Але, котик? Ты не спишь? (И мне, шепотом: он старенький уже, часто спит.) Котинька, скажи, мне приехать?
И снова сунула телефон мне к уху.
- Нуу, если хоочешь, приезжай.
Голос был старческий, мурлыкающий, за ним чувствовался изнеженный человечек с розовым брюшком.
- А что ты сейчас делаешь, котик?
И снова трубку мне.
- Виноградик кушаю. Турецкий.

Телефон резко складывается и убирается назад в макароны.
- Вова, вот что бы вы посоветовали, а? Дома муж, враг номер один, все никак не помирает, а уж за семьдесят, в другом доме - Витя, молодой, любит и хочет трахаться каждый день, но он скучный, да и, тоже, вряд ли будет из-под меня судна выносить. И любви мне уже столько не надо, каждый день-то. А с кандидатом бы жила, но ему, скотине, и одному хорошо.
- То есть кандидата своего вы, можно сказать, любите?
- Ну, можно сказать. А можно и не говорить. Любовь одна в жизни бывает, остальное - так, отражения. Ой, сколько же я вам всего нагородила-то.
- Постойте, Вера, а Сережа-то знает, что его дедушка такой?
- Нет-нет, я бы и не против, но моя мать, она жива еще, когда узнала про Сеню-то, сыну моему запретила с отцом общаться, совсем. Не пускала его в Ярославль ни в какую. Ну, а Сеня особо и не настаивал, стеснялся, да и побаивался возражать-то, времена были советские. Так что дедушки у Сережи с папиной стороны нет, он официально умер, одна бабушка. Зато какая! Я ж его воспитывала до двенадцати лет, у него все хорошее - от меня!
- То-то я смотрю, что Серега такой молчаливый, - усмехнулся я.
Вера не поняла издевки.
- Знаете, когда ему было лет шестнадцать уже, зашел он к нам в гости, а мой-то придурок старый в командировке был, и я в постели с тем масиком, Витей, который на двадцать лет моложе, и чего-то я дверь забыла запереть. Представьте, входит внук, а бабка трахается. Уж как я потом перед Сережей оправдывалась, что придумывала. Это, спрашивает, бабушка, у тебя любовь? Нет, говорю, не любовь - так.

Наконец мы услышали, как хлопнула дверь напротив. У Сереги на работе случилась ревизия, он сильно опоздал. Бабка рванула с кульками к нему, в усталые объятья, Серега улыбался во все лицо. В последний момент Вера сделала мне выразительный знак, что надо держать язык за зубами. Понятно дело, я не буду рассказывать любимому, что его дедушка отсасывал мне два раза в Ярославле, зачем.

Вера уехала в Рыбинск на следующий день, на ночь они одалживали у соседей раскладушку. Я прибежал из отделения в обеденный перерыв закрыть за ней, Серега не мог уйти со своей работы. Вера выскочила на лестницу, уже без кульков, молодясь передо мной на всякий случай. До двери на улицу у нас ступени четыре. Вера резко затормозила, вспомнив, что ей за шестьдесят, крепко взялась за перила и осторожно спустилась к двери.

Мы пировали неделю после ее отъезда. Серегин холодильник ломился по швам: селедка под шубой, оливье, печеночный торт, пирожки, пряники и огромная кастрюля борща. Саму кастрюлю Вера успела купить сама. А еще через три дня Сереге пришло известие, что его бабушка скоропостижно скончалась от инфаркта.
Серега плакал у меня на руках, съездил в Рыбинск на похороны и вернулся, как будто совсем без лица.
Потом настала оттепель, слякоть, и пришли эти люди, Зинкин епырь, который спьяну разбил мне ночью окно, и дружки.

- Дверь не открывай, - шептал я Сереге.
Я позвонил в полицию:
- Пятеро мужиков стоят у двери, требуют открыть, угрожают расправой.
- А в чем дело-то? - спросила дежурная.
- Черт их знает, что им надо. Вы бы приехали. Васечкин там?
Сержанту Васечкину я резал фурункул на прошлой неделе. Я, конечно, не хирург, но все обошлось. Довольный Васечкин дал мне свой мобильный и попросил звонить в любое время, если будет нужда, или, вообще, просто так, раз доктор такой хороший мужик.
- Коля на выезде, там столовую ограбили.
Пришлось искать номер сержанта.
-Але, Николай, вы не поможете...
Васечкин пообещал скоро быть.

*************

Дверь открылась. Серега стоял на пороге, упершись широкой ладонью в дверной косяк, и смотрел в глаза каждому из гостей, по очереди, спокойно и серьезно. За ним маячил Володя, похоже, ему было страшно. Впереди всех стоял Зинкин хахаль, он вертел ключом от машины на указательном пальце. Смерил Серегу сочувствующим взглядом сверху вниз и, не подымая взгляд обратно, сплюнул на шершавый пол.
- Это, слыш, пидары, съезжаете отседа нах. В новом году чтоб вас тут не было. У нас тут не Амстердам.
- С-с-ссам с-с-ъезжай, алкаш. Тебя н-н-нне спрошу, как мне жить.
Серега вышел из проема двери, вена у него на виске набухла и стал виден пульс.
Зинка и еще две соседки стояли на лестнице повыше, Зинка крикнула революционным голосом:
- Дети кругом, наши дети, русские! Посмотрят на вас и станут такие же! Нам, что-ля, отсюда уезжать?
- Я н-н-нникуда н-н-нне уеду. И-и-ии он - тттоже.
Серега показал глазами на стоящего за ним совершенно съежившегося Володю. Тот крикнул неожиданным фальцетом:
- Мы имеем право жить, как мы хотим. И это не заразно.
Пацаны смеялись и сплевывали на пол.
- Короче, мы вас предупредили. К новому году не съедете - пеняйте на себя.
Хахаль с видом хозяина рынка достал из кармана семечко и сунул его себе в рот. Пацаны развернулись и, несколько разочарованно, направились за ним к выходу.
- Мало, что заикается, так еще и голубой. Бедная мать, - проворчала соседка с лестницы.
В дом вошел сержант Васечкин.
- Что такое? Седых, ты опять? Я ж просил мне на глаза больше не попадаться.
- Сержант, ты че, тишина и покой, поговорили и ушли.
Васечкин внимательно оглядел компанию, ища, к чему бы придраться, и, не найдя ничего, посмотрел на Володю, смело вышедшего из двери своей квартиры.
- Вы заходите, товарищ сержант. Чаю попьем.
Васечкин, не понимая, в чем прикол, устало глядел на гогочущих пацанов.
- Что-то не нравится мне этот вечер юмора. Доктор, объясните ситуацию.

Они прошли в кухню. Володя молча поставил чайник на плиту, Серега молча достал из буфета печенье, глядя перед собой. Васечкин посматривал на часы и ждал.
- М-м-ммы, к-к-ккороче, г-г-гггггг...
- Геи мы, - помог Володя.
- Живем вместе, у нас отношения. А эти, они приходили сказать, что нам тут не место.
Сержант Коля Васечкин был на службе не первый год и повидал разного. Геи, так геи.
- Ну, геями у нас быть не запрещено. Вы бы не высовывались, не говорили бы никому. А то, вот, несовершеннолетние увидят, будет нарушение.
- Мы не вв-высовываемся! Но и не ск-ск-скрываем.
- Да и как скрыть, соседи же кругом, все секут.
Васечкин брезгливо осмотрел печенье, и, подумав, откусил кусочек.
- И как вы такие вообще рождаетесь. На вид нормальные. Хм. Город маленький у нас. Не дадут вам жизни. Не с охраной же ходить. Я бы на вашем месте действительно переехал, в Рыбинск, или, лучше, в Ярославль, или в Москву. Там клубы для вас есть, и в толпе вас не видно.
- Но это же насилие. Почему я должен уезжать, если кому-то не нравится моя форма носа.
- Й-й-я не у-ууеду.
Васечкин поднялся из-за стола и пошел к двери.
- Ну, если это дело принципа, то - смотрите сами, конечно. Но я вам советую - подумать. Будут бить - звоните в отделение.
Сержант ушел.
- Ты ч-ч-ччитал К-к-ккафку? "Ппревращение"?
- Это как он в жука превратился?
- Дда. Это про н-ннас.
- В смысле?
- Ппро нас, как стыдно быть другим, н-н-нне таким, как все. С-сстыдно и н-н-ннеудобно.
Володя задумался и отошел к форточке, прикуривая.

Красная Гора была готова к встрече Нового года. Елка в палисаднике у здания райадминистрации светилась гирляндой, цена продуктов на рынке достигла годового максимума, лица людей стали озабоченнее, движения - торопливее, в глазах на несколько дней поселилась мечта.
На стене первого этажа в доме номер пять по Базарной улице, где едкая зеленая краска неровно граничила со штукатуркой, рядом с расписанием работы ЖЭКа красовалось Серегино объявление. Соседи читали, из других домов приходили читать. Кто-то нарисовал в правом верхнем углу мужской половой орган, нарисовали бы и еще что-нибудь, но никто не знал толком, что же еще нарисовать. Объявление продержалось два дня, потом сорвали.

Вскоре весь город знал правду про терапевта из райбольницы и молодого главного бухгалтера молкомбината. Встречные пацаны брезгливо сплевывали в снег, а женщины смотрели в стороны и перешептывались, если было с кем.
Побили их по очереди, сначала Володю, вечером у магазина, а на следующий день - это было тридцатое декабря - Серегу.
Дома Володя стонал и выл, Серега сносил боль молча, хотя колотили его дольше и сильнее. С Серегой вообще все могло кончиться плохо, если бы не Васечкин, который случайно проходил мимо и выстрелил из пистолета в воздух. Пацаны разбежались, Васечкин пошел дальше, а Серега медленно встал и поковылял домой, в снегу и крови. Оба, и Серега, и Володя были с синяками, но обошлось без переломов и сотрясений, если не считать душевных.

Одно хорошо - на работе их не травили. Про Володю говорили, что мол, хоть и голубой, а дело свое знает. Да и не станешь перебирать докторами, коли сердце схватит среди ночи. А Серега и вовсе получил в наследство от Стефаниды отдельный кабинет и не слишком интересовался, что там о нем говорят, да и вообще, до этого разве ему было, работенка оказалось сплошной стресс. Главный бухгалтер ошибаться не может и ответственность у него вполне уголовная, а Серега, понятное дело, бывало, ошибался.
Тридцать первого декабря Серега получил поздравительную открытку со снеговиком и морковкой. На обратной стороне было выведено: 01.01.2015 пидаров на хуй. Подписи и обратного адреса не было.

*******************

Из-за своих синяков и фингалов Серега не поехал на новый год в Рыбинск к родителям. Вообще, он рано ушел из дома и они как-то не особенно общались. Он был больше бабушкин сынок, а бабушки у него больше не было. Я к своим тоже не поехал, там куча родственников будет, и без меня весело, и, главное, Серегу не хотелось оставлять одного.
- Сереж, а давай уедем куда-нибудь на нью еар? Вот сейчас сядем в автобус и уедем.
- К-ккуда?
- Не знаю. Мне второго на дежурство, давай куда-нить не очень далеко. В Ярославль хоть.
Серега понимал меня вполоборота. Он просек мою немудреную фишку, что Ярославль я наметил не просто так, а с прицелом, чтобы прощупать варианты отступления. В конце концов, ну если уж так не хочет Красная Гора Магомета, ну и не надо. Пускай спиваются без нас, хули.
- В-ввов, а где мы там будем жить? Пп-праздники же, все з-ззабито.

Не будь я Вовка Аникеев, если б заранее не подготовился к этому вопросу. Были у меня в Ярославле адреса и в одном месте нас даже согласились приютить, нас трепетно ожидало одинокое сердце таинственного Серегиного деда Семена, и уже подрагивало ошметками старого перикарда от предвкушения праздника с милой парочкой еще малопоюзанных жизнью борцов, которые сядут вокруг Семена, в футболочках, или, лучше, без, сверкая торсами, и разольют шампанское по бокалам под бой курантов, и руки их, и плечи, с которых еще не свисает лишняя кожа, будет мелькать у Семена перед носом, и, может, пару раз дотронутся до него гладко и упруго. А потом, под утро, когда они уснут, разморенные оливье и водкой, будет осторожный, несмелый миньет, сначала одному, потом другому, они не откажут, ведь в гостях, да и, что им, жалко, что ли.

- ...короче, Серег, там мужик один есть, в возрасте, у него двушка, денег никаких не надо, он нам еще спасибо скажет, что навестили. Едем. Хоть в снежки поиграть можно будет на улице без опаски.

Семен сдал за год, что мы не виделись. Рожа обвисла, как у бульдога, взгляд какой-то потерянный стал, по ту сторону, как будто все время болит чего. Открыл нам в халате, ножки дряблые внизу торчат, волосня седая.
- Ну что, молодежь, раздеваемся! Можно совсем, я не против. А че фингалы-то на рожах? Садо-мазо?
- Долгий разговор, дядь Сень. Нет, не садо-мазо.
Серега Семену понравился, Серега у меня с фигурой. Дед оживился, вроде даже мешки под глазами подтянулись немного. Я искал сходство в их лицах. Да, что-то было общее в выражении глаз. Нет, ну неужели Серега через сорок лет станет похож на эту карикатуру? Твою же мать. В это никак не верилось.

До нового года оставалось часа три. Спиртное мы привезли, а дед выказал недюжинные поварские скиллы, кастрюли с чем-то, судя по запаху, очень вкусным, стояли на кровати, завернутые в одеяла, чтобы не остыть. Нам оставалось лишь соорудить салаты.
Отопление шпарило на всю катушку, но хитрый дед, не жалея счетчиков, врубил еще и свой громоздкий советский электрокамин, приговаривая, что к старости кости стынут.
Серега резал овощи на столешнице в брюках и переднике на голое тело. Семен оглядывал ходящие под кожей здоровые серегины лопатки и мышцы плечевого пояса, напрягающиеся поочередно, умело руководя движениями, и смахивал мелкую слезу.
- Ну как, дядь Сень, счастье-то улыбается иногда, когда за шестьдесят?
Мы сидели с дедом за кухонным столом. Я резал сыр и тоже поглядывал на лопатки. Дед курил.
- Да все не так плохо, Вовик. Сколько мне надо - у меня есть. Беда в том, что надо мне все меньше и меньше. Скучно, когда ничего не хочется. Тут еще с водкой, Вовик, проблемка. Выпьешь - куево, не выпьешь - тоже куево. Эх.
- То есть, дядь Сень, пару раз в месяц все-таки приходит кто-нибудь?
- Че пристал? Говорю же, приходит, когда мне надо. Но жить я вот ни с кем не хочу, так, чтобы постоянно. Нах. У меня не приют. Попил, поел, дедушку трахнул, денюжку получил и песдуй. Спать я один люблю, плюс храп и метеоризм.
Что-то он по-новому запел, наш Сенечка. Ну-ну.
- А не бывало такого, что вот "о, как на склоне наших дней, нежней мы любим, и суеверней"?
- Бывало. Только когда у тебя запор часа на полтора, хочется, чтобы все ушли да оставили в покое, даже плять самые любимые. Или когда ты встаешь со стула, чтобы пойти поссать, и обнаруживаешь, что уже поссал, то - тоже, лучше, чтобы без свидетелей. У меня до этого еще не дошло, но грядет, хули, и не такое еще грядет. Да че мы о грустном, молодежь! Давайте епнем!

Семен скоропостижно подскочил со стула, шагнул к холодильнику, "вот она, моя припотевшая миссис В", достал из буфета рюмашки, быстро и ровно разлил. Серега обернулся, поставил мне на стол миску с размашисто, по-мужски нарезанными овощами, присел.
- Ох у тя сиськи, парень!
Дед полез ладошками трогать Сереге грудные мышцы, я расхохотался. Сережка улыбался, смачно облизывал себе губы, как порноактер, и поигрывал сиськами, напрягая их по очереди.
После второй рюмки взгляд Семена вернулся к жизни и на брыльях показался румянец.
- Ну и как часто вы шпилитесь, дети? Эх, вот я в ваши годы, раз по восемь-то за ночь мог. Мог и хотел! А хули!
- Дед, ну ты гигант. У вас тогда еще животноводство не экстенсивное было, без гмо, как у ниандертальцев.
- У меня первый раз с женой было - я ж сначала семь лет женат был - двенадцать раз! Вот те хрест! Она потом к врачу ходила, кожа у нее там слезла, в песденке. Эхехе. Померла недавно. Случайно узнал об этом, мы-то еще при Брежневе разошлись. Помянем бабу, терпела меня, любила.

К бою курантов мы уже приговорили первую припотевшую миссис В. Я тоже снял футболку, сверкая костями. Дедов пьяный взгляд был всецело прикован к болеее мясному Сереге. Во время поздравления президента дед сбегал в спальню и вернулся в красной дедморозовской шапочке с белым помпоном. Слава аллаху, что не разделся, подумал я.
- И вот он наступил, год два ноль один пять, два и шесть, восемь в сумме.
- Что бы там не говорили нумерологи и венерологи, пусть этот годик будет счастливее прошедшего! Да, молодежь?
- Д-ддавайте в-ввыпьем за воз-воззвращение ццивилизации в нашу сстрану, да?
Мы встали, чокнулись шампанским. Король умер, да здравствует король. Странное ощущение, всего-то пять секунд другого года, но пространство стало вдруг свежее, моложе, как после тяги из бульбулятора.
Дед поцеловал нас по очереди в щечки.
- Мда, ребятки, то ли Расея уходит от цивилизации, то ли цивилизация от Расеи.
Дед задумался и произнес вдруг нараспев:
- Захватить, что ли, однополую Данию? Иль, хоть, Рим, где Папа у всех отцом? Почему не нам эти дали дали, запустив не в тот набор хромосом...
- Дядь Сень, это че, твое?
- Нет плять, Вера Полозкова. Меня, между прочим, даже в газете публиковали.
Вот вам и дед. В час ночи мы вышли играть в снежки. Разрумянившийся Семен два раза падал в сугроб и потерял там свою шапку с помпоном. Его мокрые от талого снега волосики блестели в свете фонаря, глаза зажили окончательно, забыв про запоры и таблетки, а кругом - хлопала и взрывалась китайская пиротехника.
Вернулись домой. Вынесли веник на лестницу, обмахивали друг с друга снег. Сели. Разлили. Выпили. В телевизоре кудахтала голенастая певичка, окруженная женским кордебалетом, все они дрыгали в воздухе совершенно одинаковыми пластмассовыми ногами. Семен неожиданно выскочил на середину комнаты, завернул брюки до колен и начал вертеться между нами и экраном, изображая тектоник. Ему не хватало гибкости, но было видно, что когда-то у него были танцевальные способности.
- Ногами, ногами забываешь!
- Щас.
Семен и вправду стал выделывать ногами некое подобие тектонических движений, но из-за этого сбивался ритм рук. Мы хохотали и щурили глаза от умиления, как на вступлении цирка инвалидов.
Семена хватило секунд на сорок, в изнеможении он бросил свое обмякшее тело на диван, громко дыша.
- Дядь Сень, слушай, а у тебя можно остаться на месяцок? Мы в Ярославль переехать хотим, мы только работу найдем и съедем, а?
- Че, вдвоем?
Мой смышленый Серега молчал, но, в качестве невербального аргумента, стянул с себя футболку.
- А нахрена вы мне сдались? - Семен все никак не мог отдышаться. - Впусти таких, потом не отделаешься. Мало меня юзали на старости лет. Хули вам Ярославль-то сдался?
- Выжимают нас из райцентра, дядь Сень. От дома до работы не дойти, ультиматумы пишут. Все плохо. Мы не афишируем, за ручку не ходим. Но невозможно ж совсем скрываться. Соседи все быстро выкупили.
Семен уже не смотрел на Серегины сиськи с прежним вожделением и, вообще, опустил глаза вниз.
- Хули вас выкупать, живете вместе и баб не водите. Одно слово - пропаганда. Только, ребята, у меня не гостиница. Я покой люблю. Да ведь у вас и родители есть, чай, не сироты?
- Вв-вовик, н-нну че ты пристал. Не хочет, н-нне надо.
- Щас захочет, Серега.
Я выпил полную рюмку один.
- Дядь Сень, у тебя дети есть?
- Причем тут? Ну был сын. Я не поддерживаю, мне запретили...
Я многозначительно посмотрел на Семена и кивнул в сторону Сереги.
- Че ты сигналишь-то, дура? Моему сыну сейчас за сорок. Вас, что-ли, усыновлять?
- А внук? Есть?
- Ага. Внучка. Одолжите денег у предков и снимите себе хату.
- В-ввова, нну, п-правда.
- У тебя какая фамилия, дед?
- Рабинович плять. Ну, Фомкин я, а че?
Семен начал бледнеть обратно.
- А у тебя, Серый?
- Т-ттоже Фомкин...
- Радж! Радж! У меня такая же родинка на правом яйце! Мы брат и сестра, Асинта!
- Да пошел ты накуй, тролль. Хули ты тут устраиваешь? Что, Фомкиных мало?
- Я Веру знаю. Нет, не Полозкову. Вера мне про тебя рассказала. Серега вот на похороны в Рыбинск ездил. Он твой внук, дядь Сень.

Семен и Серега внимательно глядели друг на друга. Так бывалые галеристы выискивают потенциал в картинах неизвестных художников. Недоверие и надежда сменяли друг друга на их лицах, как, блин, быстрые весенние облака. Семен полез в нижний ящик письменного стола, вытащил оттуда фотоальбом, нашел черно-белую фотку, где он, совсем молоденький, а фигурка, что надо, и тоненькая баба Вера с косичкой, стояли по колено в воде на берегу Волги. Щуплый мальчик жался между ними и смотрел на фотографа Серегиными глазами.

- Ой, п-п-ппапа...
- Викторович?
- Д-д-дддда.
- Ну еп тву меть, вправду Витькин сын. И тоже пидор. Ипать ту люсю. А я тут перед ним танцую. Серый, так ты чем там занимаешься-то, в Красной этой засраной Горе?
- Г-гглавный бухгалтер я. Д-д-ддед.
- И че, справляешься?
- Ннеа.
- Ну придумаем ченить. А Вовку то своего любишь?
- Н-нне знаю еще. Л-ллюбовь, это к-ккогда не можешь без ч-ччеловека жить.
- Ого. А, пока, значит, жить можешь - это не любовь? Это ты где прочел, внучек?
- С-сам придумал.
- Ну смотри. Как там папа-то, расскажи? Я ж его с тех пор и не видел, ну, тока, издали пару раз.

***********

Все в Красной Горе знали, что голубые Вовка и Серега все-таки подали заявления на уход. Среди взглядов на улице стали появляться сочувственные. Тактичный директор молкомбината не стал спрашивать Серегу, почему.
- Что же вы, убегаете? Не хотите за права свои бороться?
- Н-н-не хочу, Евгений Васильевич. Я хх-хочу просто жить. Н-ннормально, обычно жить.

Стефаниду попросили вернуться на работу еще хоть на несколько месяцев. У Семена ребята заняли ту комнату, что с балконом. К Сереге дед относился со странным обожанием, он полюбил его всеми возможными любовями одновременно, и к родине и к партии заодно. Ночью он осторожно заходил в их комнату, тихонько садился на стул перед кроватью и смотрел на своего Сереженьку. Если Серега ночью раскрывался, дед поправлял ему одеяло. Вовке не поправлял. Они с Серегой уже были у нотариуса, им объяснили, что если сын нетрудоспособен, то он имеет обязательную долю в наследстве, а если трудоспособен, то, да, дед может все завещать внуку.

Дед читал Сереже стихи по вечерам, говорил, что он, как тургеневская девушка, не может сдерживать своих чувств. Вовка устроился в Ярославле на скорую помощь и был уверен, что, когда он оставался на дежурстве, дед ублажал внука ртом, что было неправдой, там была чистая любовь, фанатическая, как к поп-звезде. Серега принимал все это с явным удовольствием, позволяя деду подбирать за собой упавшие на пол одежды. Вовка ревновал, устраивал с Серегой семейные советы, что надо уже наконец съезжать, они ведь оба работают и дед ведь изначально хотел жить один. А дед жить один уже не хотел.

Ребята сняли, наконец, квартирку на улице Чехова, за пятнадцать тысяч с коммунальными услугами. Деду не оставалось ничего другого, как смертельно заболеть, и чтобы Сережа обязательно подавал стаканы воды, а не то он перепишет квартиру на сына. Вовка, ища выходы из ситуации, нашел на сайте знакомств приятного мальчика Диму из деревни, который мечтал уехать к кому-нибудь в Москву, но в принципе был согласен пожить и в Ярославле. Дима приехал, Вовка завел его к Семену, Серега уже был там и как раз шел из кухни со стаканом воды. Диму протолкнули в комнату и поставили перед кроватью, где лежал умирающий Семен.
- Кто это? - спросил дед внезапно поздоровевшим голосом и сел на кровати.
- Дима я.
Дима был крепким пацанчиком, на вид лет шестнадцати.
- Ты школу-то закончил, песденыш?
- Ну-дак. Я-дак в ЯХУ хочу поступать.
- Куда бля? А, в художественное. Рисуешь. Самородок. Ну-ну.
- Дядь Сень, ему тут жить негде...
- Ага. Привели, значит. Избавиться от меня хотите. Твоя идея, Вовка? Сережа на такое не способен.
- Д-дед, нн-нне волнуйся, у тт-тебя даавление поднимется.
- На хрен все отсюда пошли! На хрен! Вместе с вашими Димами плять самородками колхозными. В душу мне насрали, как в вокзальный сортир. Видеть никого не хочу.

Делать было нечего. Пришлось удаляться. У Димы, надо отдать ему должное, в городе было припасено еще четыре адреса. Придя домой, Сережа и Володя сели на кухне. Забурлил чайник, Володя поставил чашки на стол. У Сереги был виноватый взгляд.
- Ну что ты переживаешь? Ты же не можешь совсем у него жить. У тебя семья, между прочим, есть. Я у тебя есть, например. Ты меня хоть еще любишь? Только не надо опять про "если не могу жить", вот без твоих теорий, просто любишь?
- П-ппросто люблю.
- Сереж, мы будем ходить к нему пару раз в неделю, вместе, ну? Нормальный дед, я ж не против.
Серега вздохнул, ему было тревожно. Вовка сел к нему на колени, стал целовать в глаза, в нос, в губы. Серега схватил его в охапку, принес в комнату и положил на диван. Лег сверху, одной рукой обхватил вовкин затылок и долго прижимал его лицо к своим губам.
- Задавишь, сука буйвол, погоди, мне в душ надо...
Они лежали, голые, распластав ноги по кровати.
- А ты этого Диму трахнул бы?
- Б-бблин, у мменя тт-твоя к-конча под спиной. А че не тт-трахнуть, ттрахнул бы.
- Скотина.

Поздно вечером позвонил Дима. Ему некуда было идти. Пришлось постелить ребенку на кухне. В час ночи он постучался в комнату, где они спали.
- Мне страшно. Возьмите меня к себе, а. Вы че, меня совсем не хотите?
- Спи давай, жених. Я с тобой на кухне посижу, пока не уснешь. Мы не спим втроем, нам вдвоем хорошо.
Вовка уложил мальчика на его раскладушку у плиты и сел рядом.
- Че там за мужики-то у тебя еще были седня? Все придурки?
- Все-дак. Один голый дверь открыл, грудь седая, яйца до колен. Я бежал, чуть с лестницы не упал.
- А че бежал-то? Уж он бы за тобой с яйцами на улицу не решился. Дурик.
- А другой, на Тургенева, в квартиру завел, а там полумрак такой, и везде какие-то штуки садистские разложены, и штыри из потолка торчат, я-дак говорю, что не люблю я всего этого, а он, правда, что культурный, добрый дяхон, ну, говорит, раз не любишь, то иди. Ну я-дак и ушел. А у следующего там человек двадцать уже в комнате сидят, марихуану курят. Кто голый, кто не голый, кто-то у кого-то уже сосет, и разговоры все о приходе, об лсд, а я ж нормальный, я художник, не надо мне всего этого, мне бы дядьку хорошего, я б его полюбил, я могу.

В кухню вошел Серега.
- В-ввов, я в-волнуюсь. Я ему звонил, он к-кк телефону ннне подходит. Я съезжу.
-Твою же мать. Ну поехали все вместе, все равно не спим.

У Сереги был ключ. Семен лежал в своей кровати и дышал. Глаза были закрыты, рядом на полу валялась большая ампула из-под инсулина и шприц. Володя проверил пульс.
- Сахар неси из буфета, весь. Быстро.
- Дядь Сень, ауу!
Семен молчал.
- Полстакана сахара насыпь, сверху воды, теплой.
Он помешал тягучий раствор и стал засовывать его ложками Семену в рот.
- Серый, помогай, держи зубы, чтоб он ложку не грыз. Хотел не больно умереть, не дадим.

На втором стакане больной очнулся, попросил пить. Дима все еще оторопело стоял в дверях комнаты.

01 ЯНВАРЯ 2015 ВИТЯ БРЕВИС

Ссылка:

Смотрите также

#ДЕНЬГИ, #ЗНАКОМСТВА, #КАМИН-АУТ, #ОТНОШЕНИЯ, #ОТНОШЕНИЯ С ЖЕНЩИНОЙ

25 "искусственных" красавцев, фото которых мы бы точно лайкнули

Скажем прямо: надеяться на успех в приложениях для знакомств - это искать иголку в стоге сена. Но представьте мир, в котором мы могли бы разнообразить нашу интимную жизнь с помощью искусственного интеллекта!

Наступает лето! На охоту выходят борцы за нравственность и полиция

"Гормон любви" окситоцин в буквальном смысле лечит разбитое сердце

Раньше считалось, что окситоцин помогает нам испытывать только чувства привязанности, эмпатии и доверия. Однако вырабатываемый гипоталамусом мозга "гормон любви" в буквальном смысле "склеивает", то есть восстанавливает клетки сердца.

"Мы существуем, если говорим". Семь историй камин-аута

Проект "Q-Rated" попросил своих читателей и читательниц рассказать, как они открылись близким и что это изменило в их жизни.

"Выйду на улицу, гляну на село!": "Мамба" исключает гей-знакомства из фильтров